Все зависит от самой Украины

ПРОБЛЕМНЫЕ ВОПРОСЫ САМООРГАНИЗАЦИИ

Поставленные в монографии проблемы требуют более глубокой разработки и самого понятия «самоорганизация», методологически выверенного очерчивания контекстов его применения. Не совсем точно говорить, что пришло оно в обществоведение из естественных наук. Сначала это понятие было позаимствовано естественными науками из гуманитарной сферы, где существует целый «куст» родственных понятий: «самообладание», «саморегуляция», «самоконтроль», «самосознание», «самоопределение», «самоактуализация» и тому подобное. Обращение к нему естествознания было обусловлено тем, что в процессе изучения физических явлений выяснилось: любые открытые системы в состоянии неустойчивого равновесия проявляют способность, подобную той, которую имеют человеческие сообщества, другие живые существа. Самый поразительный пример — самоорганизация Вселенной.

И только впоследствии понятие «самоорганизация» вернулось в гуманитарную сферу в виде постулатов синергетической парадигмы. Но вернулось (и это еще один парадокс) содержательно обедненным, стерильно «очищенным» от волевого начала, субъектности. Почти полностью потерялись его связи с родственными понятиями, и самоорганизационные процессы в обществе начали толковаться как сугубо спонтанные, непроизвольные, независимые от сознательных усилий участников социального действа.

Таким образом, синергетический подход не только открывает перед обществоведом новые возможности, но и накладывает определенные ограничения. Он может хорошо послужить, когда общественный организм и его история рассматриваются в самом широком смысле. На этом уровне анализа как форму самоорганизации социального или этнического сообщества правомерно толковать, например, и ее инкорпорацию в чужие государственные образования, и даже отказ от самой же самоорганизации (скажем, в случае молчаливого согласия крестьян на закрепощение). Но такой взгляд становится малопродуктивным, когда происходит социальное и национальное пробуждение народных масс, главным условием чего является осознание людьми общей цели, плана действий, программы сотрудничества, иначе говоря, когда речь идет о «переходе от антропологии к истории» (О. Прицак) — от стихийного воссоздания жизни, согласно традиционным стереотипам, к самоосознанию себя как субъекта истории, хозяина собственной судьбы. И хорошо, что авторы не абсолютизируют какое-то одно понимание самоорганизационных процессов.

В монографии придирчиво анализируется самоогранизационный потенциал украинского социума. Как нетрудно догадаться, результаты этого анализа весьма неутешительны, на что есть целый ряд причин, в частности, и в нашей далекой истории.

Нельзя игнорировать, скажем, то влияние, которое оказывало на этно- и культурогенез праукраинских племен их симбиозное сосуществование с иранскими и урало- алтайскими (преимущественно тюркскими) элементами, которые несли в своей психокультуре мощный заряд традиций так называемых патримониальных государственных образований, где все сферы общественной жизни были монополией правителя-автократа. Патримониальным государством была и Византия — источник украинской христианской культуры.

Правда, Киевская Русь, а потом Украина, в отличие от Московии, так и не усвоила политический византизм с его царепапизмом. На протяжении своего независимого и автономного существования она утверждалась скорее как страна традиции унии, противоречиво сочетая восточное культурное наследие с еще более интенсивным проникновением социальных и политических отношений западноевропейского типа. Но не следует переоценивать, как часто делается, и тех протодемократических форм политической самоорганизаци, которые приживались на нашей земле.

Сколько бы кто-то не пытался доказывать противоположное, народное вече на Руси было явлением экстраординарным, по большей части собиралось с совещательной целью по воле самого князя и в текущем управлении государством никакого участия не принимало. Не выработала для себя ни определенного круга компетенции, ни нормированных функций и боярская рада. Так же достаточно аморфными оставались в последующие века функции казацких рад.

Тем более не следует переоценивать формы самоуправления в сельских общинах. Слишком приземленными и локальными, сориентированными на воссоздание жестких стереотипов земледельческого быта были решения сельской общины, чтобы стать предпосылкой формирования гражданственности европейского образца, вылиться в зрелый тип самоорганизации этноса, которым является национальное государство с присущими ему правовыми нормами.

Конечно, только законченный украинофоб может утверждать, что украинцы никогда не пытались достичь высших уровней общественной самоорганизации. Но правда и то, что очередной раз не справившись с этой задачей, они проявляли заложенное в генетической памяти притяжение к патримониальным образованиям, ища защиты под руководством деспотических правителей. И вопрос еще, от кого они при этом больше в действительности искали защиты — от внешних агрессоров или от самих себя?

Эта печальная закономерность, которую подробно исследуют авторы, наверное, берет начало еще от феномена «татарских людей» — многочисленных исконно русских сообществ, которые после Батыева нашествия не признавали княжеско-боярской власти и переходили в непосредственное подданство к ханам. В конечном счете, дело закончилось принятием многовекового московского господства. А психологическим следствием таких тяготений в растущей степени становилось (и это также закономерность) дальнейшее угнетение самоорганизационной способности как этноса в целом, так и отдельных его представителей, поскольку в условиях авторитарного правления претерпевали разрушения даже ограниченные формы самоорганизации.

