День отплаты

В Миргороде, впрочем, как и во Львове, нет памятника Николаю Лемику. Кто он? Один из миллионов, в кого попала фашистская пуля... И даже могилу его не найти. Расстреляли и закопали где-то в тюремном дворе или пригородной лесопарковой зоне. Даже историки, которые изучают тему освободительной борьбы, Лемика вспоминают не часто, и то мимоходом, даже в Галичине, где имя его знают больше и значительно более широкий круг людей. Хотя этот юноша достоин серьезного внимания историков и политиков, философов и обычных молодых людей, которые задумываются над смыслом жизни. Конечно, у каждого жизненный смысл такой, какой ему предоставляется, в зависимости от глубины натуры. У большинства, как писал Флобер, сердце вечно разделено между двумя всевластными мыслями, которые часто заполняют всю жизнь человека: как бы нажить состояния и как бы пожить для себя, иначе говоря, ограничить свою жизнь собственной скамеечкой и собственным перевариванием пищи.

Это мнение Флобера дает возможность немного успокоиться — мелкие люди были всегда, и наша страна в этом смысле не исключение. Однако количество значимых лиц в каждую эпоху все-таки различно. Наши времена выглядят очень уж скупо. Интересно, сколько бы молодых людей сегодня прожили свою короткую жизнь так, как Николай, израсходовав ее на один единственный поступок. На то, что переживет тебя, а возможно, пойдет в небытие, как, в конечном счете, и происходит, если речь идет о вечности... Что мы вспоминаем через годы? Только несколько эпизодов, которые значительно перевешивают все наше тусклое и блеклое бытие. Минуты триумфа вспоминаем. Они, конечно, у каждого свои. Иногда и вспомнить нечего. Вот и выходит, что живем только ради взлета, только один он стоит усилий. А если взлет не наступает, или не осмеливаемся на него (что одно и то же), то как встретим своего Бога? И что скажем ему?..

...Вспомните осень 33-го. А для Львова осень — самая красивая пора. Мостовая покрыта золотом, из кофеен, двери которых еще притворены не наглухо (потому что морозы еще не наступили), пахнет кофе. На дамах симпатичные шляпки, которые кокетливо наклоняются, когда навстречу идет красивый, стройный парень. А ты именно такой — «высокий, крепко сложенный блондин, с синими, немного косыми глазами, с очень симпатичным лицом, умный, искренний, откровенный, прямой...» (Так вспоминает в своих мемуарах «Боевые друзья» Владимир Макар.) Вообразите такое хотя бы на минуту и почувствуете, как напрягутся ваши мышцы, и глаза немного щурятся от полноты жизни и понимания того, что судьба может подарить множество счастливых, просто божественных минут!

Николаю Лемику было лишь 18, когда Организация Украинских Националистов в западной Украине приняла решение заставить обратить внимание мировой общественности на Голодомор в Украине. На совещании ОУН решили совершить атентат на чиновника Москвы — советского консула во Львове. Заявили о своем желании осуществить приговор с десяток молодых членов ОУН. Но речь шла не просто об отважном боевике. Это должен был быть интеллигентный мужчина, с крепкими нервами, потому что задача ставилась не только выполнить приговор, но и уберечь себя от энкаведистов, охранников в консулате, сдаться в руки польской полиции. А самое важное — достойно держаться во время судебного процесса, который должен освещаться мировыми средствами массовой информации.

