Иван Дзюба на фоне «непроходящего прошлого»

Совершенно справедливо отмечает Мирослав Попович, что ныне, когда стали доступны документы времен «украинской революции» 1917 года, стало понятно, что И. Дзюба «отчасти переоткрывал ту демократическую национальную идеологию, которая была сначала программой для независимой Украины. В чем-то повторял Дзюба в 1965 году и национал-коммунистическое миропонимание 20-х годов [...] Это было гуманистическим, демократическим вариантом национальных стремлений Украины ХХ века, неслыханным для тогдашнего общества. Впервые люди задумались над «культурой национальных чувств» — эти слова из книги Ивана Дзюбы больше всего, наверное, врезались с тех пор в память». Именно поэтому Иван Михайлович не устает повторять, что он, собственно, занимается не политикой, а этикой в политике. Делая акцент на культуре национальных чувств, а, по большому счету, на значении для национального развития политической культуры, он значительно опередил свое время, которое в нынешнем варианте развития государства явило нам полную духовную и моральную варваризацию этих концептуальных понятий.

Однако предостережение Дзюбы — знать, чтобы составить правдивое и адекватное представление — касается не только громкого эпизода в биографии Дзюбы сопротивления системе, связанного с известной целому миру работой, а всего жизненного и творческого пути, который не выглядит линейно прямым, а, скорее, несколько обходным, поскольку Иван Михайлович придерживался собственной логики самореализации. Тем не менее, ему не свойственно было действовать «в обход самого себя» (название одной из рецензий И. Дзюбы), а только «внутри» того душевного настроения и убеждений, которые и определили его жизненное направление.

Собственно, именно работа «Интернационализм или русификация?», которая оказалась знаковой в шестидесятническом движении и подняла ее автора до статуса идеологического вдохновителя целого поколения, стала крутым виражом на той, сперва якобы прямой (или «сродной», по Г. Сковороде) дороге, которую сам И. Дзюба определил как «занятие литературой». Он не раз повторял и повторяет, что не чувствовал себя политиком и не хотел им быть, а взялся за эту тему только потому, что «никто другой тогда за нее не брался в более широком объеме». Думал: напишет, выскажет наболевшее, донесет до других свое понимание сути тех процессов, которые происходили на его глазах, а затем вернется «к литературе, чтобы больше от нее не отвлекаться, заниматься своим прямым делом».

Однако творческая судьба всегда разворачивается по собственной логике, которая не всегда согласуется с намерениями того, кого она одарила талантом. Итак выбор между Дзюбой-лириком и Дзюбой-аналитиком произошел в пользу аналитика.

...Из всего, что я знаю о И. Дзюбе из литературы, «живых» рассказов шестидесятников, их воспоминаний и из собственного долголетнего знакомства с Иваном Михайловичем, могу выделить несколько его определяющих черт, которые, по моему глубокому убеждению, и создают образ того Ивана Дзюбы, который остается (как бы пафосно это ни звучало) честью и совестью шестидесятничества как подлинно украинской гуманистической идеи (очевидно, раздражая тех хулителей этого уникального явления, которые хотели бы если не перечеркнуть этот исторический этап нации и ее литературы, то хотя бы бросить тень недоверия к истинным порывам его представителей).

Первое. Иван Дзюба, бесспорно, по своей сути интеллигент — в том глубинном понимании этого понятия, которое пропагандирует Евгений Сверстюк — еще один интеллигент-моралист из плеяды соратников и единомышленников-шестидесятников (Недаром же Юрий Шерех-Шевелев метко назвал И. Дзюбу интеллигентом с большой буквы). В отношении И. Дзюбы (да и, собственно, Е. Сверстюка тоже) я бы еще уточнила: мягкий интеллигент. Однако с одним «но»: последовательный, твердый в отстаивании собственной позиции.

Второе: он, бесспорно, гуманитарий — в том широком понимании этого понятия, которого не дает ни одно высшее учебное заведение, а тем паче советское, а лишь постоянное самообразование и упорная работа над собой. Благодаря этому он — наиболее яркий из тех гуманитариев, чьими устами «говорит культура», так как, по убеждению Лины Костенко, «Именно они являются лицом нации»; «Именно они определяли собой целые исторические эпохи».

