«Он был одним из отцов украинского театра...»

Окончание. Начало в №110

Вот эта вторая — национально-демократическая — грань деятельности кружка Тобилевича-Михалевича в прежние годы всячески затушевывалась, тем паче, что рядом с будущим драматургом были такие близкие ему люди, как София и Александр Русовы, Евгений Чикаленко, — их имена до недавних пор безжалостно и незаслуженно клеймились.

Интересно, что «елисаветградские украинофилы» (как их позже назовут в жандармских документах) имели достаточно тесные житейские контакты с членами другого кружка — народовольческого, душой которого был студент Харьковского университета Александр Тарковский. Вместе со своей сестрой Надеждой, женой Тобилевича, Тарковский был среди тех восьми елисаветградцев, которые в 1880 году обратились с письмом к авторитетному петербургскому историку Николаю Костомарову. Просили его: «Батьку! За Вами все: і давня слава, і дотепність, і розум, і наука, поговоріть же там тепер з московськими письменниками... що пора знять з нас покуту мовчки кусать пальці, що ми люди, а не мужики тілько, що пора нам мати своє друковане слово без заборону, що й освіту в народних школах слід дозволити на народній мові...»

И Костомаров таки хлопотал — обращался к российским деятелям с просьбой поддержать, освободить украинское слово!..

Письмо к Николаю Костомарову писалось, вероятнее всего, в доме на Знаменской (Елисаветград), где проживала семья Тобилевичей и где всегда было многолюдно. Тут Надежда Карловна родила семерых детей, тут устраивались литературно-музыкальные вечера, на которых бывали известные деятели украинской культуры, тут какое-то время обитали Марк Кропивницкий и Александр Тарковский, тут скрывалась от жандармского ока София Русова, которая немало сделает для украинского педагогического дела, тут самые светлые люди Елисаветграда, тут секретарь городской полиции Тобилевич спасал от погрома земляков-евреев, тут, наконец, литературные начала Карпенко-Карого... И печали, и горя немало познал в этом доме Иван Карпович — особенно в черные для него 1881-й и 1882-й годы, когда совсем молодой умерла Надежда, а следом за ней не стало дочери Гали... Неумолимое время целых полтора столетия хранило для потомков этот удивительный дом. В 1995 году в нем открылся городской Литературно-мемориальный музей Ивана Карпенко-Карого.

Листая сегодня страницы той давней истории на рубеже 70 — 80-х годов XIX века, видишь перед собой такие яркие характеры, такие страсти и драмы, взлеты и падения, что невольно ловишь себя на мысли: ведь все эти непридуманные сюжеты достойны беллетристического пера, циклов телепередач, возможно, и сцены. Они должны ожить в слове, в кадре — елисаветградские интеллигенты отшумевшей эпохи!

Братья Тобилевичи с сестрой Марией, врач Михалевич и историк Владимир Ястребов, елисаветградский Сковорода — Владимир Менчиц и товарищ (заместитель) прокурора, писатель Дмитрий Маркевич, артельный отец Николай Левитский и будущий хозяйственник и меценат Евгений Чикаленко, София Русова и сероглазый идеалист Александр Тарковский... Это, собственно, тот круг, без которого невозможно представить Ивана Тобилевича, его личность, интересы, мировоззренческие основы.

Человек прогрессивных, демократических взглядов, Иван Тобилевич весьма сдержанно относился ко всякому политическому радикализму — в нем ему виделась угроза разрушения. Интересны мысли драматурга, высказанные в разгар стихийных крестьянских бунтов 1905 — 1906 годов, социальных возмущений, брожения партий, горячих дебатов в Государственной думе России. «Свобода слова нужна, чтобы все высказались, — писал Иван Карпович. — Раз это произойдет, мы увидим, сколько у нас дураков и умных. Тогда начнется борьба и между дураками и умными. Дураки вообще фанатичные и крайние, умные — умеренные мыслители. Фанатика ничем не убедишь, пока он не помрет. Фанатики — это общественное несчастье: крайностями они пугают всех и тем всегда задерживают прогресс».

Весьма прозорливое предостережение, особенно если учесть то, что политический фанатизм, нетерпимость в начале нового века становились знамением времени, как становятся они, к сожалению, и сегодня. Именно умеренных мыслителей искал в реальной жизни Иван Карпович — и видел, что их слишком мало. Поэтому и констатировал с грустью: «...Все мы Обломовы... Для общественного прогресса нужны Штольцы, которые ровно идут к цели...» Его Мирон Серпокрыл из драмы «Над Днепром» — это, собственно, попытка описать украинского человека дела. Именно этому герою, как и Ивану Барыльченко из дилогии «Суета» и «Житейское море» драматург отдал много собственных мыслей и переживаний, их пафос страстного отстаивания укорененной жизни — это авторский пафос. Крестьяне, земляки Серпокрыла, срываются с насиженных мест и становятся переселенцами, отправляясь на Зеленый Клин, где им обещают земли. Рвутся корни, меняется иерархия ценностей, острее становятся грани между городом и селом, между отцами и детьми...