Добровольцы тянули жребий. Судьба посвященного избрала студента львовского университета, 18-летнего Николая Лемика — сына крестьянина из села Соловая, расположенного в 30-ти километрах от Львова. Казалось бы, что общего имел юноша из небольшого галицкого села (где было около 300 усадеб), основанного еще в XVII веке его же прародителями из семьи Лемиков, к крестьянам, которые пухли от голода где-то на востоке Украины? Был так воспитан, и к этому приложилась не только мать с отцом, но и община Галичины. В общем, галичане не относились к событиям в Великой Украине безразлично. Летом 33- го во Львове был создан Украинский общественный комитет спасения Украины, в воззвании которого «Бийте у великий дзвін на тривогу» читаем: «...Украинский народ! Где бы ты не жил за пределами Великой Украины, в Галичине, за океаном в Америке, на Волыни и Холмщине, в далекой Австрии, на Буковине и Бессарабии, в Китае, на Закарпатье, в эмиграции в Европе или в горячей Африке, — нигде ты не можешь спокойно смотреть на огромное горе и муки твоих порабощенных и истязаемых голодом братьев... Закончилось твое терпение. Молчать дальше нельзя. Везде, где бьется украинское сердце, нужно не только протестовать против всех коммунистических насилий, но и разбудить совесть целого человечества, поставить на ноги весь мир, чтобы он обратил внимание на твое положение и пришел тебе на помощь.» («Дело», 14 августа 1933 года)

Большим разочарованием для галичан стало возвращение поезда с хлебом, который они собрали на благотворительных основах. Вагоны постояли около границы и двинулись назад... И все-таки движение солидарности и протеста стало действительно международным. Как было задумано, волна протестных акций галичан и украинцев в других государствах мира должна была достичь своей вершины 29 октября, когда коммуникатом Украинского общественного комитета спасения Украины при поддержке Украинской греко- католической церкви был провозглашен День национального траура и протеста. В этот день предусматривалось «День национального траура 29 октября... провести в посту, а по церквам, на собраниях, на сходках и на вечах организовать добровольные пожертвования на организацию акции помощи.» («Дело», 15 октября)

А на 21 октября был назначен атентат. Операцию, которая должна состояться в советском консульстве, тщательно готовил боевой референт Краевой Экзекутивы ОУН Роман Шухевич. По его поручению художник Роман Сенькив посещал консульство на улице Набиляка, 22 (теперь ул. И. Котляревского, 27) и составил точный план дома, расписание работы учреждения и нарисовал портрет консула Голубова. Еще в начале октября Николай встретился в Лычаковском парке, который тогда назывался парк Бартоша-Гловацкого, со Степаном Бандерой. Они разговаривали несколько часов — о политической ситуации, голоде в Украине. Бандера проинструктировал юношу, как вести себя на суде, как следует подробно излагать мотивы своего поступка. Что важно — можно позволить полиции арестовать себя, однако нужно не допустить, чтобы охрана консульства, которая состояла из энкаведистов, применила оружие против него, чтобы потом не представили это как самый обычный и очередной террористический акт...

Николай понимал, что атентатника может ожидать смертный приговор. Когда накануне его спросили: есть ли у тебя какие-то пожелания, он попросил купить ему новые сапоги. «Если застрелят и буду лежать, то будет бросаться в глаза моя старая обувь. Не хочется, чтобы враги смеялись». И ему купили новые носки и новые сапоги...

К этому времени Николай упражнялся в револьверной стрельбе в лесу около Львова. За несколько дней до покушения пришил себе внутренний карман, куда положил револьвер марки «Оргис» и натренировался быстро вынимать его из кармана. В день отъезда во Львов в семье, которая, конечно, не знала об операции, появилось беспокойство. Матери приснился страшный сон... Николай, услышав это, рассмеялся. Когда за ним закрылась дверь, мать не могла найти себе места. А на тогдашней станции Куровичи (теперь этого железнодорожного пути уже нет) чуть не случилось непоправимое: Николая остановил полицейский, но довольствовался объяснением, что юношу ждут в гимназии во Львове...

Встретил Николая во Львове Роман Шухевич. Поселил юношу в «Народной гостинице» (теперь это помещение таможни), тот записался под фамилией «Дубенко».

Утром 21 октября Николай вышел из гостиницы, зашел в церковь, помолился и ровно в 11.30 остановился возле советского консульства. Дальше он действовал по глубоко разработанному плану. Звонок в дверь. Короткий разговор с дежурным. На вопросы: «Зачем вам нужен консул?», ответил: «Для выезда в Советскую Украину». В книге посетителей также вписывается под фамилией «Дубенко». Вот в приемной появляется секретарь Джугай: «Кто к товарищу консулу — пожалуйста». Лемик, не ожидая ответа, решительно направляется к дверям кабинета. Зайдя внутрь, Николай ловит себя на мысли, что консул не похож на портрет, нарисованный художником Сеньковым, но времени на размышления нет.