Третье. Иван Михайлович — романтик: вспомним, с каким романтическим порывом воспринял он как шестидесятническое возрождение, так и волну национального возрождения в период нашей новейшей истории — обретение Украиной своей независимости. Однако вместе с тем он и прагматик (и это, наверное, четвертое) — и то не только в выборе «болезненных» для общества тем, конкретизированной, а не абстрактной предусмотрительности, но и в выборе жизненного пути. Так, недолгое пребывание в ранге Министра, очевидно, лишний раз убедило его в том, что человек универсального образования (лучше — самообразования), аналитического склада ума, независимого мышления, способный генерировать не одни лишь общественно важные идеи, но и общественно перспективные концепции, должен воспользоваться обстоятельствами для их детальной разработки в тиши кабинета, а не, скажем, возглавлять какую-то избирательную кампанию или блок того или другого политического лидера или же заниматься административно-аппаратной работой. То есть писать, имея соответствующие условия для продолжения работы всей своей жизни.

Пятое. И. Дзюба свободен во всем: в выборе гражданской позиции, в выборе идеологической платформы, в выборе тем, в выборе друзей и круга общения, в выборе литературы для чтения (Иван Михайлович — постоянно активный читатель, и то не только по профессиональной необходимости, но и «по наитию»). Невольный разве в отношениях со своим индивидуальным временем: он его пытается подчинить в пользу ежедневной кропотливой работе над рукописями, изымая из распорядка дня все, на его взгляд, несущественное, второстепенное, чтобы успеть сказать максимально много.

Очевидно, по своей внутренней сути Иван Михайлович — тонкий лирик, и эта шестая позиция следует из предыдущих, тем не менее внутренние разногласия между его лирическим и аналитическим началом в целом завершились победой аналитической компоненты его натуры — потому-то мы и видим И. Дзюбу таким, каким он сделал себя сам в процессе многолетней повседневной работы над собой, не рассчитанной на золотые литавры. И эта победа имела определенную мотивацию: имманентным лириком можно оставаться в течение всей жизни, лишь углубляя и расширяя спектр чувств и эстетических переживаний. Вместе с тем аналитика требовала постоянного самообразования, движения саморазвития, а значит, постоянного преодоления трудностей, чем, очевидно, и привлекла Ивана Михайловича: все легкое для настоящего искателя проходное, неинтересное.

Из этого, соответственно, следует высокая самодисциплина, которая сама собой, разумеется, и не нуждается в дополнительных комментариях. Именно эта черта — седьмая, которую, очевидно, можно было бы поставить первой, дала возможность добиться статуса интеллектуала — одного из крупнейших украинских интеллектуалов ХХ—ХХІ веков. Это — его личностный (но и в пределах целой нации — тоже!) прогресс, но оплаченный определенными жертвами и отказами от всего, что не касается работы — и эта жертвенность является, очевидно, восьмой чертой, которая обеспечила обретение всех предыдущих.

Отдельно следует отличить конструктивизм Дзюбы, который может быть как девятой, так и первой чертой его характера. Собственно, он уходит корнями в тот памятный 1965 год, когда, не полагаясь на эффект от коллективных писем протеста (которые, тем не менее, получили соответствующий резонанс и давали право шестидесятникам называться шестидесятниками), Иван Михайлович собрался с мыслями и оперативно, «по-горячему», написал свою известную работу: это был конструктивный ответ на вызовы времени, позиция, которая проясняла причины конфронтации между системой и здравым смыслом (его носителей называли тогда «инакодумцами» — и это было знамением шестидесятнической эпохи: думать иначе, иметь другое, чем санкционированное, мнение). Так, в упоминавшемся уже предисловии С. Олейника к заграничному изданию этой работы очень справедливо отмечалось: «Его исследование — не только откровенная критика, но и конструктивный проект другой, положительной критики».

