Олесь Гончар: человек, который смог стать свободным

Писатель Олесь Гончар родился в независимой Украине 3 апреля 1918 года. Собственно, он фактически был ее ровесником. Детские годы его пришлись на время украинского национального возрождения, юношество — на время, когда это возрождение стало расстрелянным. Без кавычек, которые иногда ставят, говоря об этом. Юность — фронт, плен, опять фронт. Ему очень повезло: он вернулся домой живым и несломленным духовно, а только приученным Системой скрывать свои настоящие мысли, вместе с тем говорить то, что от тебя хотят услышать.

Но... Волей судьбы в Гончаре еще в сталинские времена просто-таки взорвался настоящий писательский талант. Наличие такого таланта признавала даже самая придирчивая критика искусства соцреализма из числа эмигрантов, например, литературовед Иван Кошеливец. Однако, как отмечал Кошеливец, этот талант мог проявить себя только в описаниях каких-то мелких эпизодов, личных переживаний героев, зарисовках природы или батальных сценах. Во всем остальном Гончар был вынужден делать и писать так, как надлежало советскому литератору. Эту духовную и душевную раздвоенность молодого художника наглядно засвидетельствовали опубликованные уже после его смерти дневники, как фронтовые, так и эпохи «развитого социализма». Наедине с собой Гончар предстает как человек, который верит в Бога (хотя и не является воцерковленным христианином), хорошо понимает низость партийных вождей, нелепость «освободительного похода» Красной армии и рьяность извечного уничтожения Москвой всего украинского, а публично говорит о мудрости партии Ленина — Сталина, об «освобождении Европы» и о «братской миссии великого русского народа».

Впрочем, если бы Олесь Гончар только продуцировал печатную ложь, хотя и талантливую, будучи честным только с самим собой, он ничем не отличался бы от десятков определенного сорта членов Союза писателей УССР, чьи фамилии сегодня интересны разве что исследователям механизмов тоталитарной пропаганды. Нет, он никогда не вписывался полностью в Систему; собственно, сам факт ведения им фронтовых дневников — это уже акт незаурядного мужества, потому что речь шла о прямом нарушении сталинского приказа: никаких личных записей на передовой, иначе — военный трибунал! И в романе «Знаменосцы», получившем Сталинские премии, не все так просто: изображенные в его эпизодах там 2-й и 3-й Украинские фронты не только по названию украинские. Согласно Гончару, украинцы — это сильные и мужественные люди, чей потенциал далеко не ограничивается пением тоскливых песен; украинцы умеют не только воевать, но и побеждать. Это нация, способная быть нацией самоотверженных рыцарей, утверждал писатель, и в этом сходился с, казалось бы, непримиримыми своими идеологическими оппонентами — Донцовым или Маланюком...

В целом «Знаменосцы» — при всех своих литературных и идеологических недостатках, очевидных с дистанции времени, остаются одним из немногих романов того периода, где действуют живые люди, а не ходульные схемы, где в художественном смысле профессионально и убедительно выписаны (это отмечал только что упомянутый «украинский буржуазный националист» Иван Кошеливец сразу после появления романа) определенные ситуации, так сказать, мини-новеллы в романном тексте.

И еще одно важное измерение «Знаменосцев», которое становится понятным нам только теперь и делает роман уникальным явлением в литературе советского времени. Здесь самоочевидным является то, что мы бы сегодня назвали «европейской ориентацией Украины и украинцев». События романа-трилогии охватывают путь, который проходят офицеры и солдаты — украинцы в 1944-1945 гг. через Румынию, Венгрию, Словакию и Чехию. И вот, в отличие от практически всех текстов других писателей-фронтовиков как того, так и более позднего времени, из романа вытекает: Европа не является чем-то чужим для украинцев-воинов. Они находят общий язык и с румынскими солдатами, которые недавно были врагами, а теперь стали союзниками, и с гражданским людом в Будапеште, и даже с престарелым венгерским графом в его имении, и, разумеется, со словацкими крестьянами и жителями чешских местечек. И это не просто «человеческие отношения поверх барьеров», как, например, у российских писателей-фронтовиков Юрия Бондарева (значительно позже) или Эммануила Казакевича (тогда же, что и «Знаменосцы», написаны «Весна на Одере» и «Дом на площади»), а что-то принципиально иное, на глубинно-экзистенциальном уровне. Дело не только в языке и культуре, не только в жизненных «структурах обиходности», где наибольшая схожесть, по роману, у украинцев и словаков. Но и в ментальной установке на то, что вокруг — «свое», не «чужое», и не на уровне идеологии «пролетарского интернационализма», а на уровне как личностного восприятия, так и «коллективного подсознательного».

