Операция «Монблан»

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Известие о заседании Верховной Рады (16 июля 1990 г.), посвященном принятию Декларации о государственном суверенитете Украины, застало нас в горах Кавказа на Эльбрусской медико-биологической станции (ЭМБС). Мы понимали: чтобы извечная мечта о независимости стала реальностью, каждый украинец, где бы он ни был, должен активно и целеустремленно действовать. И мы, ученые, решили в этот определяющий день поддержать идею независимости поднятием национального флага над самой высокой вершиной Кавказа и Европы — Эльбрусом (5621 м). В том, какой это флаг должен быть, у нас не было сомнений: конечно же, сине-желтый. Тогда же, в 1990-м, была написана и распространена Программа акции (под девизом «Через горовосхождение к вершинам духовности!»), в которой первостепенной задачей при возрождении государства определили необходимость поднятия «вместе с флагом» искалеченной за совковые времена духовности.

И вот в день, когда наши парламентарии поднимались крутыми тропами на вершину возрождения Украины, мы в то же время совершали реальное альпинистское восхождение на Эльбрус. Заранее заготовили текст телеграммы, которую собирались направить председателю Верховной Рады И. Плющу. Поскольку же доверия к И. Плющу — ученику П. Костюка — не было, такую же телеграмму продублировали депутату В. Яворивскому. Но самая высокая гора России на дерзкий вызов украинцев ответила злой морозной круговертью и полным отсутствием видимости на расстоянии двух метров. Уже на седловине (5300 м) не выдержал И. Петрук, лучше всего подготовленный к восхождению наш сотрудник, и, увидев, что все остальные альпинисты прекратили восхождение и начали спуск, заявил: «Идти выше — равнозначно самоубийству».

Я не хотел сдаваться, готов был продолжать восхождение в этой беспросветной морозной снеговой карусели в одиночку. Но даже в условиях нехватки кислорода понял: если и подымусь на вершину, то как без свидетелей докажу факт подъема сине-желтого флага, а огласка об этом событии уж точно не позволит мне поехать во Францию, куда через неделю должна была отправиться наша французско-советская научно-спортивная экспедиция. Я воспринял эту реальность как предостережение и пророчество Неба: путь Украины к независимости должен пролегать через Западную Европу, символом которой является ее самая высокая вершина — г. Монблан (4807 м).

НЕМНОГО ИСТОРИИ О ШАМОНИ И МОНБЛАНЕ (БЕЛОЙ ГОРЕ)

Сегодня Шамони — столица альпинизма и ключ к горному массиву Монблан (ныне площадь его ледников достигает 120 км2). О г. Шамони, горе Монблан и их значении в истории альпинизма я впервые узнал от своего учителя, академика Н.Н. Сиротинина. Помню, в 1960-х годах в деревянном домике нашей экспедиционной лаборатории в с. Терскол на стенах висело много высказываний выдающихся людей о горах, в том числе — Соссюра (не предок ли он нашего В. Сосюры?): «Среди этой величественной тишины дух поднимается, мысль проясняется, и кажется более слышным голос природы». В своей монографии «Жизнь на высотах и болезнь высоты» (1939 г.) Николай Николаевич писал, что швейцарский натуралист, известный ученый того времени Гораций Бенедикт де Соссюр, начиная с 1760 г., предпринимал попытки подняться на Монблан, но неудачные. Тогда Соссюр пообещал большое денежное вознаграждение тому, кто первым найдет путь на вершину Монблана. Один из проводников, хрустальных дел мастер Жак Бальма, отыскал новый путь и предложил свои услуги сельскому врачу Мишелю Рафаэлю Паккарну. И они 8 августа 1786 года совершили первое восхождение на Монблан, основав новый вид спорта — альпинизм.

Однако и сам Соссюр не оставил попытки подняться на Монблан. В 1787 г. он вместе с Ж. Бальма, слугой, 18 носильщиками устраивает научно-исследовательскую экспедицию. На этот раз попытка оказалась удачной: на вершине Соссюр пробыл 4,5 часа, где провел целый ряд научных наблюдений и впервые определил довольно точную высоту Монблана (4833 м).