Эту свою черту конструктивизма (или конструктивной критики) И. Дзюба не раз и не два подтверждал в течение всей своей жизни: тогда, когда другие размахивали руками с трибун в угоду конъюнктуре момента, он сознательно работал на перспективу, доказывая свою продуктивную правоту весомым багажом последних десятилетий. Есть и другая сторона этой способности к положительной конструктивности. Бесспорно, не один И. Дзюба замечает ту или иную симптоматику жизнедеятельности или же разлада общественного организма — в светлых умах у нас нет недостатка. Однако именно он, несмотря на постоянную занятость и стратегические творческие планы, способен мобилизоваться для того, чтобы зафиксировать это в слове (научные исследования, статьи, отклики, открытые письма в масс-медиа — жанровые определения здесь можно продолжать), тогда как другие зачастую ограничиваются лишь устной констатацией на публике и собственными внутренними рефлексиями вне публики, которые подчас перерастают в пустую болтовню и напрасно потраченное время.

Итак, такое деятельное или активное неравнодушие (условно говоря, десятая позиция)— оно оттуда, из тех уже вроде и далеких 60-х, когда общественные интересы ставились выше личных.

И. Дзюба, по одиннадцатой, конечно же, условно, позиции — издавна полемист. Ибо если говорить об энергетической наполненности его творчества, надо, прежде всего, иметь в виду именно это его качество. Полемичность Дзюбы, тем не менее, имеет два пласта: видимый, внешний, с помощью которого автор апеллирует к оппоненту (часто воображаемому) силой аргументации, и невидимый, внутренний, который выстраивает линию поведения, развертывание дискурса — силой внутренних убеждений, которые «побеждают» во внутренних диалогах взвешивания идей и тезисов.

Ивану Михайловичу присуща также тонкая ирония, легкий юмор, как и все в его характерологической палитре, не агрессивный и ненавязчивый — и это можно условно объединить порядковым числом двенадцать.

И, наконец, та черта (в этом контексте она тринадцатая), которая, возможно, определяет все остальные, но и другие определяются ею тоже. Это знаменитая толерантность Дзюбы, которая поворачивается разными гранями к друзьям и оппонентам, к государственникам и мифотворцам, но никогда не теряет своей стержневой сути: уважения к другой личности, особенно личности творческой. Более того, толерантность Дзюбы (читай — деликатность) имеет свою собственную философию уважения к Другому: «А вообще, я бы не хотел говорить, кто мои друзья. Надо же иметь на это их разрешение. Назвать кого-то своим другом — это назваться чьим-то другом, а это уже может быть самозванство. Это вещи деликатные, не для публичного обсуждения [...] А друзья были и есть. Они мне всегда помогали, всегда выручали в трудные минуты». Встречали ли вы еще более изысканную и мудрую деликатность, особенно в наше прагматичное и циничное время?

Не претендуя на категоричность, И. Дзюба, тем не менее, осознает взвешенность и обоснованность собственного взгляда или системы суждений. Отсюда — его последовательная бескомпромиссность (и это пусть будет четырнадцатой позицией, которая формирует и определяет чуть ли не все предыдущие, хотя с таким же успехом могла бы быть названа второй или третьей) — вопреки мягкой интеллигентности и толерантности («Дзюба не склонен к компромиссам. Он — фигура резко очерченная, последовательная и даже по-своему упрямая». Эту черту, наверное, и можно было бы назвать определяющей в его характере, если бы... не все другие, так же равноценные, без которых невозможно представить этого человека.

Кроме всего названного, И. Дзюба, бесспорно, стратег. Однако он также и тактик. И эта пятнадцатая позиция, которая содержит «два в одном», как две стороны одной медали, раскрывает Ивана Михайловича самым полным образом. Он может быть и неуступчивым, последовательным, и гибким, что только разворачивает эту последовательность в отстаивании своей позиции. Речь идет о том, что во время запретов и идеологических табу Иван Михайлович вынужденно пошел якобы «обходным» путем, стремясь познать закономерности развития родной литературы сквозь оптику видения других национальных литератур — и, оставаясь верным этой линии в течение многих лет, счастливо нашел свою магистральную тему, которая также принадлежит к интегральным понятиям, поскольку национальная культура — явление многомерное.