Ну а дальше был всплеск на вершины официального признания. Как писал справочник периода «развитого социализма», «О.Т. Гончар с 1959-го по 1971 год возглавляет Союз писателей Украины, многократно избирается в Секретариат правления Союза писателей Союза ССР. Ныне — председатель Украинского республиканского комитета и член Всесоюзного комитета защиты мира. Коммунист О.Т. Гончар был избран делегатом ХХV и XXVI съездов КПСС, он — кандидат в члены ЦК КПСС. Депутат Верховной Рады СССР 6—9 созывов. За большой вклад в развитие советской литературы в 1978 году О.Т. Гончару присвоено звание Героя Социалистического Труда. О.Т. Гончар — академик Академии наук УССР».

Справочник писал правду. Но далеко не всю.

Главное, что далеко не все романы и повести писателя оказались художественно удачными даже по читательским меркам тех времен. Сугубо соцреалистическими были повести «Земля гудит» и «Никита Братусь», а историко-революционная романная дилогия «Таврия» и «Перекоп» вообще мало поддавалась чтению. Но в начале 1960-х фактически автобиографичный роман «Человек и оружие» (о судьбе харьковского студенческого батальона летом 1941 года) и роман в новеллах «Тронка» удостоверяют новый подъем творчества писателя. Эти романы и читались, и обсуждались молодежью, хотя в школе они были внеклассным чтением. Впрочем, они — как и другие произведения Гончара — написанные художественно неровно; кроме того, в «Человеке и оружии» дала о себе знать цензура, в «Тронке» — автоцензура.

А дальше идет роман «Собор», над которым Олесь Гончар начал работать еще в последний год правления Хрущева, а закончил и издал его уже в новых обстоятельствах, при правлении Брежнева.

Сам по себе роман в художественном плане с позиций настоящего можно оценить опять-таки как весьма неровный, где умело выписанные эпизоды, диалоги и поступки персонажей соседствуют с чрезмерной патетикой и публицистичностью. Но любое художественное произведение — это не только текст, но и контекст его появления и социокультурной жизни. В этом плане роман Гончара стал нерядовым событием. Не случайно в первой половине 1968 года он вышел в печати трижды — в журнале «Вітчизна» и в издательствах «Дніпро» и «Радянський письменник» — и был сразу же раскуплен и прочитан миллионной аудиторией, которая — за немногими исключениями — высоко оценила это произведение и стремление его позитивных героев защитить и сохранить как построенный еще во время казачества собор на Приднепровье, так и «соборы человеческих душ». Только же среди этих немногих исключений оказалось едва ли не все политбюро ЦК КПУ. Следовательно не удивительно, что подготовленный уже к печати в журнале «Дружба народов» русский перевод романа по просьбе «украинских товарищей» отложен в долгий ящик (вплоть до весны 1987 года), а в УССР произведение было подвергнуто оглобельной, откровенно хамской критике. Олесю Гончару даже угрожал арест, но партийное руководство в конце концов отказалось от этого, чтобы не делать писателя-фронтовика символом инакомыслия.

Надо отметить, что Гончар, безусловно, не писал роман с религиозных позиций, однако «Собор» весь пронизан токами украинской христианской культуры, поэтому партийные бонзы в известной степени были правы, считая это произведение вызовом партийной идеологии. Хотя, с другой стороны, именно в эти годы в интеллектуальную среду вошли произведения молодого Карла Маркса, которые впитали в себя (в явной и неявной форме) опыт многочисленных христианских ересей; не случайно немало серьезных западных исследователей и сам марксизм рассматривают как своеобразную еретическую доктрину, направленную на достижение общей справедливости и свободы. Ведь, согласно Марксу, на пути к «царству свободы» лежит в роли абсолютного зла капиталистическая система; она творит бесчисленные материальные ценности («золотого тельца»), имеет следствием развитую материальную жизнь, но разрушает человеческое естество как творцов, так и владельцев этих ценностей, то есть всех субъектов материально-практической жизни общества. Поэтому надо преодолеть отчуждение человека от собственных сущностных сил, воплощенных в продуктах труда, более того, от самого труда и других форм деятельности и от природы.

Согласно Марксу, истинный, развитой коммунизм — это завершенный, совершенный гуманизм. Во время хрущевской оттепели украинская интеллигенция с большой заинтересованностью восприняла тогда эти идеи, и если сам Гончар, судя по всему, не читал произведения молодого Маркса, то остаться вне их опосредствованного влияния он не мог; впрочем, куда большее значение имела для него народная христианская культура и евангельские идеи — так как атеистом Олесь Гончар, как свидетельствуют его дневники, не был.