Началось паломничество туристов — предприимчивые местные жители быстро связали поток туристов с потоком денег, и в 1802 году к услугам путешественников были уже 300 профессиональных проводников и 200 владельцев мулов. «Жаба», которая появилась одновременно со славой натуралиста де Соссюра после достижения им вершины Монблана, начала давить других ученых. Сначала в 1890 г. француз Жозеф Валло соорудил обсерваторию на высоте 4362 м для ученых всего мира. В августе того же года на высокогорной станции побывал астрофизик Жюль Янссен, который решил превзойти Валло и выстроить новый наблюдательный пункт на вершине Монблана. Идею поддержал создатель знаменитой парижской башни инженер Эйфель, и в 1893 году новую обсерваторию торжественно открыли; однако через несколько лет из-за досадных ошибок знаменитого Эйфеля его очередное произведение с богатым интерьером бесследно поглотил лед...

Монблан связан с многими другими знаменитыми именами: 31.08.1873 на его склонах погиб (похоронен в Шамони) 29-летний ученый, биолог, географ, путешественник, исследователь Средней Азии, чьим именем назван наибольший континентальный ледник, А. П. Федченко; в 1886 г. во время своего медового месяца на Белую Гору поднимался Теодор Рузвельт...

В 1947 г. на Монблан взошли первые украинцы — члены пластунского куреня «Бурлаки», альпинисты Богдан Яцив и Игорь Суховерский. Об этом я узнал из «Альманаха карпатського лещетарського клюбу (1924—1984)», изданного в Нью-Йорке в 1989 г., который прислал мне из Торонто (Канада) с собственноручной подписью (22.02.91 г.) Богдан Яцив: 1 сентября 1947 г. они выехали из Парижа в Шамони, потом по железке (с локомотивом на паровой тяге) поднялись до высоты 2000 м; 30 августа начали восхождение, вечером того же дня добрались до первого приюта на высоте 3100 м, заночевали, на второй день, 31 августа, ночевали в укрытии на высоте 3880 м, и 1 сентября 1947 г. в 10.31 утра достигли вершины.

ПЕРЕД САМЫМ ПОДЪЕМОМ МЕНЯ ВЫЧЕРКНУЛИ ИЗ СПИСКА

Восхождение. С первого же дня пребывания во французском городе Шамони начал искать возможность осуществить задуманное. Сначала планировалось включить меня как врача в состав команды восхождения на вершину Монблана — но вдруг перед самым подъемом меня вычеркнули из списка. Неужели кто-то донес нашему тайному сопровождению — кагебистам (их было двое) — о моем намерении? Или, может, дело в жесткой «экономии» экспедиционных средств, которую (наперекор СССР) ввело во Франции руководство? Думаю, что имело место и то, и другое. Ведь однажды я выявил, что кто-то «похозяйничал» в моем рюкзаке: и свое сокровище — флаг — я днем носил с собой, а на ночь прятал в носках и их оставлял на видном месте возле кроссовок.

Экспедиция завершалась, оставалось двое суток до отъезда, довольное руководство проводило время в ресторанчиках, все больше приближаясь к Европе через французское вино «божоле», и потеряло бдительность; а я сделал вид, что смирился с судьбой. Да и кто мог подумать, что немолодой человек (54-й год!) в чужой стране, не имея снаряжения и средств, сможет за двое суток решить все проблемы, взойти на далеко не простую с альпинистской точки зрения вершину и поднять над Европой наш национальный флаг, подтвердив тем самым наше твердое стремление к независимости.

Понурившись, я шел в Шамони вдоль бурной горной речки, потеряв чуть ли не последнюю надежду на получение снаряжения. Так как только что вышел из роскошного кабинета одного из спортивных центров, где случайно встретил знакомого ученого и альпиниста, с которым познакомился в Праге — тогда он был в затруднительном финансовом положении, и мы с широкой славянской душой помогли ему, потеснившись в нашей комнате. У него в кабинете на видном месте стояло все то, чего мне не хватало для восхождения. Подумал, что, в конце концов, улыбнулась судьба, ведь надеялся на соответствующее чувство признательности при встрече с высокой европейской культурой. На самом же деле получил оплеуху; после рассказа о своем затруднении мои надежды на понимание и помощь со стороны западноевропейской цивилизации развеялись, когда услышал: «А какая проблема — напротив пункт проката, там вы найдете все необходимое»...

