Из первых классиков

Совсем недавно, всего два года назад, Украина отметила 200-летний юбилей композитора и певца Семена Гулака-Артемовского, автора первой украинской оперы «Запорожец за Дунаем». А год, который начался, обозначен двумя весьма почтенными юбилеями другого представителя этого же рода — хрестоматийно известного писателя Петра Гулака-Артемовского, дяди Семена: 27 января исполнилось 225 лет со дня его рождения, а 13 октября исполнится 150 лет со дня его отхода в вечность. Естественно, о Петре Петровиче стоит вспомнить хотя бы по поводу юбилеев, хотя он, бесспорно, интересен и другими делами — и как один из первых классиков нового украинского писательства, и как личность, интегрированная в свое время и чем-то открытая в будущее, собственно, — незабываемая, потому что не заслуживает забвения.

• Не так и много написал писатель (поэт, баснописец, переводчик) Петр Гулак-Артемовский, и изучено его творческое наследие, кажется, всесторонне, но интерес к его слову и фигуре не остывает. По многим причинам. Хотя бы по той, что остаются какие-то «белые пятна» родословной или какая-то новая исследовательская методология «высвечивает» определенные семантические нюансы его творчества. Эти «гулаковские» юбилеи, сначала Семена Степановича, а ныне — Петра Петровича, подталкивают к поискам, побуждают к размышлениям. Скажем, заинтересовывает даже то, почему такая фамилия у писателя, какого он рода и т. д. Возможно, что и сам Петр Петрович не слишком был знаком с глубинами собственной родословной, происхождением собственной фамилии, ведь некоторые источники информируют, что в рукописной автобиографии он отмечал: «Фамилия Гулак-Артемовский пошла от одного из потомков Ивана Гулака, который жил в селе Артемовске. За разгульную жизнь местное население прозвало этого Гулака «Гулякой» и, чтобы не путать с другими представителями рода, стало звать Гулякой Артемовским. С этого начинается род Гулаков-Артемовских». Кто-то говорит о том, что один из Гулаков-предков женился на женщине по фамилии Артемовская и оба изъявили желание носить двойную фамилию и т. п. Впрочем, серьезные архивные поиски ученых-краеведов иначе и более аргументировано раскрывают эту проблему. Краевед из родного Гулакам-Артемовским Городища (райцентр Черкасской обл.) Ольга Осипенко на основе анализа метрических книг начала ХІХ ст. отмечает, что «представители этого рода свободно писались тогда и «Артемовские», и «Гулаки-Артемовские». Она же отслеживает и проблему «знатности» этого рода, который принадлежал к сановной казацко-старшинской среде периода гетмана Петра Дорошенко, а впоследствии был переведен «в состояние русского дворянства».

Еще обстоятельнее эти проблемы исследует черкасский историк и краевед Юрий Мариновский, который недавно напечатал фундаментальную книгу под названием «Гулаки на Правобережье Днепра. Родословная и собственность правобережных Гулаков из Артема. Материалы к биографии рода» (Черкассы, 2014. — 510 с.). Подчеркну, что это только первая часть. В самом начале книги ее автор отмечает, что «речь идет об одном из самых известных украинских родов — Гулаков, который был основан на Правобережье Среднего Днепра, на Городищенских землях в Черкасском уезде, и начался с Артема Гулака, родословная которого до сих пор не привлекала пристального исследовательского внимания...». Среди моря родословных таблиц и документов, над которыми могут роскошествовать любители генеалогических исследований, есть и такой интересный комментарий: «Образование фамилий. Автор, опираясь на имеющийся документальный материал, приведенный выше, придерживался достаточно аргументированной гипотезы происхождения фамилий Артемовские и Артеменко как производных (образованных) от основателя рода на Правобережье в г. Городище — Артема (Артемия) Ивановича Гулака...

Но вернемся к истокам. Как известно, родился Петр Гулак-Артемовский 27 января (по новому стилю) 1790 года в Городище в семье священника местной Покровской церкви Петра Патрикеевича (Гулака)-Артемовского и его жены Ульяны Михайловны и был последним, самым младшим, ребенком в семье. Его отцу на то время было около 55 лет, а матери — от 46 до 50-ти. Упомянутая Покровска церковь в Городище была местом служения представителей нескольких поколений этого рода. Возле церкви стоял достаточно большой дом на две половины, в одной половине которого жили священники, в другой была школа для местных детей, в т.ч. священнических. Недалеко от церкви было небольшое кладбище, где хоронили священников и других служителей храма. На кладбище, по воспоминаниям очевидцев, содержался небольшой склеп, где покоились настоятели Покровской церкви. А дальше воспользуюсь материалами упомянутой Ольги Осипенко, которая немало писала о гулаковском роде в связи с 200-летием Семена Гулака-Артемовского. Она разыскала местных жителей, которые помнят и церковь, и ее уничтожение в безбожные 1930-е, и разрушение кладбища и склепа... Сведения поражающе жуткие.

