Киевская Русь: чье наследие?
Постановка вопроса о праве восточнославянских народов на старокиевское наследие является закономерным результатом современного образа исторического мышления, когда интерпретация истории является главным источником реконструкции биографии наций, обоснования их «исторических прав». Как замечает американский ученый Бенедикт Андерсон в широко известной своей работе «Воображаемые сообщества», потребность нарративного (повествовательного) изложения происхождения того ли иного народа, корень его культурно-национальной идентичности порождает «осознание включенности в секулярное, серийное время со всеми предположениями его непрерывности, но с «забвением» опыта этой непрерывности — продуктом разрывов конца XVIII».
Если традиционные генеалогии наций с присущим для них обоснованием своих исторических прав, в нашем случае на киево-русское наследие, ведут свое начало в современности, то вопрос о династически-державной преемственности был сформулирован политической практикой и идеологией средневековой Руси.
...После смерти великого киевского князя Всеволода Ольговича в 1146 г. и убийства его наследника Игоря Ольговича и приглашения киевлянами на великокняжеский стол Изяслава Мстиславича в 1147 г. Киевская Русь погрузилась в жестокую междоусобную борьбу. Ее основное содержание определяла борьба двух враждующих княжеских коалиций. Одну из них возглавил князь Ростовско-Суздальской земли — Юрий Долгорукий, союзниками которого были Владимир Галицкий и черниговский князь Святослав Ольгович. Во главе другой стоял князь волынский, а затем и киевский Изяслав Мстиславич. Он опирался на поддержку влиятельных киевских и новгородских бояр, а также своего брата — смоленского князя Ростислава. Юрию удалось окончательно закрепить за собой великокняжеский престол только после смерти Изяслава Мстиславича. Утвердившись в Киеве, Юрий посадил своих старших сыновей от брака с дочерью половецкого хана Аепы в Юго-Западной Руси — Переяславе, Турове, Пересопнице, Вышгороде, Каневе. Детей от брака с византийской принцессой из дома Комнинов — Ольгой, он держал на севере Руси — в Новгороде, Суздале и Ростове.
Кажется, первым, кто в этой большой семье понял тщетность отцовских усилий в борьбе за Киев, был Андрей, сидевший ближе всего к Юрию — в Вышгороде. Только что утвердившись в 1149 — 1150 гг. на Киевщине, Андрей не удовлетворился предоставленным ему Вышгородом и пошел в 1155 г. княжить в Суздальские земли. Здесь он повел решительную борьбу со своими соперниками: изгнал из Суздаля епископа-грека Леона и сын овей своей мачехи, а заодно и племянников. Кажется, Андрей вернулся на родину с хорошо продуманной программой действий.
В конце 1168 — весной 1169 г. Андрей Юрьевич, организовав военно-политическую коалицию, провел победный поход на Киев. После короткой осады и штурма города Киев был захвачен войсками коалиции. Мстислав Изяславич спасся бегством. Казалось, устранены все препятствия к вокняжению Андрея Юрьевича на киевском престоле. Однако он поступил вопреки устоявшейся практике и не приехал в Киев, посадив вместе с тем в нем своего стрыя (дядю) Глеба.
У Андрея Боголюбского были амбициозные намерения побороться с Киевом за первенство на Руси. Еще в 1155 г. с Киевщины он вывез местную, почитаемую во всем православном мире святыню — икону Богородицы, «юже принесоша с Пирогощею исъ Царяграда въ одиномъ корабли и въскова на ню боле 30 гривенъ золота, проче серебра, проче камени дорогого и великого жємчюга; оукрасивъ постави ю въ церкви своеи святоh Богородица Володимири».
Этот поступок в отдаленной перспективе сыграл большую роль в борьбе Северо-Восточной Руси за киевское идеологическое наследие. Еще во времена Андрея Боголюбского в Ростовско-Суздальской земле была создана Повесть, известная в науке как «Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери», в которой оправдывался поступок Андрея Боголюбского. В ней утверждается, что Богоматерь будто «не нравилось» пребывание в Киевской земле, из-за того, что последняя утратила свое священство православия, которое теперь перешло к городу Владимира.
Перенесение иконы Священной Божьей Матери во Владимир было составной частью широкомасштабной программы Андрея Боголюбского. Она предусматривала возведение в стольном граде Ростовско-Суздальской земли новых церквей, оборонительных сооружений, в том числе и Золотых ворот, которые были символом царственного града. Все это должно было знаменовать перемещение государственного центра Руси и открывало перспективу установления идеологической супрематии Владимира над Киевом — Вторым Иерусалимом.
