Нежность, порубленная сталью

КЛАРНЕТЫ НЕЖНОСТИ

Юный Тычина писал на уникальном, единственном в мире языке своего сердца. Он был от Бога наделен удивительной способностью слышать и Музыку Космической Безграничности, и тихие, неизвестные другим, голоса Природы, которая была для него единым целым; он не делил ее на живую и неживую (и когда он говорит ромашке: «здравствуй!» и та тихо отвечает «здравствуй», то это отнюдь не инфантилизм, а, кто знает, возможно — высшее прозрение той мудрости, до которой человечество дойдет лет через двести). «З глибин Вічності Падають зерна В душу» — так писал о себе молодой Павло. И еще: «В душі я ставлю світлий парус, Бо в мене в серці сум...»

Выдающийся украинский писатель, поэт и философ Василь Барка, отмечая поразительную образность мысли, хрустальную ясность (но не простоту!) стиля Тычины, использует термин, которым характеризовал свое творчество сам поэт: «кларнетизм» . В книге «Селянський Орфей» В. Барка пишет: «Живая вода ранней поэзии Тычины — из вековечной песни и ее искренней, словно детской, веры». Исследователь называет его стихотворения «голосом жаворонка при солнце ненашего дня» (это писалось еще в 1961 году, к 70- летию Павла Григорьевича).

По мнению Василя Барки (кстати, очень интересная тема: сопоставить творческую манеру автора романа «Желтый князь» и автора «Солнечных кларнетов», которому принадлежат колоссальной, дантовской силы стихотворения о голоде 1921 года, например: «Загупало в двері прикладом...»), трагедией творчества и жизни Тычины была «утрата связи с чистейшей голубизной в небе веры», постоянные поиски «молитвенного состояния сердца» среди сплошных зверств. И еще одно замечание В. Барки: «Для процветания лирического мира Тычины нужна была загадочная связь с тысячелетней победой, чисто духовной, осуществленной в вере, со времен, когда господствующим чувством в сердце была доброта, и правда жизни раскрывалась вокруг, словно цветы весной... Вот почему вместо противопоставления «революция и контрреволюция» Тычина различает, что по-человечески и что не по- человечески» .

Но ведь время, жестокая эпоха геологических социальных сдвигов не давали великому поэту Украины возможность оставаться на почве этого, единственно возможного для него «различения». Павел Григорьевич нашел поразительные образы (на уровне лучших образцов мировой поэзии) нечеловеческого духа эпохи: «огняний кінь вночі»; «чорний птах — у нього очі-пазурі», «чорний птах із гнилих закутків душі». «Мадонно моя, Пренепорочна Маріє, прославлена в віках! На наших самотних вівтарях лиш вітер віє...» — этот крик израненной души поэта преодолевает расстояния временные и национальные, такое впечатление, что эти строки написаны не в страшном 1918 году, а только что, сейчас.

БЛЕСК СТАЛИ

Сын простого крестьянина с Черниговщины вознесся до высот человеческого духа. И ему открылись простые и вечные истины истории: любое насилие гибельно, особенно то, которое прикрывается демагогическими лозунгами. Тычина умел писать об этом с той простотой, которая отличает настоящую поэзию: «Велика ідея потребує жертв. Але хіба то є жертва, Коли звір звіра їсть?» .

Новая власть имела прекрасную память. И никто не простил бы Поэту ни его гимна Независимой Свободной Украине в 1917 году (поэма «Золотий гомін»), ни реквиема героям Крут («Тридцять мучнів українців, Славних, молодих...»). Чтобы выжить, следовало создавать Гимн Нового Мира. Поэт сделал свой выбор. Результат хорошо вколачивали в головы подопечным советской школы («Відповідь землякам», 1922 г., «Ленін», 1924 г., «Партія веде», 1933 г., «Чуття єдиної родини», 1936 г. ...).

Главный вопрос: почему гениальный поэт начал воспевать античеловечность Иконоборцев? Горечь невидимых миру страданий Творца метко передал тот же Василь Барка: «грудную клетку Тычины украсили наградами. А под орденами — в сердце — как и в поэтическом мировоззрении, произошло насильственное разрушение... Ему недоступна была ни в Харькове, ни в Киеве роскошь «нейтральной оппозиции» к официальному мнению. Поэт вынужден был признать, что не иначе как только после принятия постановления ЦК советский дождь падает на землю с неба, и даже написать оду об этой новости».

Что же касается причины трагических метаморфоз Павла Григорьевича, то есть одно стихотворение, десятилетиями замалчиваемое, проливающее свет на эту проблему. В 1926 году Поэт обратился с мольбой о помощи к своему духовному брату, великому бенгальцу Рабиндранату Тагору. Вчитайтесь в эти удивительные строки: «Рабіндранате- голубе! З далекої Бенгалії Прилинь до мене на Вкраїну, Я задихаюся, я гину. Я покажу такії речі В однокласовій ворожнечі, Я покажу всю фальш, всю цвіль Партійно- борчих породіль. А братні зуби? Дружній зиск? Гнучка політика, як віск. Коли б були це генерали, Ми б знали, що робить. А в тім-то й річ, що це кати Однокласовії...»

Во все времена бывала ужасная ситуация выбора: или ты пой, поэт, с нами в тон — или будешь уничтожен. Современники Тычины — Гумилев, Хвылевой, Лорка, Мандельштам... сознательно пошли на гибель. Наш поэт выбрал жизнь. Кто может упрекнуть его за это? «На примере поэзии Тычины видно, как осуществляется удушение родной веры и уничтожение неповторимого творческого лица нации» — совершенно справедливо писал Василь Барка. Следовательно, выход для нас, живущих в 2002 году, один — ежедневно, кропотливым трудом, возрождать то самое «неповторимое творческое лицо нации»...

ПОБЕЖДЕННЫЙ?

Что самое интересное — не все так просто и с каноническими, «сталинскими» стихотворениями Поэта. Возьмем выражение «збільшовичений» («...збільшовиченої ери») из «Партія веде». Молодой исследователь Виталий Матеуш весьма точно заметил, что по форме оно подобно таким словам, как «збочений», «згвалтований», «зросійщений»... Если бы партийные контролеры хорошо знали украинский язык (а стихотворение «Партія веде» печаталось 21 ноября 1933 года в «Правде» в оригинале, без перевода на русский) — Тычина был бы, без сомнения, уничтожен!

А вот что пишет львовский тычиновед Виктор Неборак: «Быть украинским поэтом — это быть спрятанным от остального мира, быть незаметным. То, что в Тычине незаметно, совпадает с украинскостью. А все, что в Тычине — ленинское и сталинское, заметно даже слишком. Но чем вещи более заметны, тем они скорее надоедают. Кажется, Тычина знал цену этому слишком заметному уровню вещей... Непротивление ленинско-сталинскому злу — христианский выбор Тычины. Он пожертвовал собой «сонячнокларнетно-українським» — и он сохранил себя, «сонячнокларнетного».

Тычина — сталинский певец забытый, и вполне правомерно. Но не будет никогда забыт великий поэт трагических внутренних переживаний, вложивший в уста юноши, которого мать благословляет идти на врага, удивительные слова: «Матусю моя! Немає ворога, Та й не було. Тільки й єсть у нас ворог — Наше серце. Благословіть, мамо, шукати зілля, Шукати зілля на людське божевілля...»

Когда Павел Григорьевич мыслил не в категориях «свой — чужой», «белый — красный», «оппозиция — власть», а в вечных категориях «человеческое — нечеловеческое» — он создавал нетленные шедевры мировой поэзии. В этом бессмертие Тычины.