И, наконец, семнадцатое — то, что также базируется на всем жизненно приобретенном: Иван Дзюба убедительно самодостаточен: характеристика, как и предыдущая, также из сферы интегральных понятий, а потому числовому определению не подлежит.

Уместной была бы попытка взглянуть на И. Дзюбу как диссидента в современности. Именно так — несмотря на высокие научные степени и ученые звания, несмотря на высокие государственные должности и высокие государственные награды, высшей из которых является Звезда Героя Украины — и в этом парадокс и определенный трагизм не только этого якобы совершенно успешного человека, но и всего нашего настоящего.

С одной стороны, все, написанное И. Дзюбой в последние десятилетия, в частности, о состоянии национальной культуры, — своевременно: оно имеет чрезвычайно высокий «градус актуальности». Когда же, как не теперь, молодому Украинскому государству брать «на вооружение» Дзюбины стратегические основы развития демократического общества на духовной основе? А с другой стороны, возможно, Иван Дзюба и в самом деле опережает свое время, а молодое Украинское государство (в лице его руководителей), растерзанное феодальными распрями и соревнованием «чей дом лучше» и «чье мнение выше», еще не созрело до системного видения путей развития государства? Так как раздробленность общего интереса на частные интересики, неумение подняться над личным и сосредоточиться на перспективе, конъюнктура «момента» порождают и фрагментарность видения общегосударственных приоритетов, где нет места видению не «высших», а мудрых мыслей. А отсюда — и отсутствие умения (и культуры!) политиков-тактиков уважать своих стратегов-интеллектуалов — не орденами и званиями (хотя это тоже важно), а прислушиванием к их наблюдениям и предостережениям.

Однако, бесспорно, духовного диссидента ХХІ века Ивана Дзюбу услышит будущее. Проблема только в том, насколько морально здоровым будет это будущее. Возможно (скорее, все-таки наверняка) услышит с раскаянием и сожалением за запоздалость, которую ничем не оправдать и которой, в конце концов, может и не быть, если... Но такова уж судьба всех диссидентов — не быть пророком в родном отечестве.

Можно сказать, что вопреки тому, что Иван Михайлович Дзюба — академик, более того, длительное время академик-секретарь Отделения языка, литературы и искусствоведения НАН Украины, ведущий научный сотрудник Института литературы им. Т.Г. Шевченко НАН Украины, он, в сущности, остается незаангажированным так называемой официальной наукой — в том понимании, что диктат (или «направляющий курс») вышестоящих инстанций, когда, что и как «разрабатывать» на научном поле, для него не существует. Дзюба всегда руководствовался и руководствуется собственным выбором, ориентированным на насущные общественные потребности. Таким компасом в кругу проблем всегда были его умение вслушаться в жизнь («на пульсе жизни» — это не банальное название книги, а точно заявленная позиция и характерологическая черта).

Универсальность мироизмерения, «умения равно воспринимать и действовать в присутствии разных систем ценностей» способствовали переплетению в творчестве Дзюбы исторического и современного, явив сплав основательного современного письма в лучших традициях этического интеллектуализма.

С началом национального возрождения конца ХХ века Иван Михайлович Дзюба — одна из ключевых фигур не только культурной, но и общественной жизни. С 1992 года с перенесением редакции известного издания «Сучасність» из Мюнхена в Киев он — его многолетний редактор (после многолетнего редакторства Ивана Максимовича Кошеливца). Так же с 1992-го — член Государственной Думы Украины. С декабря 1992 по август 1994 гг.— министр культуры Украины. С 1996-го — академик-секретарь Отделения литературы, языка и искусствоведения НАН Украины, с 1997-го — сопредседатель Главной редакции Энциклопедии современной Украины. В 1988 — 1991 — первый президент Республиканской ассоциации украинистов, член наблюдательного совета Международного фонда «Відродження». С 1999-го по август 2005-го — председатель Комитета по Национальной премии Украины имени Тараса Шевченко. Был также одним из инициаторов создания Народного Руха Украины. Иван Дзюба — лауреат Премии им. акад. А. Билецкого в области литературно-художественной критики (1987 г.), Государственной премии Украины им. Т.Г. Шевченко (1991 г., за серию публицистических выступлений «Бо то не просто мова, звуки...», «Україна і світ», «Чи усвідомлюємо національну культуру як цілісність?»), Международной премии Фонда Антоновичей (США, 1992 г.), которой были отмечены только яркие творческие личности, которые в своих творческих принципах были неугодными советскому режиму, Премии и им. В. Жаботинского (1996 г.), премий им. В. Вернадского (2002 г.), «Признание» (2001 г.). Дзюба — Герой Украины (2001 г.), награжден Орденом Державы (2001 г.).

