Rex rugorum

Рожденный в Киеве от брака Владимира Святославича и полоцкой княжны Рогнеды, Ярослав рос, несмотря на свою невзрачную внешность и физические изъяны (у него был врожденный подвывих в правом тазобедренном суставе, из-за чего он прихрамывал) любознательным и бесстрашным мальчиком. По свидетельствам древнерусских книжников, он выделялся совершенным умом и храбростью на войне («совершен умом и храбръ на рати»). В его хилом теле билось сердце льва.

Свое княжеское служение он начал в далеком Ростове, куда по достижению княжеского совершеннолетия его отправил своим посадником Владимир. Было тогда Ярославу приблизительно 14 — 15 лет. Несмотря на юный возраст, этому «хромому утенку», как его называли за глаза, удалось преодолеть сопротивление языческого населения края и утвердить в нем киевскую власть. В одном из древних сказаний спряталось известие о том, что Ярослав одолел в единоборстве «лютого зверя» — медведя, которого на него выпустили туземцы.

♦ Эта далекая окраина Киевской Руси имела недобрую славу и не случайно называлась Медвежьим углом. После очередного поединка Ярослава с медведем и собаками в поселке Медвежий угол, князь-победитель установил на этом месте деревянный крест и заложил фундамент христианского храма. Впоследствии здесь, при впадении реки Которосли в Волгу, он построил город-крепость и назвал его, как свидетельствуют летописные источники, «в свое имя Ярославлем». Это событие произошло около 1010 года. Именно тогда умер старший брат Ярослава — новгородский князь Вышеслав. Его место и занял Ярослав.

В Новгороде он обрел степенность. Женившись на шведской принцессе Ингигерде-Ирине, Ярослав получил хорошее приданое. Из-за чего, вероятно, отказал отцу в выплате Киеву ежегодного «урока», который составлял две тысячи гривен и был существенным источником пополнения казны. Как сообщает Повесть временных лет под 1014 г., это вызвало чрезвычайное раздражение Владимира, который уже собирался послать в Новгород войско, чтобы проучить сына, однако этому походу помешала болезнь великого князя. Запуганный отцовой угрозой, Ярослав послал за море нанять варягов, чтобы с их помощью противостоять киевскому войску.

♦ Между тем взбунтовался и пасынок Владимира Святополк, который сидел на княжеском столе в Турове... Около 1014 г. по подозрению в заговоре он вместе с женой — дочерью польского короля Болеслава Храброго — был арестован. Супругов, очевидно, отправили в одну из киевских тюрем. Между тем 15 июля 1015 г. в княжеском селе Берестове, недалеко от Киева, умер Владимир Святославич. Его кончина заострила болезненный вопрос наследования власти. Принципиально новый уровень самосознания государственной власти противился идее механического ее дробления. Реформирования  Владимира опережали реальные возможности тогдашнего общества, из-за чего внедряемое им радикальное изменение традиционного порядка передачи верховной власти от одного властителя к другому привело к раздору.

♦ Сообщники Святополка сначала скрыли весть о смерти Владимира. В темноте они, разобрав между княжескими покоями помост, достали его тело и, завернув его в большой ковер, веревками опустили на землю. Затем положили его на сани и отвезли в церковь святой Богородицы (Десятинную), которую он построил. Не тратя попусту время, Святополк принялся искать поддержки и признания киевлян. Склоняя их симпатии на свою сторону, он, по словам летописца, «созвал киевлян и стал имущество им давать. А они брали, но сердце их не было с ним, ведь братья их были с Борисом». Рожденный в христианском браке, был Борис богобоязненный и нерешительный. Киевская дружина, находившаяся с Борисом в военном походе, предложила ему помощь в овладении Киевом: «сказала ему дружина отня: «Вот дружина у тебя отцова и воины, пойди сядь в Киеве». Однако Борис отказался от попытки силой утвердиться на родительском столе и заявил о своем желании признать Святополка великим киевским князем, молвив: «Не будет того, чтобы мне поднять руку на брата на старшего. Когда отец мой умер, то сей мне будет вместо отца». Услышав это, разошлись от него дружинники. Он остался в опустевшем военном лагере на реке Альте с небольшой горсткой своих «отроков».