— Я хотел бы говорить с господином консулом.

— Пожалуйста, говорите, я — консул.

— Хочу выехать в Украину, в Киев, на обучение.

— У вас там есть родственники?

— Да, у меня там сестра.

— Есть ли у вас письма от нее? Пожалуйста, покажите.

Это были последние слова «консула» (потому что в действительности это был человек, который заменил консула). Вместо писем Лемик вытянул из кармана заряженный «Оргис» и со словами «Это тебе от Организации Украинских Националистов — за муки и смерть наших братьев и сестер, за голод в Украине, за все издевательства...» одним выстрелом исполнил приговор.

А в приемной уже началась паническая суета. Лемик не стал ждать, когда внутренняя охрана расправится с ним. Выкриком «Всем на пол!» взял «под прицел» двух подозрительных молодых людей. Джугай попробовал убежать из помещения, и пуля, попавшая в его руку, заставила отказаться от этого намерения.

Интересно, что звуки выстрелов, которые услышал настоящий консул Голубов, загнали его под кровать, откуда «счастливца» вытянула потом полиция. Входные двери заблокировали. Польская полиция добиралась к середине помещения через крышу соседней виллы. По ее требованию Николай положил револьвер на пол, его вывели на улицу и втолкнули в автомобиль.

Суд начался очень быстро, уже 30 октября 1933 года. Защищали Лемика известные львовские адвокаты д-р Степан Шухевич и Владимир Старосольский. Во время перерыва Шухевич подошел к Николаю и тихо сказал: «Вы убили другого человека — Майлова, в сто раз худшего, чем Голубов. Это был специальный представитель Сталина, который контролировал дипломатические и консульские советские представительства в Польше. Вы сделали приятную неожиданность товарищу Сталину...»

Во время процесса у дома львовского суда состоялась большая демонстрация украинской молодежи в знак солидарности всех сознательных украинцев с атентатом как проявлением протеста против большевистского террора над украинским народом. Впоследствии демонстранты перешли к дому воеводства, и там против них выступила польская полиция. Все эти события вызвали живой интерес за пределами Польши. Политический смысл атентата, судебного процесса и демонстрации лучше, чем все громкие выступления, продемонстрировали каждому зарубежному наблюдателю, что украинцы на западных землях солидарны с братьями на восточных землях Украины. Таким образом, поступок юного Николая Лемика не только донес до мировой общественности информацию о Голодоморе 1932—1933 годов, но и повлек за собой пробуждение национального сознания, прежде всего, западноукраинской молодежи.

...Но представители польской власти, не желая обострять отношения с Советским Союзом, запретили проведение массовых мероприятий и сначала приговорили юношу к казни. Однако, учитывая несовершеннолетие подсудимого, объявили о его пожизненном заключении, и Николая везут аж под Варшаву, в политическую тюрьму «Святой Крест». Там многолетний член ОУН, узник польских, немецких и советских тюрем, дважды осужденный к смертной казни Петр Дужый на протяжении определенного времени общался с Николаем Лемиком и впоследствии вспоминал, что юноша оказался очень приятным и жизнерадостным. На вопросы: «Когда же, Коля, выйдешь на свободу?» — отвечал с улыбкой: «В воскресенье, хотя, еще не известно, в какое воскресенье, но это будет в воскресенье!»

Полгода Лемик чуть ли не единственный в тюрьме находился в кандалах. Но не было бы счастья, да несчастье помогло — научился их снимать, и это потом спасло ему жизнь. Действительно, он вышел на свободу именно в воскресение в 1939 году. Когда в начале Второй мировой войны заключенных переводили в другую тюрьму, ему по дороге удалось снять кандалы и убежать. Хотя при этом Николай был ранен. Поэтому с трудом добрался до какого-то села, но в дом его не впускали. Сел под первым попавшемся домом на скамейке и... услышал украинский язык. Оказалось, что это — украинское село. Лечился в украинской семье, потом учительствовал в этом селе. Повезло: связался с руководством ОУН в Кракове. А там и познакомился со своей будущей женой Любой Возняк — родной сестрой Марии Возняк, вышедшей замуж за брата Степана Бандеры. Василия впоследствии замучили в немецком концлагере.