И все же в критический момент само Небо благословило мой замысел и свело меня с земляками-альпинистами из Севастополя — Владимиром Пархоменко и Геннадием Слипцем. Соотечественники вместе со своими коллегами из Югославии в то же самое время прогуливались в Шамони; заметив (слава СССР!) человека с сияющим золотом гербом и соответствующей надписью на спине, «заподозрили» своего. Разговорились — оказывается, завтра они собирались идти на вершину! Конспирация уже была неуместна, и я сразу перешел к делу:

— Было бы хорошо поднять над Монбланом наш флаг.

— А у нас есть, пока что с ним не смогли расстаться.

И они достают из рюкзака большой и тяжелый красный флаг со Сталиным и Лениным, очевидно, где-то «заимствованный» из красного уголка и привезенный ребятами с явно другими целями.

— Да этот поднимать уже никому не интересно. Надо — наш, национальный, украинский.

— Мы согласны, да где его взять?

— Это моя проблема, но имейте в виду, что по возвращении в Союз у вас могут возникнуть серьезные проблемы.

КАК ЗЕМЛЯКИ СОГЛАСИЛИСЬ РАЗДЕЛИТЬ МОЮ УЧАСТЬ

И Володя, и Гена согласились на мое участие в восхождеии и пообещали помочь найти для меня обувь, кошки и ледоруб. Они повели меня к своему палаточному лагерю, и мы договорились назавтра встретиться там в 9 часов. На следующий день я пришел даже раньше, однако никого не застал — руководство изменило планы и «лагерь ушел в небо» в 7 утра. Дежурная, которая осталась, сообщила, что ребята уехали в с. Лиз Уш, откуда собирались подниматься по канатной дороге где-то до высоты 1800 м, дальше горным трамваем до высоты 2372 м., а ночевать были намерены в приюте Гутьер (Refuge Aiguille du Gouter, 3817 м). Помчался в Лиз Уш их догонять. Опоздал — группа уже давно поднялась. И вдруг передо мной материализовался Владимир. Оказывается, что он где-то задержался и тоже отстал от своих югославских шефов. И тут я еще раз убедился — Небо помогает нам в восхождении к Независимости. Владимир сказал, что подготовленная для меня экипировка оставлена в палатке. Я был вынужден возвращаться в Шамони — а это время и деньги, которых мне, в случае оплаты билета на автобус, могло не хватить на канатную дорогу. Очевидно, Кто-то с Неба очень выразительно посмотрел на водителя автобуса, так как тот на мою протянутую с франками руку, не желающую расстаться с ними, лишь кивнул головой. В палатке нашел «сделанные в Югославии» допотопные музейные экспонаты: тяжелую обувь со шнуровкой, железные кошки, наверное, выкованные в кузнице во времена первовосходителей, и такой же ледоруб. Но дареному коню...

Полдня было потеряно, и теперь с высоты 1800 м мне нужно было до вечера поднять себя — довольно увесистого (около 90 кг), да еще и с рюкзаком (15 кг) — до высоты 3800 м, то есть по вертикали преодолеть 2000 м по, как оказалось, довольно сложному и очень опасному маршруту. Можно было подняться, кроме канатной дороги, еще горным трамваем до высоты почти 2400 м — так делают все (ибо разве что Дон Кихот может оказаться там без франков). Я же, надеясь лишь на помощь своего Ангела-хранителя, вынужден был идти пешком, любуясь странной трехрельсовой колеей (боковые колеи — обычные, а центральная — с зубцами под шестеренки).

У конечной станции трамвая «Орлиное гнездо» (Nid d’Aigle, 2372 м), как и полагается, остановился. Здесь присоединился к какой-то группе с инструктором и продолжил путь по хорошо маркированной тропе; пересек ледник, где удалось утолить жажду, и вышел к очень камнепадоопасному кулуару шириной около 40 м, по которому каждые несколько минут с огромной скоростью пролетал камень, который, сталкиваясь, менял направление полета, так что угадать его траекторию было практически невозможно. Между криками «камень!» кулуар перебежал где-то секунд за 30; кое-кто для страховки цеплялся своим карабином к стальному канату, который заменял поручень, — если камень все же попадет, был «шанс» повиснуть над пропастью... Дальше пришлось вскарабкиваться по длинному, не менее опасному, полуразрушенному скальному гребню с «живыми» глыбами: одно неосторожное движение — и они срывались с места и летели вниз, выбирая среди искателей приключений наибольших любителей «ловить ворон». Перед приютом Гутьер еще пришлось преодолеть почти отвесную часть маршрута по обледенелым камням, подтягиваясь на подвешенных стальных тросах.

