Rex rugorum

Окончание. Начало читайте в «Дне» № 63-64

Имитация ромейской парадигмы translatio Hierosolymi была присуща и другим православным народам, которые находились в орбите византийского культурного влияния. Так, в средневековой Болгарии на роль Нового Иерусалима претендовали Тырново и Преслав, а в Центрально-Западной Европе — Прага, Ахен и еще ряд других городов. На Руси первым констатировал подобные претензии Киева из-за уподобления последнего Царьграду и его сакральному первообразу сподвижник Ярослава Мудрого киевский митрополит Илларион. Сравнивая в своем знаменитом произведении Слово о Законе и Благодати крестителя Руси князя Владимира Святославича с первым христианским властителем Ромейской империи Константином, он отмечает, что подобно последнему, который «со своей матерью Еленой принес из Иерусалима крест», Владимир со своей бабушкой княгиней Ольгой принес крест «из Нового Иерусалима, из Константина-града».

Константинополь и его субститут — Иерусалим символизируют для Иллариона истоки и оплот христианской веры, откуда духовная традиция транслируется, пусть и через посредничество Константинополя, в Киев, из-за чего и последний теперь приобретает ореол нового Святого Города. Следом за Илларионом немного позже эту идею предельно ясно сформулирует Яков Мних в своей Памяти и похвале князю Владимиру вот этими лапидарными, но чрезвычайно красноречивыми словами: «Оле чюдо! Яко Второй Иерусалим на земле явился Киев».

Уподобление Киева Священному Граду — Иерусалиму — прослеживается во многих памятках письменности и культуры украинского средневековья. Устанавливаемый средневековыми книжниками культурно-исторический параллелизм между Киевом и Иерусалимом не был голословной декларацией, а опирался на материализованный стараниями Ярослава Мудрого, как бы теперь сказали, урбанистический проект — преобразования городского пространства столицы Руси. Это грандиозное строительство было не рядовым явлением, а представляло собой составную часть широкомасштабной, задуманной еще Владимиром программы построения священного христианского государства с его стольным градом Киевом — вторым Иерусалимом. Характерной чертой средневековой ментальности было, как известно, устремление к материализации духовных символов. Замечено, что киевские здания, построенные при Ярославе, находят прозрачные аналогии в архитектуре и сакральной семантике городского пространства Константинополя. Они прослеживаются не только в созвучности названий храмов и главных врат, но и проявляются, как подтверждают материалы специальных исследований, в художественно-композиционных приемах их решения. Сакральная топография и космогоническая сущность Царьграда     — Нового Иерусалима — определяла основные идеи градостроения и архитектурно-художественной отделки средневекового Киева.

Овеществленные языком христианской литургии, они переносились в пласт зрительных представлений, создавая зримый образ Святого Города. Значимость такого превращения или скорее перевоплощения городского пространства отражают следующие слова митрополита Иллариона, являющиеся вербальным продолжением визуального текста: «Славный город Киев он (Ярослав Мудрый. — В.Р.) величием покрыл словно венцом. Он построил великий дом Божий Святой Премудрости на святость и освящение города, украсив его всякой красотой». Киев в глазах Иллариона предстает преисполненный величия, царственного достоинства и осеняемый светом Господнего благословения градом, где сбылось пророчество о переходе славы Иерусалима.

Подобно византийским базилевсам — строителям Царьграда, князь Ярослав Владимирович, построив Золотые Ворота в Киеве и собор святой Софии, стремился утвердить мощь своей власти и величие государства и его столицы, равноправной, скорее равночестной Константинополю/Иерусалиму. Эти стремления обладателя киевского трона не остались вне поля зрения современников. Их внимание этот крупнейший город тогдашней Руси поражал могуществом оборонных укреплений, великолепием монументальных сооружений, в частности храма святой Софии, что другой такой, по словам Иллариона, «не найти в этой северной половине земли от востока и до запада». Старорусьские летописцы называли Киев красотой или прелестью мира, а западные хронисты, что весьма примечательно, — соперником Константинополя. Следовательно, Ярославу удалось возвысить статус Киева идеологически, как равночестного Царьграду города и обосновать свои права на царский венец.