А грандиозное строительство ставило целью превратить Владимиро-Суздальщину в зеркальное отражение Киева с его окрестностями. Так, загородная резиденция Андрея — Боголюбово строилась по образцу Вышгорода. В самом Владимире самый главный его Успенский собор строился по образцу Киево-Печерского. Так же и Золотые Ворота были построены по образцу киевских в 1164 году. Последние были посвящены, что весьма примечательно, как и киевские, Богоматери. Утверждение культа Богородицы во Владимире, которая в древнерусской традиции считалась покровительницей стольного града Киевской Руси — Киева, должно было, по мнению церковно-политической элиты Северо-Восточной Руси, поднять престиж и значение последней исторически обоснованным образом.
Затем, по замыслу Андрея Боголюбского, Владимир должен был стать Новым Киевом/Иерусалимом, красота и величие которого должны были затмить авторитет и святость Киева. Сам же Андрей Боголюбский, подобно Владимиру Великому и Ярославу Мудрому — основателям «богохранимой» Киевской державы — уподобляется библейскому царю Соломону, который был непревзойденным образцом средневекового властителя — «мудрейшим из царей».
Боголюбивый князь активно, правда безуспешно, добивался создания отдельной митрополии, или хотя бы автокефальной епископии, которая бы непосредственно подчинялась Константинопольскому патриархату. Попытка устройства во Владимире-на-Клязьме автокефальной митрополии была предпринята Андреем Боголюбским с целью противопоставить ее киевской, что было вызвано усилением процессов государственной деструкции.
Церковная организация, сложившаяся в течение веков на древнерусских землях, с давних пор рассматривалась Константинопольским патриархатом как незыблемая целостность. Киевские митрополиты выступали последовательными сторонниками единства церковной организации всей Руси. Наверно, поэтому и не увенчалась успехом попытка устроить во Владимире-на-Клязьме автокефальный религиозно-политический центр, вокруг которого могли бы объединиться земли Северо-Восточной Руси в суверенное государственное образование.
Московские книжники-историографы второй половины ХVI — ХVII в., формулируя концепцию тождественности Киевской Руси и Московского царства, провозгласили Андрея Боголюбского основателем и зодчим Руси-России. Как справедливо замечает современная русская исследовательница Мария Плюханова, — «в исторической картине, отождествляющей Русь с Московским царством, Андрей Боголюбский, уехавший из Киева на Северо-Восток и увезший туда киевскую икону, состоявший в переписке с византийским императором об установлении митрополии, конечно, является ключевой фигурой. И не только книжники-историографы ХVII в. завершившие создание концепции тождества Руси и Москвы, но и последующие русские историки, в силу своей склонности к этой же концепции, сохраняли и развивали миф об Андрее Боголюбском».
Политические успехи московских правителей вдохновили тамошних книжников на создание цикла легенд о перемещении центра вселенского христианства из обоих павших Римов в новый — третий Рим, в Московское государство. Продолжая давнюю религиозно-политическую традицию, начатую киевскими мыслителями, они вдохновлялись несколько отличающейся от своих предшественников мистической функцией. Московские книжники провозгласили Русь — Россией, «Новым Израилем», Сионом царством, которое «Владыка Христос уподобил ветхой державе противу Иерусалиму, страной обетованной».
Во второй половине ХV в. после завоевания турками-османами Балкан и падения Константинополя Московская Русь осталась последней независимой страной православного мира. Эти политические реалии и вызвали к жизни идею ее духовного первенства, а затем и желание наследовать теологию универсального государства-империи. Киевское средневековое государство с его идейным наследием раннего христианства было тем источником, из которого имплантировались представления и идеи московской патримониальной концепции всевластия царя и выстраивалась в этом новом историческом измерении политическая параллель «Иерусалим — Рим — Москва».
В произведениях московских книжников история царственной Москвы начинается в киевский период. Этот город был будто бы основан еще князем Олегом во время его «объединительного» похода 882 г. из Новгорода на киевский юг. «Сказание о Мономаховом венце» «Сказание о князьях владимирских» демонстрируют стремление показать прямую гениалогическую связь между древними киевскими князьями и московскими царями.