Хотя Борис и отказался от своих прав на великокняжеский престол, объективно он, как и другие сыновья Владимира, представлял угрозу единовластию Святополка. Последний, согласно летописному сказанию, велел своим подручным уничтожить Бориса. Вскоре такая же участь постигла и Глеба, и Святослава Владимировича. Между тем о событиях, произошедших в Киеве после смерти Владимира, узнал в далеком Новгороде Ярослав и сразу же стал на поединок со Святополком и его могучим покровителем — польским королем Болеславом Храбрым. Эта борьба продолжалась долгие четыре года и закончилась победой Ярослава. Как сообщает Повесть временных лет под 1019 г., «Ярослав же сел в Киеве, утерев пот с дружиной своей, показав победу и труд большой». Однако до окончательного триумфа еще было далеко.

Серьезную угрозу для него представлял его брат Мстислав, князь Тмутараканский, который тоже посматривал на Киев. Но киевляне не открыли ему городские врата, отказавшись признать его киевским князем, и Мстиславу пришлось сесть на княжеский стол в соседнем Чернигове. Между тем Ярослав нанял варягов и выступил из Новгорода в поход на брата. Но в бою, который завязался между их войсками близ Листвина на Черниговщине, он потерпел поражение и вынужден был вернуться в Новгород. Хотя Мстислав и признал право старшего брата на великокняжеский стол, великодушно ему молвил: «Сиди ты в своем Киеве, поскольку ты еси старший брат, а мне пусть будет сия сторона», —  Ярослав, однако, не осмелился сесть в Киеве. Посадив в нем своих мужей, он вернулся в безопасный ему Новгород. В 1026 г. братья заключили мирное соглашение, распределив сферы своего влияния и власти по Днепру: «Ярослав собрал воителей многих, и пришел в Киев, и совершил мир с братом своим Мстиславом. И разделили они по Днепру Русьскую землю: Ярослав взял сию сторону, а Мстислав — ту. И стали они оба жить мирно и в братолюбии, и перестали междоусобия и мятежи, и была тишь великая в земле Русьской».

Разделение Руси в 1026 г. по Днепру оставило заметный след в общественно-политическом сознании тогдашней элиты. Обосновывая право на владение наследством своих отцов и дедов, княжеские кланы сохранили память о том прецеденте. Например, осенью 1195 г. Рюрик Ростиславич вместе со сватом своим Всеволодом Юрьевичем и братом Давидом заявили черниговскому князю Ярославу Всеволодовичу и всем Ольговичам: «Целуй нам крест всем со всеми своими братьями, что вы не будете добиваться отчины нашей, Киева и Смоленска, ни от нас, ни от наших детей, ни от всего нашего племени Владимирова, как нас разделил предок наш Ярослав — по Днепр. А Киев вам не надобен». Разделение в 1026 г. по Днепру сохранилось не только в родовой памяти Рюриковичей. Это был детонатор нестабильности, провоцировавший разнобой региональных ритмов исторической жизни страны. Хотя политического отделения Правобережья от Левобережья в киево-русьские времена не произошло, но именно тогда сформировались представления об отличии исторических начал двух берегов Днепра.

♦ Хотя летописные источники и свидетельствуют о том, что братья жили в мире и братолюбии до самой смерти Мстислава, настигнувшей его в 1036 г., не думаю, что Ярослав чувствовал себя комфортно, наблюдая с киевских высот за бурной деятельностью Мстислава, который приложил незаурядные усилия, чтобы превратить Чернигов в город, достойный статуса столицы половины Руси. Только похоронив брата в еще недостроенном им при жизни черниговском соборе св. Спаса, Ярослав  мог спокойно вздохнуть и без проблем унаследовать его владения, ведь единственный, кажется, сын Мстислава по имени Евстафий умер еще в 1033 г. Поэтому, когда ушел из жизни и Мстистислав, Черниговский стол в том же году был ликвидирован: «перея власть его всю Ярослав и стал самовластцем Русьской земли». Термин самовластец, которым летописец представляет Ярослава как суверена, является византийской калькой, равно как и заимствованный из византийской практики весь спектр харизматичных эпитетов власти старокиевских князей.