Ярослав продолжил дело своего отца. Ведь именно Владимиру, по признанию современников, принадлежал замысел построения Дома Мудрости — храма святой Софии. Ее образ в христианстве тесно связан с идеалом соборности, централизованного сакрального государства. Идея Премудрости Божьей, которая соорудила себе Дом на берегах Днепра, ясно выражена греческой надписью в апсиде Софии Киевской, заимствованной из Второй Книги Псалмов:

... град Божий

святое жилище

Всевышнего.

Бог посреди его;

он не поколеблется:

Бог поможет ему

с раннего утра                                (Пс.46).

Адресованные царем Давидом Иерусалимскому храму слова Псалма теперь словно передариваются Софийскому собору и Киеву. Строитель Иерусалимского храма был образцом средневекового властителя, самым мудрым из царей. Именно поэтому и киевский князь Ярослав вошел в анналы истории под именем Ярослава Мудрого.

Идеология священного государства, раскрывая символ ее столицы через идею священного города (Киева) и храма (святой Софии), моделировала образ Небесного Иерусалима. «Читается» он и в сакральной топографии города, что на плане образует восьмиугольник. Это сакральное число в христианской символике означает вечность и соотносится с образом Небесного Иерусалима.

В соответствии с византийской традицией, в которой Богородица выступает заступницей Царьграда-Константинополя, старорусьские книжники обосновывали идею патроната Богородицы над Киевом. Так, митрополит Илларион в упоминавшемся уже Слове о законе и благодати прямо указывает на то, что Ярослав, увенчав город церковными сооружениями, передал его вместе с горожанами в подарок Богородице. Золотое сияние, которое излучали над городом церковные купола, представляло собой образ пламенеющего блеска Божьей славы. В христологии солнце является символом и атрибутом Богородицы (От. 12, 1). Богоматерь, как повествуется в одной из новелл Киево-Печерского патерика, имела намерение переселиться в Киев: «Хочу церковь себе построить на Руси, в Киеве. Приду сама ее увидеть и в ней хочу жить». Наглядной параллелью этим строкам является монументальная фигура Девы Марии, гордо и величаво вздымающаяся в молитве над изображением сцены причастия апостолов в Софийском соборе. Она задумывалась как попечительница стольного града Киевской Руси, отождествляясь с идеей божественной чистоты и святости. Чествование Богородицы Заступницы, которое распространилось в Киеве с середины ХІ ст., сыграло определяющую роль в формировании образа мифологизированной столицы вселенского православия. Из-за того, что большинство киевских храмов были посвящены Божьей матери, столица Руси-Украины превращалась в богоизбранный и богохранимый град. Вот почему Киев до сих пор называют матерью градам русьским. И вовсе не потому, что он был родоначальником и первопрестольным градом Российского (sic !) единого и неделимого государства, как это кое-кому представляется. Приснопамятный парафраз старокиевского книжника середины ХІ ст. был призван к жизни потребностью облагочестить святость стольного града Киевской Руси, которая, молвив словами митрополита Иллариона, «была известна и слышится во всех концах света».

Так же киевский князь пытался придать и своей власти царский ореол. Примечательно, что арабские писатели Яхья Антиохийский, Абу-Шоджа и Ибн ал-Атир называли царем его отца Владимира — так же, как и византийского императора. А саксонский хронист начала ХІ ст. Титмар Мерзебургский именует Владимира титулом rex — король. Этот титул применяется им и к английским королям, а также к венгерскому королю Иштвану (Стефану) и скандинавским конунгам объединенной Дании. Так же и Ярослав Владимирович, который пришел к власти, переступив через труппы своих братьев — царевичей Бориса и Глеба, стал наследником царского титула. Это подтверждает, пусть и побочно, надпись-граффити Софийского собора в Киеве, где говорится об успении «царя нашего» — Ярослава: «В 6562 (в 1054 г.) мсяца феврари 20 усъпене царя нашего». Применение царского титула в Киевской Руси после смерти Ярослава носило спорадический характер. По большей части он употреблялся с использованием византийских образцов красноречия для подчеркивания политического престижа, прославления того или иного князя.