• По воспоминаниям Павла Макаровича Шляхового, «в середине 1950-х, когда строили мост через Малиновку, который и теперь действует, начали подвозить на берег землю. Брали рядом — вокруг уничтоженной Покровской церкви. Павел Макарович работал тогда шофером. Он собственными глазами видел, как разрушали склеп в бугре, как там падали деревянные гробы с сотлевшими телами прежних священнослужителей. Среди них, очевидно, были и гробы отцов Патрикия, Петра, Степана, Василия Гулаков-Артемовских. Их, к сожалению, не перезахоронили как подобает, по-христиански. Сами кости вместе с землей отвезли на Холм Славы, где и сбросили в яму, словно в скотомогильник...» По словам Анатолия Павловича Журавля, «на кладбище около церкви Покровы... среди прочих могил были и солдатские могилы: советская и немецкая, потому что бабушка еще и ругала, чтобы к немецкой не подходили...». Помнит он и разрытую поповскую могилу. Запали ему в память ужасные картины, когда бульдозер греб все в кучу, экскаватор черпал землю вместе с костями, черепами, песком. Он тогда уже работал на самосвале и отвозил все на то место, где сейчас Холм Славы. Тогда как раз планировалось его сооружение. Насыпь делали высокую. Поэтому брали землю рядом из бугра и вокруг Покровской церкви. Там смешались останки и из нашей солдатской могилы, и из немецкой, и священников церкви...

• Как здесь не вспомнить одно из стихотворений Петра Гулака-Артемовского, написанное «по Лермонтову», с весьма красноречивым названием: «Упадок века». Конечно, Петр Петрович не рвался в пророки, он разоблачал современных ему «теперішніх людців» и «витребеньки їх», что «ледачий з них москаль, та й миршавий козак», указывал на другие недостатки. Но финал стихотворения поражает:

«І років через сто на цвинтар прийде внук,

Де грішні кості їх в одну копицю сперли,

Поверне череп їх та в лоб ногою стук!

Та й скаже: «Як жили, так дурнями й померли!»

Конечно, типология здесь не абсолютная, так как Петр Петрович писал не о таких «людцях», какими были отцы Гулаки-Артемовские и не только они. Но какой «упадок века» ХХ...

Следовательно, давно нет уже в Городище ни Покровской церкви, ни того священнического дома, в котором первые «азы и буки» изучали знаменитые впоследствии Петр Петрович и Семен Степанович Гулаки-Артемовские. Петр до 11 лет был при родителях и в такой широкой народной среде, которая обеспечила ощутимую наполненность будущего классика украинским духом, «преданиями народа» и украинским словом. Наверное, имел и хорошие способности, и старание, поскольку учеба в бурсе, а впоследствии в Киевской духовной академии обеспечила ему основательное образование. Один из исследователей творчества П. Гулака-Артемовского Борис Деркач отмечает, что «уровень обучения в Киевской академии в годы пребывания в ней П. Гулака-Артемовского, да и раньше, был не ниже, чем в высших западноевропейских учебных заведениях. В академии П. Гулак-Артемовский получил в целом обстоятельные знания по истории, филологии, «высшему красноречию», русскому языку и поэзии, классической литературе, в совершенстве овладел латинским, французским, немецким и другими языками». Под «другими, вероятно же понимался польский язык, украинским же, как отмечалось, он владел с детства.

ПЕТР ГУЛАК-АРТЕМОВСКИЙ. ПОРТРЕТ 40-Х ГОДОВ ХІХ ВЕКА / ФОТО C САЙТА MYSLENEDREVO.COM.UA

• Относительно быта будущего классика в стенах академии есть разные свидетельства, согласно одним П. Гулак-Артемовский, как и многие другие спудеи, часто нищенствовал, питался объедками, а согласно другим, довольно мотивированным, таких «нищенских» условий не имел, так как происходил из небедной семьи да и от Киева до Городища было не так далеко. А то, что якобы сам Петр Петрович рассказывал своему биографу о «невзгодах и лишениях», можно списать и на его в целом жизнерадостность и остроумие. Как бы то ни было, а П. Гулак-Артемовский академию не окончил, потому что, как пишут, ввиду внезапной смерти любимой девушки, пораженный до глубины души, «поспешно» оставил академию и стезей многих родственников не пошел. 23 ноября 1814 года святейший синод выдал указ об освобождении студента Киевской духовной академии, «кончившего курс богословского учения, Петра Гулака-Артемовского, из духовного звания в светское, для избрания рода жизни». Недавний студент академии выбирает путь учителя в частных пансионатах Бердичева, а впоследствии — в зажиточных польских семьях на Волыни. Этот педагогический вояж ко всему прочему опыту позволил молодому учителю обстоятельно усовершенствовать знание польского языка.