Окончательно выкорчевал остатки общественного самоуправления советский режим, заменяя их эрзацами тоталитарной квазиколлективности. Авторы монографии вполне справедливы: это были действительно эрзацы. Люди жили и работали в коллективе, постоянно выполняли партийные и общественные поручения, но вся их деятельность регламентировалась «сверху» и давала мизерно мало для приобретения навыков самоорганизации. Поэтому наивно думать, что крах СССР мог сам по себе, автоматически пробудить народ к массовому социальному творчеству, общественной активности.

ВЫХОД ИЗ ЗАКОЛДОВАННОГО КРУГА

Недостаточный самоорганизацинный потенциал населения ставит под сомнение попытки западных демократий форсировать построение в Украине развитого гражданского общества, которое отвечало бы европейским стандартам. Строить его, конечно, надо, иначе, зачем было освобождаться от тоталитаризма. К сожалению, менторские установки наших западных партнеров не дают им возможности понять как следует специфику переходного периода, который мы переживаем. Особенно опасным в этом контексте представляется то, что лозунги построения гражданского общества начали противопоставляться идеологии создания государства, которая еще не успела укорениться в массовом сознании.

Такое противопоставление является ошибочным даже с чисто теоретической точки зрения, поскольку без государства не может быть ни гражданского общества, ни самого гражданина (по Аристотелю «гражданин только тот, кто находится в определенном отношении к государственной жизни»). Кроме того, сомнительно, что становление гражданского общества может состояться сразу в самых зрелых, политизированных формах. Тот же западный опыт подсказывает другое. Например, есть обстоятельные исследования, которые свидетельствуют, что в современной Италии муниципальное самоуправление достигло настоящего расцвета в тех местностях, где более ста лет назад начали активно действовать... хоровые кружки и футбольные клубы. А там, где они отсутствовали, на ладан дышало и самоуправление.

Следовательно, самоорганизация граждан начинается с малого и длится долго. Однако мы не можем ждать сто лет. В частности, ввиду прессинга со стороны западных демократий, который ощутимо резонирует в Украине, не прибавляя ей политической стабильности. Поэтому образовывается настоящий заколдованный круг. Какой же выход?

Авторы двухтомника (опять же, идя «против течения») главную роль в формировании в нашей стране гражданского общества отводят не кому иному, как государству, которое должно взять ответственность за восстановление политических навыков своих граждан, как и навыков предпринимательских. То есть перед независимым украинским государством стоит по сути парадоксальная задача — заложить основы гражданского общества как своей диалектической противоположности. И нестандартность формата этой задачи также (как и в случае социальных приоритетов) требует от политического истеблишмента определенных самоограничений, осознания их объективной необходимости.

Но проблема в том, что в нынешних условиях сотрудничество государства с общественными организациями обычно ведет к их бюрократизации и огосударствлению, что подтверждает, в частности, опыт Российской Федерации, где года два назад вопросы построения гражданского общества с громким пропагандистским сопровождением поднимались на щит, а теперь тихо отошли на задний план. И дело здесь не в злой воле и «растленном» влиянии государственного аппарата, или во всяком случае не только в них. Общественные структуры постсоветского образца сами стремятся к огосударствлению. Поскольку не столько занимаются самоорганизацией и привлечением граждан к разрешению конкретных вопросов жизни, которые не подвергаются государственной регламентации, сколько конкурируют с государством за право представлять интересы общества, от которого часто являются отдаленными не меньше, чем государство. Поэтому и нелегко найти общественного деятеля, который бы не мечтал о государственной карьере или не был обижен за то, что ему не дали ее сделать.

Все это опять возвращает нас к тезису о продолжительности процесса формирования гражданского общества. И с этой точки зрения особое место в монографии занимает сравнительно небольшой, но очень важный раздел «Философия образования в новом веке».

Образование в нем рассматривается не просто как народнохозяйственная отрасль, что допускало бы сохранение принципа ее остаточного финансирования, и не только как средство подготовки узких специалистов-профессионалов. Она предстает ведущей, приоритетной сферой общественного бытия, средой создания гражданина, а поэтому и нового украинского сообщества. Ориентиром программы действий в этом направлении выступает методологическое положение, согласно которому для современного общества должен быть характерным тип человека с активно-позитивным отношением к планете Земля, Отчизне, человечеству, к другому человеку и самому себе, а также к труду, собственности, семье, к достижениям духовной культуры. Этот человек должен сочетать в разумных пределах личные интересы с общественными, уметь правильно выбирать жизненные цели, избегать крайностей коллективизма и индивидуализма.

