Предательство и наказание

Судьба часто бывает несправедливой, немилосердно жестокой к художникам. Это случается, когда лучшее создание самим Богом одаренного человека не находит надлежащего отклика в сердцах и душах современников; причины здесь могут быть разные — глухота критики, читателей или слушателей, искусственная или умышленная изолированность Мастера от общества (тем более трагическая, чем в большей степени автор смог опередить, победить свое время)...

Но именно время постепенно (бывает — и через десятилетия, а то и через века!) все расставляет по местам. И тогда, казалось, прославленные, известные даже школьникам фигуры из национального Пантеона предстают перед нами в необычном, новом свете: то, что было забытым в их духовном наследии, из-за нашей непростительной небрежности или просто из-за лености находилось в «серой зоне» забвения, в тени невежества — вдруг оказывается очень существенным, выходящим далеко за узкие пределы того или иного конкретного времени.

Яркий пример тому — восприятие в массовом сознании творческих достижений крупнейшего украинского драматурга второй половины ХIХ века Ивана Карповича Карпенко-Карого. Для простого читателя (похоже, зрителя также!) Иван Тобилевич прежде всего является автором классических комедий: «Мартин Боруля», «Сто тисяч», «Хазяїн», «Суєта». А такое (разве это не удивительно?) вершинное достижение Ивана Карповича, как трагедия «Сава Чалий», известно значительно меньше. И это при том, что сразу после постановки «Обществом малороссийских артистов под руководством П. К. Саксаганского и М. К. Садовского» (Киев, 21 января 1900 г.) «Сава Чалий» получил высшую оценку публики и критиков. Трагедия вошла в «золотой фонд» репертуаров многих украинских трупп. Такой требовательный знаток искусства, как гениальный Иван Франко, абсолютно не склонный к сладкой комплиментарности, писал о том, что трагедия «Сава Чалий» достойна «стать в ряды архипроизведений нашей литературы». Вот как понимал Франко ее содержание: «Сава Чалий» — это трагедия из XVIII века, основанная на временах упадка и шатаний украинского национального чувства, трагедия оборотня, который для личной пользы идет на службу к врагам и вследствие натуральной реакции здоровых остатков национальной жизни погибает в волне, когда его предательские планы, казалось, было близки к осуществлению». Подытоживая, Франко подчеркивает, что «драма имела большое значение для современной Украины, осуждая интенции современного национального ренегатства».

Итак, «трагедия оборотня», «национальное ренегатство» — таков круг проблем трагедии Карпенко-Карого. Стоит ли говорить, что это — проблемы, актуальные для Украины и 100 лет назад, когда писалось произведение, и сейчас?.. И разве эта бесстрашная попытка автора понять страшную суть (и скрытые причины!) наших застаревших национальных болезней в значительной степени не проясняет нам, почему же в советские времена к трагедии относились весьма сдержанно, хотя и не запрещали ее?

Карпенко-Карый понимал свою ответственность как творца. Жена и друг выдающегося драматурга, София Тобилевич так вспоминала о замысле трагедии и его реализации (1898—1899 г г.): «Народная дума о Савве Чалом вызвала у Ивана Карповича интерес к лучшему ознакомлению с тем периодом истории Украины, в который мог действовать предводитель-гайдамака, предавший народное дело. Сама по себе измена вчерашнего героя (переход его на сторону врагов) не была интересным событием для Ивана Карповича. Известия о той измене, которые давала дума о Чалом, были слишком незначительными. Товарищи наказали его за «сукні й адамашки» и за другие подарки, которыми заплатила польская шляхта предателю за его помощь в уничтожении своих бывших друзей и боевых товарищей. Иван Карпович хотел усложнить чувства предателя, наделив его искренним желанием спасти родную землю от кровавых боев повстанцев-гайдамаков с господами (вот что является ключевым для понимания трагедии! — И. С. ). Много и долго рассуждал писатель над темой «Сави Чалого», над разворачиванием сюжета трагедии человека, который в своем сердце носил верность и любовь к родине, а однако пошел ошибочным путем. Ивану Карповичу хотелось написать пьесу правдиво с исторической стороны и в то же время описать Савву в новом свете. Показать его тяжелую ошибку, а не только подлую измену».

Эти свидетельства Софии Тобилевич (из книги «Мої стежки і зустрічі») очень ценные для нас. В то же время они в какой-то степени открывают двери в творческую мастерскую Карпенко-Карого, большого художника. Действительно, сравнив исторические сведения о реальном Савве Чалом (о нем, как известно, написал пьесу еще молодой Николай Костомаров в 1838 году) и тот образ, который создал художник, легко убедиться в том, что автор значительно усложнил и углубил трагический конфликт, и соответственно, избежал упрощения, описывая портрет своего героя. Вспомним кратко, что нам известно об историческом Савве Чалом.