• С моей точки зрения, к биографическим деталям и поворотам судьбы Петра Гулака-Артемовского следует присмотреться внимательнее, ведь практически каждый из них в какой-то степени отражался на линии его поведения, жизненной или творческой, на его душевном состоянии, которое было, вероятно, очень впечатлительным и эмоциональным. По крайней мере его реакция на разные обстоятельства, судя хотя бы по его же письмам, об этом достаточно выразительно свидетельствует.

• В украинском литературоведении относительно Петра Гулака-Артемовского как личности издавна закрепился тезис о «раздвоенности» его натуры, употреблялись (и употребляются) определения на тему угодовства, отступничества, мимикрии или же и коллаборационизма классика. Не уверен относительно коллаборационизма, но те же угодовство или мимикрия, в итоге — раздвоенность души все-таки наблюдались за классиком. Еще в 1882 г. на страницах «Киевской старины» один из современников П. Гулака-Артемовского А. Шиманов опубликовал письмо, в котором отметил: «Воспоминания харьковцев о нравственной физиономии П. П[етрови]ча двоятся; почти несомненно, что какое-то глубокое раздвоение скрывалось в душевном складе покойника. Гулак-Артемовский, видимо, был одним человеком pro domo sua и другим pro foro, при том с летами этот «другой человек» видимо осилил первого и под конец, может быть, остался уже главным хозяином...» Позже на эту цитату обратят внимание С. Ефремов, В. Доманицкий, наши современники. Интересно бы только проследить за причинами и мотивационными факторами такой линии жизни Петра Петровича и за какими-то ее закономерностями.

По-видимому, первым обратил внимание на личностную и творческую непоследовательность П. Гулака-Артемовского Тарас Шевченко в своем же предисловии к ненапечатанному в 1847 году «Чигиринскому Кобзарю», но он говорил не только о Петре Петровиче, он обозначил определенную тенденцию, и на это надо обращать внимание. Зажженный глубоко осознанными национальными (украиноцентрическими) чувствами, вызванными созерцанием разрытых священных могил и гневом против «розривачів-чужинців» и «дядьків отечества чужого», Тарас Григорьевич упрекнул за аморфность и всех первых классиков, в частности отмечал: «Покійний Основ’яненко дуже добре приглядався на народ, та не прислухався до язика, бо, може, його не чув у колисці од матері, а Гулак-Артемовський хоть і чув, так забув, бо в пани постригся». Почти уверен, что не без влияния этих слов Шевченко характеризовали человеческую и творческую натуру П. Гулака-Артемовского Сергей Ефремов и Василий Доманицкий, выдающиеся наши достойники и шевченковеды. И первый (особенно!), и второй отдали должное творческим достижениям «раннего» П. Гулака-Артемовского и весьма критически говорили о его дальнейшей «эволюции». «Уже первыми своими произведениями, — отмечал С. Ефремов, — Артемовский-Гулак закроился было на первостепенного поэта, который почин Котляревского не только мог дальше подвинуть, но и подвести под него более глубокий фундамент насущных интересов жизни. Но... начав так, к сожалению, закончил он на доблестно-роялистических декларациях и на таких просто страшных своим алчным патриотизмом стихотворениях, как несравнимое своим циничным тоном: «Чого ви, пранці, розсвербілись?» — где автор проявил столько же высокодержавного патриотизма, сколько и наивности, и непонимания обстоятельств времени». А В. Доманицкий со свойственным ему запалом написал, что собственно украинская карьера Гулака-Артемовского закончилась еще на студенческой скамье, когда он «случайно (за что потом, вероятно, горько каялся) согрешил «Паном и Собакой»... Позднее, став профессором и страшным карьеристом, Г. Артемовский использовал свой талант для компоновки по-украински истинно патриотических од, панегириков господам, от которых зависело еще какой-то орден получить... Не с таких людей брать пример и зажигать к труду на украинской ниве». На похожие интонации наталкиваемся и в исследованиях более поздних авторов. Суть их оценок в сухом, так сказать, остатке в целом справедлива, но...