Таким образом, очевидно, что сегодня нужно меньше муссировать тему построения в Украине гражданского общества и значительно больше делать для развития инициативы, самодеятельности, субъектной активности подрастающего поколения, т.е. реально готовить его к жизни в гражданском обществе.

КУЛЬТУРА ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Приближаясь к завершению этих заметок, позволю себе довольно обширную цитату из второго тома монографии: «… Исследователь — такой же человек, как и все, а поэтому и неотделим от распространенных стереотипов, групповых ценностей, предпочтений своей профессиональной среды. Но именно поэтому не следует забывать о том, что позиция исследователя социальных явлений должна быть всегда этичной. Культура его обнаруживается в том, что решение он принимает в ситуации, когда его собственные политические симпатии противоречат выводам его научного исследования. Здесь, как говорят, и наступает момент истины» (с. 68). Как мне кажется, в этих словах в концентрированном виде выражено творческое кредо авторов, от которого они не отступают ни в отборе фактологического материала, ни в его анализе и обобщении.

«Україна: проблеми самоорганізації» — труд не историографический, а историософский. Он вряд ли открывает абсолютно новые исторические факты, зато по-новому, иногда в совсем неожиданном свете их осмысливает, вводя в активное научное обращение малоизвестное и подзабытое. Причем важно, что авторы никому не пытаются угодить и не обходят «неудобные» факты, которые большинство их коллег сегодня считает лучше «не ворошить».

Чего стоит, например, хотя бы такой эпизод из истории украинской освободительной борьбы 1918—1920 гг. В начале 1919 года большевистское руководство вследствие коллизий гражданской войны находилось в не менее сложном положении, чем правительство УНР, а поэтому положительно отреагировало на его запрос о немедленном прекращении военных действий при условии, что Директория соглашается на переговоры о мире и товарообмене как между двумя равноправными государствами. В Москву была отправлена делегация, которую возглавил социал-демократ С. Мазуренко.

Как вспоминал потом В. Винниченко, после долгих и острых прений в центральном комитете и политбюро РКП Ленину удалось убедить большинство руководителей компартии принять условия Директории. Мирный договор был подписан, о чем С. Мазуренко сразу сообщил по телеграфу правительству в Киев. Он просил Директорию безотлагательно ратифицировать этот акт реального признания независимости Украины. Но это не входило в планы С. Петлюры, который ориентировался на союз с Польшей против России. А поскольку Петлюра как главный атаман контролировал военный телеграф, то отдал приказ не отвечать на запрос. Не дождавшись ответа, С. Мазуренко опять несколько раз телеграфировал в Киев, однако безрезультатно. Тогда он сам поехал в Украину, но по приказу С. Петлюры на границе его задержали и домой не пустили, а Москва, не дождавшись ратификации, возобновила военные действия и захватила Киев. В конце концов украинскую армию оттеснили за пределы Украины — в Польшу…

«Неудобным» многим из современных историков, а вместе с ними и — политиков, вероятно, покажется также упоминание о сепаратном договоре, заключенном осенью 1919 года галицкими военными с белогвардейским генералом Деникиным. Так же, как и, например, о том, что аграрное законодательство Директории на территории Галичины было запрещено, а агитация за него наказывалась тюремным заключением.

Эти факты, которые нарушают установившуюся ныне картину событий, согласно которой ответственность за формальный характер Акта объединения лежит, мол, только на Директории, С. Петлюре, которые в одностороннем порядке предавали интересы ЗУНР, бесспорно, могут посеять сумятицу среди неподготовленных читателей, привыкших к черно-белым оценкам. Но замалчивание исторической правды является еще более вредным. В данном случае оно способно только углублять недоразумение между «восточниками» и «западниками», поскольку предубежденное освещение истории создает для этого наиболее благоприятную психологическую почву, замешанную на ощущении несправедливости.

Авторы хорошо знают настоящую цену историческим фактам, поэтому оперируют ими исключительно корректно. Знают они и о том, что культура исследователя несовместима с политической конъюнктурой, что политические события, какими бы злободневными они не представлялись современникам, не сразу могут претендовать на статус исторического знания — сначала им надо «отстояться» во времени, «затвердеть».

Так, одним из главных объектов монографического исследования является конституционный процесс 1996 года. Принимая во внимание ту вялость, с которой отмечался в Украине в последние годы, в частности и в этом году, День Конституции, весьма уместным представляется напоминание об историческом значении принятия действующего Основного Закона, который стал убедительным итогом целого этапа отечественной истории, сделал легитимным наше государство в современном мире. Уместным представляется и продемонстрированный при этом урок неконъюнктурности.

Книга вышла в свет в то время, когда бурлят страсти вокруг конституционной реформы, приближаются выборы президента Украины. Поэтому, учитывая служебное положение авторов, можно было бы ожидать, что ее финал будет переполнен призывами в пользу конституционных изменений, победы на выборах определенных политических сил. Однако ничего подобного, к счастью, нет.

Вместо этого монография заканчивается сентенцией: «В конечном итоге все зависит от самой Украины».