Темнело, когда я, крайне уставший, но с чувством выполненного долга, догнал своих беглецов. Ребят нашел у столовой этого горного отеля, дома или приюта — они уже успели отдохнуть, поужинать и собирались на ночевку в оплаченных «апартаментах». Меня ужасно мучила жажда — я, забыв, что нахожусь не на склонах Эльбруса, со своей кружкой подошел к окну раздачи в столовой и попросил, с акцентом на слове «простой», воды... Но если бы я знал, что и за такую услугу придется расплачиваться чувством стыда за неплатежеспособность, то лучше бы сосал ледовые сосульки. Из своего заветного и более комфортного «Приюта-11» (4100 м), где «простая» талая вода всегда стояла в столовой — пей бесплатно «от пуза» — пришлось возвращаться в реальную цивилизованную Европу, до порядков которой мы еще не доросли. Однако с ночевкой «повезло» — здесь я смог замаскироваться под платежеспособных джентльменов, которым просто не хватило спальных мест: таких на улицу не выгоняли, разрешали остаться в столовой. Мне тоже досталось место «под крышей»... стола, который сверху плотно «заселили». В таком защищенном и удобном месте надеялся на покой. И вдруг, задремав, получил чувствительный толчок в спину от соседей-немцев — в точку, где на моей куртке была надпись «СССР». Сначала подумал — мало что могло привидеться немцу при виде такого страшного слова. Но когда развернулся и получил прицельный удар теперь уже в прикрытый золотым гербом участок сердца, то, ощутив боль... за униженную «Отчизну» вместо того, чтобы проявить международную солидарность в борьбе с империей зла, решил защищать честь и достоинство великой страны. На моем противнике не было опознавательных знаков, но хорошо было видно морду, харю. Однако мои высокие патриотические порывы сдерживались низким столом, который ограничивал любой военный маневр. Тогда я вспомнил классиков, что и слово — оружие, и сказал (международный скандал мне не был нужен, поэтому обошелся без всем понятных интернациональных «русскоязычных» слов о «родине-матери», поскольку чувствовал возложенную на меня историческую миссию первым поднять флаг независимости над наивысшей вершиной совершенно цивилизованной Западной Европы): «Это такая ваша немецкая культура? Не слишком ли рано мы открыли Берлинскую стену для нее?..» Этой фразы хватило, чтобы угомонить немца — открытие «Второго фронта» англоязычными, которые были готовы меня поддержать, не понадобилось.

«А ЧЕЙ ЭТО ФЛАГ?»

В два ночи все засветилось-зашевелилось, и меня под столом достал — нет, на этот раз не немец — а поразительный аромат кофе. Повезло — братья-славяне поделились со мной этим божественным напитком. Собираться пришлось на улице, в снегу — всех беспризорных попросили освободить столовую. Долго пытался оседлать свое необъезженное снаряжение, возился со шнурками, креплениями — современный Монблан упорно пытался не допустить восхождения в такой давно забытой им экипировке. А рядом проходили закованные в пластик, скрепленные застежками, змейками разноцветные одноглазые (с фонариками на лбу) рыцари ледорубов — это на выживание в условиях кислородного недостатка, холода, усталости инструктора вели своих связанных одной веревкой притихших пленников...

В конце концов и я присоединяюсь к участникам восхождения. А высота и холод добиваются своего — наваливается тяжесть, свинцовыми становятся ноги, отнимает чувствительность пронизывающий холодный ветер, подкрадывается горная болезнь, заставляя многих отказываться от заветной цели. И вот цепочка фонариков раздваивается: та, что движется в небо, бледнеет, редеет, все больше подсвечивая сползающую вниз гирлянду.

Снова настигаю своих организованных беглецов — на этот раз нашел их в здании-приюте Валло (Dome du Gouter — Vallot, 4362 м), названном в честь Жозефа Валло, который еще в 1890 году установил на этом месте обсерваторию; там Геннадий и Владимир уже успели заснуть. Я не захотел расслабляться, решил не заходить в тот «погребок»: постояв минут 15, и, не дождавшись их пробуждения, продолжил проторять путь на вершину по гребню средней крутизны, который, сужаясь, выводил на мощный крутой предвершинный склон... Утреннее многоцветие украсило небосклон нежными быстротечными полутонами, чернеющая на полгоризонта махина Монблана отбросила свою величавую тень на пробуждающиеся вершины Альп.