4 августа 1940 года они поженились. По желанию Любы на их обручальных кольцах было высечено: 23 мая 1940 год. Дата их знакомства и памятный для них день смерти Евгения Коновальца. Интересно, что они вступили в брак не по фамилии Лемик, оно было слишком известно тогда, а за Синишин.

После провозглашения во Львове 30 июня 1941 года соратниками Степана Бандеры Акта о создании Украинского государства «продвигать» идеи независимости на восток выступили три походные оуновские группы — Северная, Средняя и Южная. Среднюю возглавил Николай Лемик. «Он, — вспоминает пани Люба, — мог остаться в Галичине и не подвергаться смертельной опасности, связанной с этим походом, однако шел в Великую Украину с неудержимым воодушевлением. Я тоже, выполняя задание ОУН, пошла вслед за ним. Его не хотели посылать, потому что он сидел, а это было очень громкое дело. И меня он спрашивал: «Слушай, ты меня можешь не пустить?! Ты могла бы меня не пустить?!» Конечно, я бы не могла. Мы были ровесники, мы, собственно, воспитывались одновременно. Он тогда сел, когда и я работала в организации. И он говорит тогда: «Я же за ту Украину отсидел столько! Ты действительно не могла бы меня не пустить». Я говорю: «Нет».

«Николай был назначен в Харьков, посылал связного, чтобы Люба приобщилась к нему, но когда она пришла в Полтаву, его уже не было среди живых. В октябре 1941 года гестапо арестовало Николая Лемика, его расстреляли в Миргороде. Одно это точно известно, а где похоронен — нет...» — рассказывает Ярослав Лемик, близкий родственник Николая. («Мой дед Михаил и отец Николая Сенько были родными братьями...») По его словам в основном и знают сегодня о героическом галицком юноше. Пан Ярослав собиранию сведений о Николае посвятил какую-то часть своей жизни. И мы благодарны ему за это. А еще, в значительной степени благодаря усилиям Ярослава Лемика, во Львове на доме бывшего советского консульства несколько лет назад установлена памятная таблица, которая напоминает нашим современникам о героически-отчаянном подвиге молодого украинского националиста. Его именем названа и улица в городе Львове. Хочется спросить, неужели на этом и закончится короткая эпопея чествования человека, который свою жизнь признал незначительной по сравнению с трагедией восточных украинских братьев...

После смерти мужа Люба определенное время еще находилась на Надднепрянщине, а потом вернулась в родные края. В 1943—1945 годах работала на дислоцированной в Карпатах подпольной радиостанции «Вільна Україна», которая передавала в эфир информацию о деятельности ОУН и УПА на украинском, русском, французском и английском языках. В 1947 году Фемида в оскорблении «особой тройки» сначала осудила Любу Лемик к казни, а потом «смилостивилась» — приговорили к 25 ти годам лишения свободы. За колючей проволокой мордовских лагерей она находилась 8 лет 11 месяцев и 22 дня, пока не наступила многообещающая хрущевская оттепель. Потом пришлось жить по чужим углам в Таганроге, Анжеро-Судженске, на Донбассе. В Ивано-Франковск она переехала в 1967 году с племянницей Дарьей, которая вспоминала о тете так: «Я просто восторженна своей тетей Любой. Она столько всего пережила, перетерпела и не потеряла какой-то особой доброты, которую везде замечали люди и тянулись к ней. Она всем и везде помогала в трудную минуту — знакомым и незнакомым, украинцам, русским, белорусам, прибалтам. Так честно и самоотверженно прожить жизнь удается не каждому».

Наверное, именно такой и могла быть жена Николая Лемика. В этом ему повезло. Да и понятие счастья он трактовал по-своему. Именно так, как трактуют его люди, на которых стоит земля.