Но обращу внимание на последнюю фразу ефремовского суждения о «наивности и непонимании обстоятельств времени». Думается, не совершили ли Сергей Ефремов и Василий Доманицкий такой же «грех» наивности и непонимания обстоятельств времени, в котором жил и творил П. Гулак-Артемовский и другие первые классики? Конечно, здесь к каждому из первых классиков надо подходить отдельно, ведь Петр Петрович все-таки прожил дольше всех, застал немало изменений, но все же...

• Надо обязательно принимать во внимание время, когда и Котляревский, и Квитка-Основьяненко, и П. Гулак-Артемовский выходили «на рідне поле жати», каким было осознание украинского в Украине, каким было состояние общества, языка, свободы. И вот эти названные «первые храбрые» в своем времени первых десятилетий ХІХ ст. были действительно первыми, может, и не очень храбрыми, а очень либеральными, деликатными, но и не совсем безразличными к своему, родному, которое где-то в глубине их душ все-таки не умирало. Они начинали выходить из Руины, начинали возрождать, пусть непоследовательно, половинчато, не слишком осознанно, но возрождать. Пусть даже на уровне «побасенок», «писулек» и т.д. И в их время все это было новым, свежим, вдохновляющим. Относительная впечатлительность и «недостатки» творчества и жизненных дорог первых классиков «упали в глаза» после появления слова и действия Тараса Шевченко, против которых слово первых классиков словно и помельчало, и не поражало. После Шевченко «планка требований» поднялась слишком высоко. Появились мягкие «нарекания» И. Котляревскому за какую-то там оду князю Куракину, Е. Гребинке — за увлечение пушкинской «Полтавой», Г. Квитке-Основьяненко за русскоязычные произведения, ну и, конечно, П. Гулаку-Артемовскому за многое. Примером таких, видимо, «завышенных» как для той конкретной ситуации требований может быть суждение Павла Филиповича, выраженное, кстати, в его шевченковской статье «Поет огненного слова». Рассказывая о первых классиках, он писал: «Какого-либо реформаторства, огня идеи, трогания духовного нет у упомянутых писателей. Особенно определяется их консерватизм политический: трудно найти и в русской литературе таких верных слуг «Белого царя», как Котляревский, Гулак-Артемовский, Метлинский... Особенно заметно выступает духовный консерватизм предшественников Шевченко, если вспомним, что в России, в границах которой развивалась (или развивалась? — В.П.) украинская литература, писатели-дворяне — Радищев, Грибоедов, Пушкин, Рылеев, Лермонтов — борются с окружением, горят, погибают».

Не думаю, что последнее суждение абсолютно корректно по ряду причин, но это несколько иное направление разговора. Бесспорно, высоко поднятая «планка» слова Шевченко должна была стать и стала мерилом и художественных ценностей, и мировоззренческих позиций, и этических императивов. Что же касается наших писателей дошевченковской поры, в т.ч. Петра Гулака-Артемовского периода десятилетия его творческого всплеска, надо «принимать во внимание и «их» время, их заслуги в «их» времени и в литературе в целом, чтобы не скатиться до научной некорректности или даже вульгаризации, как это часто происходило в «коммунистические» времена, когда и Тараса Шевченко упрекали, что он к чему-то там «не поднялся»...

• Художественное слово Петра Гулака-Артемовского оказало плодотворное влияние на писателей младших, кроме названных — еще на Н. Костомарова, А. Метлинского (которые, к слову, жили в доме своего учителя), А. Корсуна. Павел Филипович аргументировано доказывает незаурядное влияние произведений харьковского профессора на Николая Гоголя: «Выразительно отразилось на произведениях Гоголя, — пишет он, — влияние Гулака-Артемовского. К ХІІ разделу «Сорочинской ярмарки» дан эпиграф из «Пана и Собаки», который отразился и на том эпизоде раздела, где «оба кума принялись всхлыпывать навзрыд»... Имена сварливых супругов в этом рассказе взяты из басни Гулака-Артемовского «Солопий и Хивря». В.В. Гиппиус (гоголевед. — В.П) высказал мнение, что мотив продажи души черту («Пропавшая грамота») можно выводить не только из Гете и Жуковского, но и из баллады Гулака-Артемовского «Твардовский»... Надо эту балладу Гулака-Артемовского вспомнить и в связи с образом черта в «Ночи перед Рождеством»...

Петр Петрович был хорошим знатоком фольклора, истории, профессиональным филологом. Да, к сожалению, он только стремился создать «Словарь малороссийский», не реализовал эту идею, хотя, скажем, письмо к приятелю В. Анастасевичу подтверждает незаурядные филологические потенции классика (правописные, лексические и т. п).

• Очень жаль, что только 10 лет он был активным, а дальше... Но и за то, что сделал для украинской литературы, для Украины Петр Гулак-Артемовский, которому исполняется 225 лет, он достоин нашей искренней благодарности!