«Суета» и «Житейское море» написаны в 1903 и 1904 годах — а узнаешь в этих пьесах те морально-психологические коллизии, которые значительно позже появятся в «Поэме о море» А. Довженко, в рассказах Григора Тютюнника, в русской «сельской» прозе... Симпатии И. Карпенко- Карого — на стороне Барыльченок, простых честных сельских тружеников, на стороне их старшего сына Карпа, который упрекает тех, кого соблазнила ничтожная суета: «От села, от людей своих и от земли отстали...» Он, автор, переживает за фундаментальные духовные ценности, выработанные в течение веков трудовым сельским людом. Труд у земли, жизнь среди природы, верность традициям народной культуры — все это дорогие для И. Карпенко-Карого вещи. По контрасту он противопоставляет их житейской суете — культу денег, карьеризму или почитанию... Суета — это неукорененная жизнь, жизнь перекати-поля.

Род Барыльченко раскололся — одна его половина живет сельской трудовой жизнью, другая — отдалась городской суете... Можно в этих противопоставлениях усмотреть отзвуки руссоизма, сковородиновской идеи «сродного труда» и даже хуторской философии Пантелеймона Кулиша. Но самое главное — не пропустите, ощутите боль автора за разрушающиеся основы жизни: «Нещасна земля, гірка твоя доля! Тікають від тебе освічені на твої достатки діти і кидають село у тьмі...»

В 70-е годы уже нашего века И. Карпенко-Карого явно обвинили бы в патриархальщине. Да и так драму «Над Днепром» стыдливо обходили исследователи. А все потому, что идею хлеборобских союзов, которую внедряет в жизнь герой И. Карпенко- Карого, критиковал вождь большевиков. И не имеет значения, что почти не ошибающийся в эстетических оценках И. Франко называл это произведение самой идеальной пьесой драматурга, — идейные ярлыки сопровождали его очень долго. То же самое с драмой «Гандзя», в которой судьба красавицы-подолянки, которой торгуют все, кому заблагорассудится, символизирует судьбу Украины. Печаталось это произведение очень редко: нечего советскому человеку проникаться чувством национальной несправедливости, нечего украинцу задумываться над корнями рода своего...

А между тем... вскоре после «Гандзи» И. Карпенко-Карый написал в письме дочерям Ярине и Марии слова, которые можно воспринимать как своеобразный автокомментарий к этой, говоря словами Франко, «прекрасной трагедии». «Ні один народ в Європі не переживає того, що ми, українці, в ХХ столітті! Тоді як всі давно вже знають, хто вони, ми тільки починаєм довідуватись, тоді, як усі давно в яснім признанні своїх прав національних і вселюдських мають задоволення і йдуть до щирих вселюдських бажань, ми тільки просипаємося, і все, що другі вже мають, треба здобувать! Коли француз, німець, поляк і інші відомі всьому світу, ми, мов яке дике плем’я, забуте і затерте, починаємо піднімать із темряви голову і лізти на гору, на слизьку гору, щоб звідтіля і нас побачив. А ті, що раніш вилізли і зайняли свої місця в світовій комедії, не пускають нас, бо бояться, що ми зіпсуємо мізансцену!.. Тяжка боротьба, але надія, що вилізем, дає нам сили до культурної праці. Горе наше, що не маємо сильної інтелігенції...»

«Горе наше, що не маємо сильної национальної інтелігенції» — эти слова И. Карпенко-Карого вполне можно повторить и сегодня. И вообще, нынешняя жизнь то и дело повторяет карпенковские сюжеты. Опять замелькали незабываемые халаты новейших Терентиев Гавриловичей Пузырей, которым Котляревский без надобности, опять — культ торгашества, звон денег, возвестивший о появлении «дикой, страшной силы», которая ни перед чем не остановится ради сребреника, снова разверзается бездна социальных контрастов — и где тот новый Карпенко-Карый, который покажет нам нашу жизнь в зеркале сценического действа? И почему так тяжело и медленно сменяет многочисленных Пузырей цивилизованный предприниматель? Халат Пузыря постепенно становится знаменем нашего времени. Будто взялась жизнь сыграть еще одну, никем не написанную, трагикомедию...

И.Карпенко-Карый завершал жизнь на рубеже эпох. Он и сам в театральном искусстве был словно мостом между двумя эпохами. С одной стороны — романтически-бытовой, этнографически-бытовой театр, с другой — театр новый, реалистически-психологический. В «Суете» и «Житейском море» справедливо видят черты драмы чеховского типа. Без школы Карпенко-Карого сложно представить драматургию Владимира Винниченко и Николая Кулиша. Стоит хотя бы сравнить мотив невольного греха в трагедии И. Карпенко-Карого «Савва Чалый» и в драме В. Винниченко «Между двух сил». И там и там речь идет о страшном двойном круге, в котором замыкается трагедия нации и трагедия человека, который, сам того не желая, становится виновником братоубийства.

Украинской культуре без И. Карпенко-Карого — все равно, что норвежской — без Г. Ибсена, шведской — без А. Стриндберга, немецкой — без Г. Гауптмана, бельгийской — без М. Метерлинка... Время, этот самый справедливый судья, подтвердило, что он был великим драматургом — наш елисаветградец из дома на Знаменской, хлебороб с хутора Надежда.

Собственно, это понимали и наиболее проницательные его современники. Как Иван Франко, чьи слова об Иване Карпенко-Каром совсем не потускнели: «Він був одним із батьків новочасного українського театру, визначним артистом та при тім великим драматургом, якому рівного не має наша література та при якому щодо ширини і глибокого продумання тем, бистрої обсервації життя і широкого світогляду не дорівнює ані один із сучасних драматургів не тільки Росії, але й інших слов’янських народів».