Став единовластным властителем Руси, Ярослав посадил на новгородское княженье своего сына Владимира, а на местную епископскую кафедру — святителя Луку Жидяту. У своего брата Судислава, единственного из уцелевших сыновей Владимира, он отобрал Псковщину и постриг в монахи, в сущности, отправил в тюрьму, из которой его выпустят только после смерти самовластца его племянники — князья Ярославичи. Изяслав Ярославич получил во владение Турово-Пинщину, Святослав стал княжить на Волыни, а младшего Всеволода киевский князь из-за чрезмерной любви держал около себя. Одна только Полоцкая земля оставалась неподвластной киевскому правителю. Единовластные амбиции Ярослава символично маркируют основанные им на далеких рубежах Руси города, носившие его имена, — Ярослав в верховьях Волги, Юрьев в земле чуди (современный эстонский Тарту), еще один Юрьев на южной степной границе в Поросье.

Правление Ярослава основывалось на возобновленной им политической практике владычества Владимира. Политическая система Киевского государства и дальше, говоря словами М.С. Грушевского, «опиралась на династическую основу, теперь освеженную, ведь на место семьи Владимировичей по всем землям, кроме Полоцка, посажены сыновья Ярослава. Дружинная прослойка, где сильны примеси чужие, варяжские, значительно еще нейтрализовали локальные элементы, дальше растекалась по всему Русьскому государству, связывая его сознанием своего единства. Как дальше, киевское право и законодательство влияло на право и практику всего пространства государства, отменяя местное обычаевое право, а соревнование вокруг дальнейшего расширения новой религии и византийской культуры укрепляли заложенные Владимиром культурные связи».

♦ В период двоевластия братьев Владимировичей авторитет Киева как главного политического центра Руси немного ослабел. Вероятно, именно этим объясняются причины грандиозного строительства, которое развернул в Киеве Ярослав. Как сообщает Повесть временных лет под 1037 г.:  «Заложил Ярослав город — великий Киев, а у города того врата есть Золотые. Заложил он и церковь святой Софии Премудрости Божьей, митрополию, а затем церковь на Золотых воротах, каменную, Благовещения святой Богородицы... Затем он возвел монастырь святого Георгия и монастырь святой  Ирины». Это летописное сообщение было составлено значительно позже указанной даты и входило в состав Похвалы созидательной и христианизаторской деятельности Ярослава. Упомянутые в нем пять строительных объектов, сооруженные между 1036 и 1051 гг., между тем, объединял, как представляется, целенаправленный, рационально спланированный замысел построения на берегах Днепра христианской столицы, богоспасенного града.

♦ В политической теологии христианского средневековья идея городского обустройства была неотъемлемой частью построения Христианского Царства. Город представлялся подобием, имитацией, «иконой» Рая/Града Небесного и в силу этого — предвещанием вечного Града. Следовательно стараниями этого великого созидателя Киев опять утверждается в статусе политической и духовной столицы Руси. Столичность Киева является воссозданием константинопольской модели, заимствованием из византийского идейного арсенала (термин «столица» в древнерусском языке не зафиксирован). Характерным в этом отношении является наименование Киева первым русьским по происхождению митрополитом Илларионом «первопрестольным матери градом». Немного позже эта идея найдет последующее развитие под пером составителя Повести временных лет, который вложит в уста завоевателя Киева князя-язычника Олега пророческие слова: «Се буде мати градомъ русьским».  Это словосочетание древнего, книжного по своему содержанию происхождения и несет в себе действительно мощную идеологическую нагрузку. Перед нами библейский эпитет мати градом, сопоставимый в средневековой литературе с Иерусалимом. Например, в одном из вариантов серии вопросов-ответов о первенстве разных вещей Голубиной книги утверждается, что «Иерусалим-город всем городам мать — он стоит посредине света белого (в нем пуп земли)». В апокрифической Повести о царе Волоте Волотовиче, известной по спискам ХV ст., также находим аналогичное отождествление: «Первый град всем градам мать славный град Иерусалим. А церковь Иерусалимская всем церквам мать». Персонификация города в образе женщины была весьма распространенным явлением в архаичном фольклоре многих народов мира. Мифологема город-блудница, например, отождествляется с Вавилоном: Великий Вавилон — мать разврата и гадости земли (Об.17, 5). Если Вавилон является «троном зла», то Иерусалим — «престол славы». В системе образов эсхатологической поэзии библейских книг предела Ветхого и Нового Заветов «город — мать» («город — дева») отождествляется с Небесным Иерусалимом. В новозаветном видении Ивана Богослова Новый Иерусалим персонифицируется в образе «невесты Агнца». Олицетворение города в женском образе, который выступает в роли матери и невесты Спасителя, воплощает таким образом образ Нового Иерусалима — идеальной столицы Христовой Церкви и место пребывания Бога. Такая самоидентификация Киева и была задекларирована летописцем в мистически пророческих словах «Се буде мати градомъ русьскимъ». Текстологические параллели этому летописному фразеологизму, отмеченные учеными в книгах Святого Письма (Гал. 4.: 26), Житии Василия Нового и апокрифических памятках, удостоверяют, что знаменитыми, приписываемыми язычнику Олегу словами Киев явно отождествляется с Новым Иерусалимом.