В самом крутом месте, где крутизна заставила делать и подправлять ледовые ступеньки, у меня пополам ломается одна кошка, а без когтей — я в этом убедился на собственном опыте — на склонах Монблана нечего делать (а у меня ведь была даже бредовая идея взойти на вершину только в кроссовках!). Повозившись, понял, что с ледорубом и с одной кошкой на склоне можно удерживаться, и узенькой тропкой перебрался на острие поднявшегося в высоту обледенелого снега, разделявшего Францию и Италию. Передвигаясь по этому лезвию меча, думал: один неосторожный шаг — и можно оказаться во Франции или Италии, однако до самой вершины так и не определился, какой стране отдать предпочтение. Перед самой вершиной, на крутом опасном гребне, где разминуться можно было при условии, что кто-то, застраховавшись, уступит, судьба столкнула меня с руководителем экспедиции со стороны французов. Тот спускался, и, увидев меня с поднятой для приветствия рукой с ледорубом, ловко сиганул в сторону, едва удержавшись на склоне: наверное, принял мой дружеский жест за попытку «отблагодарить» за отказ выдать мне альпинистское снаряжение и тем самым не допустить к восхождению. И это после того, как мы для них в Терсколе делали все необходимое, и это после того, как он посоветовал не брать мои новенькие, апробированные ботинки «кофлаки» с хорошо подогнанными кошками, гарантируя без проблем предоставить их во Франции... Знала, «знала кошка, чье сало съела». Поскольку была уже приручена московскими партнерами, которые быстро «капитализировали» свои компартийные возможности и активно ими пользовались в перестроечное время, «объединяясь» с Европой...

Но вот и вершина. На ее удлиненной плоскости в самом высоком месте на ослепительной снеговой белизне поразил неожиданный зеленый цвет кем-то принесенного искусственного кактуса и... отсутствие любого знака на венце знаменитой вершины, здания или, по крайней мере, каменного тура. Слева от направления восхождения дул сильный ветер. Однако он не помешал броситься на него и взлететь на встречу с теплом и отдыхом парапантиста. Я сопровождал его взглядом, пока он не исчез в ущелье. Подходит группа испанцев — получаю свою «мыльницу» и прошу сфотографировать с флагом. Спрашивают: «А чей это флаг?» Отвечаю: «Украина приняла декларацию о государственном суверенитете, и я хочу подтвердить наше стремление к независимости и сине-желтый флаг — в качестве государственного». Те искренне улыбаются, поздравляют и доброжелательно пожимают руки, желая успеха. Наконец вижу на подходе к вершине Геннадия; снова фотографируемся, ждем Владимира — тот появился еще минут через 15. Но расслабляться нельзя — ведь меня, крайне изнуренного и хромающего на одной кошке, ждет еще более опасный длительный спуск.

Возле оставленного ночью приюта Гутьер замечаю свой выброшенный из «предбанника» рюкзак — в домике готовили места для следующей группы восхождения. Перевязываю свои окровавленные ноги, надеваю кроссовки, Геннадию и Владимиру желаю дальнейшего благополучного спуска: «Я не смогу выдерживать ваш темп, поэтому не обращайте на меня внимания и не отставайте от своих югославских коллег».