БЕССМЕРТНАЯ ОРАНТА — ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА И ЗАЩИТНИЦА ХРИСТИАН — ЭСТЕТИЧЕСКАЯ И ДУХОВНАЯ ВЕРШИНА СОФИИ КИЕВСКОЙ, ТВОРЕНИЕ ВЕЛИКОГО ЯРОСЛАВА МУДРОГО / ФОТО РУСЛАНА КАНЮКИ / «День»

Респектабельность владычеству Ярослава Мудрого придавали монеты собственной чеканки. На выпущенных им в обращение серебряных монетах с надписью Ярославле сребро вместе с волевым ликом самого князя содержится изображение св. Георгия — его небесного покровителя. В Византии Георгия почитали и как великомученика, и как святого воина. В этой роли он выступал покровителем византийского императора и его войска: перенесши на свои сребреники и печати образ св. Георгия, Ярослав задекларировал свое равенство с византийским императором. Возможно, этой же цели отвечало установление в центральном нефе Софии Киевской шиферной плиты с вырезанным по византийскому образцу изображением геральдического орла, которое некоторые ученые считают гербом Киевской Руси времен Ярослава Мудрого. Воинственно поднятые вверх орлиные крылья призваны были символизировать мощь и силу власти Ярослава. Орел — царская птица и символизирует высшую власть, мудрость или даже гениальность, героизм и состояние превосходства. Царь птиц — это символ социального и духовного подъема, связи с небом, что обеспечивает его максимальной властью и хранит на этом уровне.

Позаботился Ярослав и об обустройстве достойного могучего властителя, которого западные хронисты называли REX RUGORUM, тронного места — великокняжеского престола. Несмотря на полисемантическое содержание понятия княжеский престол (стол), оно имело хорошо распознаваемую символическую и знаковую для средневековых славянских монархий ценность. На средневековом Западе трон, что метафорично определялся как solium regni («трон королевства»), размещался в особенном, обычно сакральном месте, как, например, каменный трон Карла Великого в придворной капелле в Ахене, имперский трон в Госларе и трон Эдуарда Исповедника в Вестминстере. Тронным местом Ярослава и последующих киевских князей с середины ХІ ст., с моей точки зрения, служили украшенные мозаиками и фресками светские помещения, размещенные на втором ярусе Софийского собора. Декорированные зооморфными изображениями, они порождали смысловые ассоциации с библейским образом трона царя Соломона. Престол последнего был изготовлен из слоновой кости, обложен чистым золотом: «И сделал царь большой трон из слоновой кости, и покрыл его чистым золотом. У трона было шесть ступеней; а голова у трона закругленная сзади него и поручни с той стороны при месте сидения, и два льва, которые стояли на поручнях. И двенадцать львов стояло там  на шести ступенях с одной и другой стороны. По всем царствам не было такого сделано!» (1 Цар, 10: 18 — 20). Это описание престола Соломона на многие века определило как символический, так и формально-образный ряд подобных сооружений, особенно на Востоке и, в частности, в Византии, где престол византийского императора назывался «византийским троном Соломона».

Княжеский стол в Киеве Слово о полку Игореве называет золотым. По мнению академика Дмитрия Лихачева, в памятках древнерусской письменности термины «золотистый», «золотой» всегда употребляются в точном значении. Термин «золотой», мотивировал ученый, может в равной степени означать и «золоченный», и сделанный из сплошного золота. Княжеский стол в Киеве является золотым прежде всего по своему значению, а возможно, и потому, что реальный стол в Киеве был золотым или позолоченным. Склоняюсь к мысли, что эта золотая насыщенность киевского престола была привнесена в древнерусскую книжность под воздействием переводных литературных произведений и/или библейских книг.

Как бы то ни было, основанные Ярославом церемониалы стали нормой политической практики. Таким был обряд инаугурации киевских князей — занятие великокняжеского трона. Он состоял из нескольких самостоятельных ритуалов, объединенных в едином церемониальном действе. Начиналось оно близ Золотых ворот, которые в политико-идеологических представлениях средневековой Руси  рассматривались как врата во все христианское царство. Библейская семиотика ворот раскрывается обычно такими понятиями, как сила, власть, могущество (Ис. 24: 12; Мтф. 16: 18). Кроме того, в библейской символике врата обозначали границы между двумя мирами — известным и неизвестным, светлым и темным, землей и раем, добрым и злым, sacrum и profanum . Семиотика этого обряда кроется в библейской мифологии («воротами сего города будут входить цари и князья, сидящие на престоле Давида, ездящие на колесницах и на конях, они и князья их, Иудеи и жители Иерусалима, и город сей будет обитаем вечно» (Иер. 17: 25) и находит точки соприкосновения с adventus императоров в позднеантичной традиции. Близкой аналогией этому киевскому ритуалу была средневековая церемония королевского въезда в Париж, символизировавшая единство политического тела государства. Связь между церемонией торжественного въезда в город и актом занятия трона демонстрируют и adventus Regis западноевропейских средневековых властителей. Представленный языком жестов и торжественной литургии, этот ритуал обретения/оформления власти носил характер символического диалога князя с Богом и народом. Подобная практика торжественных встреч властителей в украинской политической культуре сохранялась даже тогда, когда киевские Пропилеи  — Золотые Ворота лежали в руинах, в частности в эпоху Богдана Хмельницкого.