Выводя «царское колено» от Владимира Мономаха и других князей киевской эпохи, усилиями которых якобы творилась государственность Москвы, ее идеологи обосновывали право на наследие Киевской Руси. Эта концепция тождественности Киевской Руси и Московского царства должна была продемонстрировать извечное присутствие последнего в мировой христианской истории. При этом нелишним будет отметить, что создание этого грандиозного историографического мифа происходило не без помощи украинцев. Продуцирумые ими книги и идеи, которые накатывались вместе с эмигрантами-клириками мощными волнами из Киева в Москву в ХVII в., говоря словами гарвардского профессора Эдварда Кинана, — «научили россиян осмысливать в новых понятиях не только православие и вопросы культурной аутентичности, но и восточнославянское единство; именно они принесли в Россию ирредентистские и национально-исторические модели мышления, которые со временем станут «типично русскими»... именно они, прямо или косвенно, возродили идею «Третьего Рима» и прочие печально известные мифы».
Привитое тогда в русском историческом сознании чувство единого исторического опыта некритически унаследовали и развили последующие поколения историографов, которые отчасти и до сих пор разделяют мнение о том, что лишь Великорусское государство было преемником государственно-политических институтов, духовных и культурно-религиозных традиций Киевской Руси.
Альтернативой этой «схеме» стала предложенная почти столетие назад концепция Михаила Грушевского, изложенная им в программной статье «Звичайна схема «русскої» історії й справа раціонального укладу історії східного слов’янства». Историк считал «нерациональным» «сполучування старої історії полудневих племен, Київської держави, з її суспільно- політичним укладом, правом і культурою, з Володимиро-Московським князівством ХIII – ХIV ст., так на че се останнє було його продовженням». Вместе с тем он утверждал, что «Київський період перейшов не у володимиро-московський, а в галицько- волинський ХIII в., потім литовсько-польський XIV – XVI в. Володимиро-Московська держава не була, ані спадкоємицею, ані наступницею Київської, вона виросла на своїм корені і відносини до неї Київської можна б скоріше порівняти, наприклад, до відносин Римської держави до її гальських провінцій, а не преємства двох періодів у політичнім і культурнім житті Франції».
Подобную концепцию «тяглості» украинской истории и государственности развивал среди других представителей государственной школы в украинской историографии и Евгений Маланюк. В своем историософском эссе «Очерки по истории нашей культуры» он утверждал, что в ХIII ст. Киев утратил свою столичность. Вместе с тем, «західня половина бувшої Київської імперії все більш, силою речей усамостійнюється в постаті Галицько-Волинської Держави. Вона несе політичний та й культурний тягар насліддя Києва ще ціле століття, продовжуючи державність «Руської Землі».
Эта модель-схема развития украинской средневековой истории и государственности с ее четким делением на киевский и галицко-волынский периоды основывается на тех же историографических основах, что и «обычная» схема русской истории. Она опирается на сформулированные более поздней историографической традицией представление о потере Киевом своего столичного статуса и перенесения на рубеже ХIII в. галицко-волынским князем Романом Мстиславичем столицы Руси в Галич. Впервые артикулированная польским хронистом М. Стрыйковским, а затем и украинскими книжниками второй половины ХVII ст. теория «Галич — второй Киев» не могла, однако, предельно полно утвердить в общественном сознании тождественность Киевской Руси и Украины. Последняя узнавала себя, как бы в сине-желтом казацком жупане. В вопросе о праве на старокиевское наследие украинцы, как справедливо отмечает австрийский историк Андреас Каппелер, акцентировали в основном «территориально-демографическую тяглость области, которая была ядром государства, а россияне подчеркивали династическо-державную преемственность». Из-за чего, думаю, ученые украинцы и проиграли борьбу за киевское наследие московским книжникам, которые были более настойчивыми и последовательными в деле идеологической обработки и приспособления к собственным нуждам киевской исторической традиции, ее осмысления в контексте собственной, московской истории.
Вот почему важной научной задачей (а не забавой для публицистов и запатриотизированных дилетантов) является дальнейшее выяснение конкретных путей и механизма континуитета, или перетекания Киевской Руси, этой огромной даже для пространств Восточной Европы «империи Рюриковичей» в Русь-Украину, в Русь-Россию и Бело-Русь. Научный инструментарий соотношения исторического сознания на поворотах разных исторических эпох с киевским прошлым, убежден, открывает несравненно более широкие перспективы, нежели шумная патриотическая риторика, для понимания восточнославянского единства и восточнославянской же разобщенности, интерпретации национально-культурной аутентичности восточнославянских народов и размежевания или, скорее, распаевания киево- русского наследия.