Несмотря на все он был и остается украинским шестидесятником, который ощущает ответственность за все свое поколение («камертон, диагностик, моральный оберег поколения», как определяет роль Дзюбы в параметрах поколения Лина Костенко, право говорить от имени которого получил последовательной позицией и верностью идеалам национального возрождения.

Сила Ивана Михайловича Дзюбы не только в том, что он имеет свою систему взглядов и последовательно и аргументированно их отстаивает, но еще и в том, что в его силовом поле обращаются другие исследователи, усиливая ту струю нациесозидательной энергии, которая должна питать наше продвижение вперед. Великий труженик на ниве культуры, Иван Дзюба проявил себя как талантливым стратегом, так и тонким тактиком. И не его в том вина, что чрезмерно заполитизированное и закоммерциализированное украинское общество до сих пор не выработало ретрансляционного механизма принятия тех позывных его сигнальной системы, которые он неустанно и последовательно разрабатывал и разрабатывает в течение десятилетий в силовом поле шестидесятнического нациесозидательного вдохновения, умея видеть культуру как целостность.

Очевидно, индивидуальное время Ивана Дзюбы и национальное время Украины, Хронос нашей эпохи в определенной мере не совпадают: у Хроноса свои логические «ходы» и «контрходы». Возможно, это свойственно переходным эпохам, в одну из которых выпало жить Ивану Михайловичу. Но, в конце концов, это судьба всех великих: говорить и не быть услышанными вовремя. В этом их величие и глубокая внутренняя драма. И вместе с тем — проявление сознательной силы воли и жертвенности: вопреки всему работать дальше, искать «одухотворенную истину». Работать с чувством выполненного долга перед родным народом и собственной совестью. Наперекор всему. И его «государственный» якобы романтизм, а на самом деле — одухотворенный прагматизм, работает на перспективу: в этом смогут убедиться следующие поколения украинства.

...В системе аргументации всегда взвешенных, продуманных, логичных доказательств Ивана Дзюбы есть один аргумент, который сложно назвать логичным, но и отрицать или опровергнуть который просто невозможно — даже с точки зрения здравого смысла. Он — универсальный, на все случаи жизни. И сквозной в жизненной философии Дзюбы, так как противостоит всем философиям мира вместе взятым, всем сомнениям и тяжелейшим испытаниям. Понять его можно только в контексте «неопровержимой современности» и «непроходящего прошлого», озвученных этим исследователем. Цитата: «И хоть как тяжело и больно видеть многое из того, что творится вокруг, но есть жизнь, есть надежда. И следует работать для Украины, для ее будущего. Снова для будущего?! Ну а что — опустить руки?» (курсив мой. — Л. Т.) [11, с. 249].

P.S. В моей домашней библиотеке среди нескольких подаренных И. Дзюбой книг есть и такая, скромно изданная книжечка: «Интернационализм или русификация» (изд-во «Сучасність», 1968 г.), буквы названия которой «выведены» на обложке рукой Якова Гниздовского. Я привезла ее в начале 1991 года из Швеции — мне ее подарили тамошние украинцы.

Через много лет попросила Ивана Михайловича оставить на этом уникальном издании свой автограф. «Людмилі Тарнашинській — через 40 років! Про «лихо давнє й сьогочасне». І. Дзюба. 26.ХІ.08» — такую надпись сделал Иван Михайлович своим характерным почерком. Вот, собственно, поэтому и вспомнилось...