♦ Утверждая себя с конца Х ст. как важный фактор христианской ойкумены, Киев не мог стоять в стороне развития средневековой библейской экзегезы, христианской теологии и эстетики, где иерусалимской идее отводилось почетное место. Рецепция христианской историософии на Руси объективно предопределяла формирование представлений о ее сопричастности событиям и явлениям Священной истории. Поэтому закономерно, что образ Святого Города — Иерусалима был здесь предметом особенно глубокой рефлексии. Ориентация старорусьских книжников на библейскую традицию была неотделимо связана с рецепцией византийской политической культуры с ее православным осознанием исторического процесса. Христианская история продолжает и одновременно отменяет еврейскую. Новым Иерусалимом для всех православных христиан отныне является Константинополь — столица могучей Византийской империи и всего христианского сообщества.

♦ Основанная Константином Великим в 324 г. на европейском берегу Босфора столица Византийской империи, освященная 11 мая 330 г., была известна в тогдашнем мире как Новый Рим (Constantinus novam Roma). Среди многих эпитетов на его определение (Constantinus sedem regni Bysantium transtulit, eamque Constantinopolis vocavit, quae et Regia urbs et Neoroma vocata) в славянской письменной традиции укоренилось название Царьград. Официальный статус Константинополя как Нового Рима был закреплен соответствующими канонами Халкидонского и второго Константинопольского церковных соборов. В этой политической символике подчеркивалась имперская сущность Константинополя как столицы новой Imperium Romanum. Его же экклезиологическое, духовно-религиозное первенство отразилось в наименовании Новым Иерусалимом.

Представления о столице Византийской империи как наследнице Иерусалима основывались на основополагающей для ромейской идеологии концепции богоизбранности Византии — Нового Израиля. Бог пренебрег евреями и взамен призвал к себе греков. Он даровал им священничество и царство, а также пророчество — Новый Завет, написанный на греческом языке. Эта идея выразительно прослеживается, например, в послании византийского патриарха Фотия к армянскому католикосу Захарии (862 — 876 гг.). В нем, в частности, утверждается, что построенный вторым Давидом, то есть святым Константином Царьград сиречь Константинополь является вторым Иерусалимом, городом, в котором сбылось пророчество о непоколебимости Божьего Града: Бог посреде его, и не подвижится (Пс. 45, 6). Вторым Иерусалимом называет Константинополь и византийский патриарх Фотий в своих лементациях по поводу осады города варварами с Севера в 860 г.

♦ Иерусалимский топос был определяющим для архитектоники городского пространства византийской столицы. Строитель христианского мегаполиса Константин Великий стремился превзойти Рим величием новой столицы. Как подтверждают материалы специальных исследований, урбанистическим идеалом для него был Иерусалим. Так, кафедральный собор святой Софии соответствовал Иерусалимскому Храму, а императорский дворец — дворцу Соломона; даже ипподром соответствовал иерусалимскому театру времен Христа.

(Начало. Окончание читайте в следующем выпуске страницы «Украина Incognita)