Родом из Комаргорода Ямпольского уезда на Виннитчине, по происхождению мещанин, этот человек служил ротмистром (по другими данным — сотником) надворной милиции у польского магната князя Юрия Любомирского. В 1734 году на Виннитчине, Черкасщине и в других регионах Правобережной Украины началось мощное повстанческое движение против шляхты; активное участие в восстании принимал и полк милиции под командованием Верланя, где служил Савва Чалый. В конце мая 1734 года Чалый, будучи в Умани, присягнул на верность русской императрице Анне Иоанновне, а вскоре возглавил отряд из 200—300 отчаянных храбрецов — «разбойников», которые нападали на имения шляхтичей, караваны купцов, которые находились под царской опекой (заметим, Чалый настроил против себя как представителей российской власти, так и администрации Речи Посполитой — за «несоблюдение присяги» со стороны первой и за «гайдамачество» и «разбой» со стороны второй), а иногда — грабили небольшие города, например Шаргород.

Российским властям удалось поймать Савву, однако осенью 1735 года он с частью своего отряда бежал из тюрьмы в Белой Церкви. А уже через год, в 1736 году, польские архивные документы именуют Чалого «казацким полковником» на службе в Речи Посполитой — он активно помогает шляхте бороться с гайдамаками (по некоторым источникам, Савва вернулся на службу польской шляхты, рассчитывая на обещанную коронным гетманом Потоцким амнистию, кроме того, решающую роль сыграла удачная женитьба Чалого с вдовой шаргородского сапожника, а по другими сведениям, использованным Карпенко-Карым, даже с дочкой местного аристократа Зосей Курчинской). Причем важно подчеркнуть, что автор, анализируя мотивы этого брака, сделал ударение не на карьерных ожиданиях Саввы, а на правдивом, глубоком чувстве своих героев. Еще более важным является то, что Карпенко-Карый не подвергает сомнению искреннюю любовь Чалого к Украине: перед нами не просто изменник, преступник и ренегат, а человек, который считает (сумел убедить себя), что «холопский и барский интерес один — покой и благосостояние» и стремится на этой основе достичь, как сказали бы позднее, «классового мира» между магнатами-шляхтичами и закрепощенными крестьянами. Потому что «мы будем спасать, — говорит Чалый, — веру, народ и край от новой руины!». Савве нестерпима мысль о том, что Украине «суждено весь век топить своих сынов в братской крови, жечь и уничтожать все огнем затем, чтобы потеряв детей славных, ты надевала снова ярмо и тяжело снова под ним стонала...». Мечта Саввы — покой, прекращение резни и кровопролития, мир на измученной земле.

Однако роковая ошибка Чалого в том, что консолидировать, даже примирить два враждебных лагеря, чьи интересы, мировоззрение и стремления является абсолютно несовместимыми — невозможно. К сожалению, не к миру и покою стремится коронный гетман Потоцкий. Его кредо (и это провозглашено в пьесе!): «Хлоп был шакалом, есть и будет! Кол и виселица — вот мой девиз!». И если Потоцкому и нужны консолидация и покой — то только тот «золотой покой», при котором раб-крестьянин остается покорным рабом! Когда же Чалый, тот Чалый, о котором гайдамака Медвидь говорит: «Господа здесь все вокруг только Саввы Чалого боятся, а наш брат их ни капли не страшит, так уже привыкли всех считать быдлом!», — начинает служить шляхте, то на этом смертном пути ждет его не слава, не мир для Украины, а братоубийственная война с вчерашними товарищами, сожженные им же в пылу боя свои же православные церкви, предательство бывших идеалов и в конце — постыдная, страшная смерть от руки гайдамацкого предводителя Гната Голого, в прошлом — побратима Чалого...

Иван Карпенко-Карый никогда не предавал своих идеалов (национальная свобода в них была такой же весомой составляющей, как и социальная справедливость; недаром цензор Вержбицкий требовал запретить трагедию «Сава Чалий», потому что она «местами содержит речи, проникнутые украинопатриотическим чувством» и «возбуждает сословную вражду»). И как напоминание нам звучат слова украинского драматурга №1 из письма к сыну Назару (декабрь 1900 года): «Не забывать никогда высоких идеалов! Программа идеалов безгранична, но тот, кто хоть небольшую часть этих идеалов носит в своей душе, бережет их, как святыню, и по мере сил своих выполняет, только у того есть удовлетворение, потому что только бесконечно прекрасного в жизни трудно добиться, а из-за этого труд в пользу прекрасного бескрайний и вечно держит человека на благородной высоте жизненных задач!».