Следовательно в романе появляются и реальный, и символический соборы; более того — именно с тех пор в украинской культуре укоренилась лексема «соборы человеческих душ». Как справедливо отметил в своем распространяемом в Самиздате эссе «Собор в лесах» Евгений Сверстюк, «основным смыслом романа Олеся Гончара является поиск опоры духовности, поиск живых источников человечности, разгадывание народных традиций и святынь, за которые держится народ в расшатанном мире стандартизации, в стремлении сохранить свое естество, свое лицо». Именно на этой основе должно спасаться от распада и укрепляться «что-то более высокое», «человеческое начало». Поэтому и ведется атака на реальный и символический Соборы — ради усмирения свободного народного духа.

Еще перед публикацией «Собора» Гончар стал весьма подозрительным для партийного руководства. Это подтверждают записи в дневнике тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста. Скажем, в 1966 году ЦК Компартии Украины сформировал комиссию, которая дала бы «достойный отпор» написанной тогда книге Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?». «О.Т. Гончар отказался, — записывает Шелест в дневнике, — принимать участие в работе этой комиссии, о чем он в письменном виде сообщил ЦК. Этот поступок нас всех огорчил». Настолько, что «кое-кто даже требовал ареста Гончара». Очевидно, потому, что Гончар прямо осудил репрессии против инакомыслящих. Но, как пишет дальше Шелест, «когда я об этом рассказал Подгорному, тот ответил: «Знаешь, Петр, нас с тобой арестуют, никакой черт и слова не скажет. А о Гончаре заговорит мир...»

Вопреки утверждениям некоторых сегодняшних критиков в действительности Гончар защищал и Ивана Дзюбу, и Лину Костенко, и Ивана Чендея, и Григора Тютюнника от молоха Системы. Об этом писал Борис Олийнык: «Он был впереди в самый тяжелый период. Тогда наше поколение шестидесятников, спровоцированное «оттепелью», подставило борт спецслужбам... Такие поэты, как Евтушенко, были в Москве подсадными утками. Им разрешали какие-то пустяки. Наших за это сажали. Гончар защищал нас как мог. И не заглядывал в рот никому — ни Брежневу, ни Щербицкому. Говорил то, что думал».

Не со всеми утверждениями Бориса Олийныка можно согласиться. Не был Евтушенко «подсадной уткой». И не мог говорить Гончар все, что думал, дневники это наглядно подтверждают. Защита от Системы происходила в пределах самой Системы, поэтому в целом ряде ситуаций не могла быть эффективной. Что ж, школа жизни в тоталитарном государстве давала о себе знать. То, что Олесь Гончар в действительности думал, он доверял только немногочисленным друзьям и дневникам. В 1965 году, когда прошла волна арестов украинской интеллигенции, он сделал такую красноречивую запись: «Какая дикая эпоха! С какой сатанинской силой уничтожалась Украина! По трагизму судьбы мы народ уникальный. Крупнейшие гений нации — Шевченко, Гоголь, Сковорода — всю жизнь были беспризорными. «Заповіт» Шевченко написан в Переяславе в усадьбе Козачковского, Гоголь умер в чужом доме, так же бездомным ушел из жизни и Сковорода... Но сталинщина своим ужасом, государственным садизмом превзошла все. Геноцид истребил самые деятельные, самые способные силы народа. За какие же грехи нам выпала такая доля?» Однако писатель продолжал оставаться членом КПСС и выступать с реверансами в адрес руководителей партии.

Вместе с тем Гончар пишет о Щербицком: «Что-то иезуитское, двоедушное стал я замечать в нем. Сегодня в разговоре высмеивает уничтожителя Ватченко, а завтра делает его Председателем Верховной Рады. Защищенный Брежневым он мог бы оказать сопротивление даже Суслову, когда тот навязал в секретари ЦК Маланчука, этого патологического ненавистника украинской культуры. Напротив, именно В. В. дал волю разгуляться маланчуковщине бесконтрольно. Это он выгнал украинский язык из пленумов ЦК. А в целом В. В. — тоже трагическая фигура. Каждый из украинских лидеров, оказавшись на вершине, должен был выбирать: будет работать он на Украину или на Москву. И, конечно, каждый (разве что за исключением Скрипника) выбирал последнюю...»