СПУСК

При спуске удивлялся: как же это мне удалось за сутки подняться на сложную, почти трехкилометровую крутизну и преодолеть такое огромное расстояние, уменьшение которого теперь на каждый шаг требовало терпения и последних сил. Через некоторое время ощутил, что идти дальше и терпеть боль нет никаких сил — нужно остановиться, подумать о ночлеге; тем более, что идя в таком темпе, я в любом случае не успевал на канатную дорогу. Здесь уже зеленела травка, неподалеку виднелась какая-то избушка (очевидно, Тет Рус — Рыжая Голова (Refuge de tete Rousse, 3167 м). На склоне, неподалеку от ледника, выбрал более-менее ровное место и, прикрывшись ветровкой, пытался под шум водопада заснуть. Но Ангел-хранитель этого мне не позволил. Где-то во второй половине ночи вдруг до меня донеслись слабые невыразительные звуки — что-то здесь, в чужих горах, бродило вокруг меня и недовольно громыхало и фыркало. Рука потянулась к пальчиковому фонарику, но тот отключился еще раньше меня. Это, часом, не вездесущие кагебисты, которые начали охоту на мои пленки? Но эту версию признал маловероятной — едва ли в период перестройки спецорганы способны на такое самопожертвование, самоотверженность, да еще и отказ от знаменитого французского «божоле» — и немного успокоился. Однако все же взял ледоруб и приготовился защищаться — неизвестно, кто и с какими намерениями здесь, в горах Франции, болтается по ночам. Эта ночь запомнилась мне на всю жизнь: такого холода я, крайне изнуренный и утомленный, не ощущал никогда раньше — ни во время холодных ночевок на вершине Эльбруса, ни на высотах от 5500 до 6000 м в Андах. Меня трясло, дергало и подбрасывало; поэтому, как только развиднелось, я продолжил свой путь до канатки. А по дороге увидел дикого козла — очевидно, именно он принял меня за своего замаскированного под альпиниста конкурента. Вспомнил своего сына Сергея в детстве: однажды он подошел ко мне и пожаловался на петуха, который часто отстаивал свою честь в жестоких боях с соплеменниками: «Петушок подумал, что я петушок, и клюнул. А я ведь не петушок, я мальчик»... Тогда меня поразила детская логика и отношение к приключению, ведь дитя не просило защиты и наказания обидчика: малыш пытался понять такое недостойное поведение драчуна и фактически хотел, чтобы я разъяснил озорнику, кто есть кто, и что так негоже поступать с хорошим, доброжелательным мальчиком. Очевидно, особое отношение к петушкам в нашей семье наследственное: уже мой внук Антончик, сыночек Сергея, на вопрос «А где живут курочки?» ответил: «Курочки живут в петушатнике»...

Не догадался я тогда ночью, руководствуясь не засоренной цивилизацией первозданной логикой ребенка, успокоить козла: «Я же не козел рогатый, а лишь доктор наук патоновской академии». Но передо мною был не домашний длинноухий осел, не прирученный баран из конюшни с кормушкой, а равноправный независимый иностранный член свободного круторогого козлиного стада, который едва ли был знаком с уставом академии и ее законами чинопочитания, однако свободно ориентировался на местности и владел хорошо поставленным боданием. Абориген гор мог принять мое обращение и сравнение его с членом академии за смертельное оскорбление его рогатого достоинства и величества; а происходило-то это, напоминаю, над горной пропастью...

В свой отель вернулся во время завтрака — никто на меня (слава Богу!) не обратил внимания — все готовились к отъезду. А мне после таких мытарств не хотелось ни есть, ни пить. Оказывается, всего лишь полтора дня стресса, чрезвычайная запредельная физическая и психическая нагрузка в поднебесье способны перевести организм в другое измерение существования — духовное, без плотских нужд, но с желанием сохранить самое дорогое сокровище — освященный Небом флаг Независимости.

Поднятие флага над самой высокой вершиной Западной Европы было лишь частью дела, так как для того, чтобы эта акция стала ступенькой к утверждению сине-желтого флага как государственного, надо было, не забывая о еще реальном существовании компартийных репрессивных органов, найти путь к ее обнародованию. Сохранив тайну восхождения и отснятой пленки, по возвращении в Киев обращаюсь к сотруднику телерадиокомпании Виктору Пасаку, которого еще с 1972 года знал как человека, который болеет за судьбу украинского языка. Он позвонил ведущей программы «Вечерний вестник» Наталье Мещерской, и она пригласила меня на прямой эфир. За несколько минут до начала телепередачи Наталия Андреевна знакомится со мной — рассказываю ей, что только вернулся из интересного путешествия во Францию и хотел бы, в частности, показать фото с нашим флагом над самой высокой вершиной Европы.

— А каким? — вдруг спрашивает она.

— Конечно, сине-желтым... Другой нет смысла показывать.

Подумал, что после такого ответа дело до прямого эфира не дойдет. Но она не возражала — и телезрители еще советской Украины в сентябре 1990 года увидели свой развернутый над Европой сине-желтый флаг. Это было неожиданностью даже для моей семьи. После прямого эфира я вышел на вечерний Крещатик и был готов к тому, что меня побьют или «упакуют». Но все обошлось. Дом встретил междугородным телефонным звонком брата из Житомира: «Тебя еще не взяли? У нас, в Житомире, за такое бьют дубинками».

...Ну, а тем постоянным оппонентам-украинофобам, которые собираются поднять крик о геройствовании еще одного «нацика», посоветую сначала повторить мой путь на вершину.