Кульминационной вехой церемонии занятия великокняжеского престола была торжественная литургия в храме св. Софии. Изображая процедуру занятия великокняжеского стола, древнерусские летописцы, вероятно, не случайно обращают внимание на торжественный характер входа князя в храм св. Софии. Обычно княжеская процессия со двора поднималась на хоры собора по башенной лестнице, украшенной мозаичным орнаментом на галерее собора. Стены башен были обильно украшены фресками светского жанра. Определяющими сюжетами этой грандиозной композиции были типы триумфальной императорской иконографии: изображение константинопольского ипподрома, сцена приема византийского императора, а также цикл фресок на тему охот и ловли. Фресковая живопись башен Софийского собора была своеобразным продолжением традиций росписей великокняжеских хором. Все это приводит к мысли, что по своему функциональному назначению эти помещения храма использовались для проведения торжественных церемоний особо важного государственно-политического значения. Здесь Ярослав принимал послов иностранных государств, скреплял своей подписью международные соглашения и т. п.

До наших дней не сохранились знаки великокняжеского достоинства Ярослава Мудрого (меч, перстень, корона и т. п.). До нас не дошли и весьма многочисленные инсигнии средневекового Запада. В известной степени это связано с тем, что в пору средневековья на протяжении длительного времени отсутствовала стойкая формальная практика использования тех или иных предметов специально в качестве инсигний. Средневековые правители стремились по возможности увеличить число используемых или потенциальных инсигний, пополняли ими свою казну, рассматривали их в качестве ценностей, которые могли быть пущены в ход как объекты личных пожалований и разного рода даров. Не удивительно, что самые древние средневековые короны европейских властителей дошли до нас в составе церковных ризниц, куда они попали в качестве королевских даров соответствующим церковным институциям.

В архаичных представлениях средневековых сообществ власть обычно «материализовалась», концентрировалась в определенных вещах. В средневековой мысли едва ли не каждый материальный предмет рассматривался как изображение чего-то такого, что ему отвечало в сфере высокого и становилось его символом. Среди прочего к ним принадлежали и княжеские одежды. В средневековье кодекс одежды функционировал с особой эффективностью, ведь ему принадлежало главное место в общественном уставе и системе ценностей. Парадные, много украшенные княжеские одежды были неотъемлемой частью знаковой системы властных атрибутов. К ним, надо думать, принадлежал прежде всего плащ-корзно с вышитыми на нем изображениями орлов. В таком плаще-багрянице, в частности, предстает на ктиторской фреске Софийского собора в Киеве Ярослав Мудрый.     

Учитывая весомую роль Киева в европейской международной политике, его амбиции не были безосновательными. Княжеский дом Ярослава был связан узами матримониального родства со многими правящими династиями тогдашней Европы. Как известно, у князя Ярослава, который был женат на дочери шведского короля Олафа — Ингигерде-Ирине, родилось от этого брака шесть сыновей и три дочери. Старшей дочерью у супругов была Анастасия, средней Елизавета, а младшей Анна. Древнерусские летописцы не уделяли надлежащего внимания женскому потомству княжеских семей. Извещая о тех или иных событиях из жизни великокняжеского дома, в частности последовательно фиксируя рождение сыновей Ярослава, они обходят молчанием его дочерей. Из иностранных источников узнаем о них как о королевах Венгрии, Норвегии и Франции.

...Отходя в вечность, Ярослав Мудрый напутствовал своих сыновей такими словами: «...сыновья мои, имейте любовь между собой, потому что все вы братья от одного отца и одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете жить мирно. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов и дедов, которую они добыли своим трудом великим; но живите мирно, слушаясь брат брата».

Удачливый властитель и опытный политик Ярослав Мудрый хорошо понимал пагубность княжеских междоусобиц для страны.