Когда Щербицкий в 1976 году выступил на съезде КПУ на русском языке (до этого с середины 1950-х первые секретари ЦК выступали на украинском), выступления всех ораторов в одну ночь были переведены на «великий и могучий». Отказался выступать на русском языке только Гончар. В те годы он, уже не председатель Союза писателей, но депутат и кандидат в члены ЦК, остро чувствует свое бессилие: «25.01.1981. Вчера на парткоме опять выступил об очередном наступлении на исторические достопримечательности Киева, о произволе киевских городничих, о разбитой беседке на Владимирской горе, разрушенном доме Сошенко, а до этого сожгли музей Заньковецкой... Трудно было говорить, от возмущения дух сразу перехватывает, вот-вот треснет сердце... И что странно: мафия разрушителей Киева орудует средь бела дня, и нет на них ни законов, ни вышестоящих...»

В этот период подцензурное литературное творчество Гончара не принесло обществу каких-то откровений. Но не будем забывать, что его заставили даже изменить название последнего, опубликованного в 1980 году романа — с «Путешествия к Мадонне» на «Твою зорю». Что же говорить о содержании, о самих текстах, которые подвергались жесткой цензуре и автоцензуре, возможно, не меньше, чем в сталинские времена.

Ну а дальше была перестройка, когда Гончар «внутренний» и «внешний» слились, наконец, в одного человека: яркие выступления и статьи с требованием государственного статуса украинского языка, постановка экологических вопросов, участие в создании Руха, в борьбе за независимость. Осенью 1990 года Олесь Гончар кладет свой партбилет, который для него был не столько признаком верности марксизму-ленинизму, сколько символом фронтовой юности. «Люди верят, ждут, надеются, что наконец теперь будет устранена нанесенная несправедливость, будет обновлена социальная и национальная справедливость», — пишет он в одной из статей этого периода. «Сама история спросит каждого из нас в этот день: кто ты? Действительно ли выдавил из себя тоталитарного раба, способен ли отстоять себя как человека, отстоять завтрашний день своей горемычной, прекрасной Украины?» — пишет в другой. Ну а после утверждения независимости отмечает: «Я стою на том, что и вся Украина в той или иной форме оказывала сопротивление тоталитарной диктатуре, это сопротивление подобно антифашистским движениям в странах Европы было и у нас общенациональным. ...Только этим, массовостью — чаще незримого, полускрытого в глубинах — отпора можно объяснить то для многих неожиданное чудо, которое произошло 1 декабря 1991 года...»

Но независимость не принесла покоя. Более того: по оценке Гончара, к власти в Украине пришла «когорта бессовестных», за которой идет вслед «нашествие пигмеев». Времени на прозу нет: ее место занимает публицистика. Писатель отстаивает права миллионов украинцев и не жалеет едких эпитетов ни относительно депутатов, ни относительно президентов: «Пригрелись, как ужи, в теплых ложах, держатся за кресла, забыв так быстро, кто они и для чего! Банальные карьеристы, а не избранники народные». А о своей судьбе пишет так: «Вот какой-то знаток пишет обо мне: «...все время находился на вершине системы». Так это кое-кому представляется. А кто же был для этой системы на протяжении десятилетий белой вороной? За чьей жизнью постоянно следил, по-видимому, целый взвод доносчиков-сексотов? На кого дышали злобой ватченки и щербицкие, считая, что «его пора сажать». Вечное подслушивание телефонных разговоров, вечный поднадзорный — ничего себе «на вершине системы...» А что творила со мной цензура, конечно, по указанию сверху! Врагу не пожелаю такого «комфорта».

И еще одна цитата из дневников начала 1990-х, которую очень уместно привести в этой статье: «Россию погубит ненависть, которую она разжигает в себе, — ненависть к Украине. Хотя, возможно, погубит и нас. Наши властители ни куют, ни мелют. Кретины в государственных креслах! Для чего же вас мы избирали? Чтобы толкли воду в ступе?» Словно сегодня написано, не так ли? Хотя какие-то перемены к лучшему произошли, но...

В целом достижения Олеся Гончара как писателя-прозаика вряд ли могут, с моей точки зрения, быть вершиной украинской литературы: слишком уж поработала над ними и официальная, и внутренняя авторская цензура. А вот «Дневники», к сожалению, до сих пор опубликованные далеко не полностью, показывают нам глубоко трагическую фигуру незаурядного человека, ставшего живым олицетворением судьбы Украины, которая в ХХ веке получила, потеряла и возобновила свою политическую свободу. И как бы то ни было, в последние свои десять лет жизни Олесь Гончар сумел стать свободным.