Рыцарь на раздорожье

Жизнь выдающихся действующих лиц истории — это всегда сюжеты высокого трагизма, отмеченные высоким внутренним напряжением; в судьбах этих людей, словно в капле воды, отражается драматизм времени, бурность и жестокая неотвратимость переломных событий эпохи. Но даже и на этом фоне не может не поражать судьба Петра Калнышевского (около 1690 — 1803), судьба, достойная внимания создателей античной трагедии. Обстоятельства его жизни довольно неплохо известны каждому, кто интересуется украинской историей; однако, как кажется, нелишними были бы в данном случае попытки проанализировать и сопоставить трагические коллизии судьбы последнего кошевого атамана Запорожской Сечи с общецивилизационным ходом мировой истории. Ведь сравнительное исследование (разумеется, с использованием всего комплекса соответствующих документов) — это, так сказать, «электронный микроскоп» истории; оно — и часто только оно — позволяет различать в прошлом то, что не заметишь невооруженным глазом. В данном случае интересно и плодотворно сопоставление исторического выбора, стоявшего перед Петром Калнышевским — этим «последним рыцарем» в истории запорожского казачества, и судьбы таких, казалось бы, далеких, но в чем-то типологически родственных рыцарских «слоев», как североамериканские индейцы и японские самураи. Но сначала коротко напомним основные факты жизни Калнышевского.

Как утверждают исследователи, будущий кошевой атаман стал членом сечевого сообщества еще подростком (существуют даже предания, в соответствии с которыми небольшой отряд казаков, обратив внимание на сообразительного и храброго 10-летнего мальчика Петра, зачислил его в свои ряды; с этого и началась боевая карьера запорожского вожака). Есть весомые основания утверждать, что в Петре Калнышевском (или Калныше, как его называли казаки) образцово сочетались все лучшие черты, присущие настоящему запорожцу: отчаянная храбрость, железная воля и непреклонное упорство в сочетании с удивительно точным расчетом — качеством, которое не раз помогало кошевому и в самых опасных ситуациях.

Уникальность судьбы знаменитого кошевого заключается, по-видимому, в том, что наиболее активно он действовал на исторической арене Украины не просто на склоне лет, а уже в том возрасте, когда подавляющее большинство известных фигур нашего прошлого давно уже окончило свое политическое (а то и физическое!) существование. Кошевым атаманом Войска Запорожского Калнышевский становится около 1765 года, имея уже за плечами 75(!) лет. О степени его авторитета среди казаков свидетельствует хотя бы тот факт, что этот незаурядный человек десять раз подряд переизбирался кошевым — и это в условиях довольно жесткой конкуренции. Итак, именно такой лидер возглавлял Запорожье в момент предельно трудного и ответственного выбора — каким образом старое казацкое общество, воспитанное на совсем других ценностях, сможет войти в новую эпоху «просвещенного абсолютизма» Екатерины ІІ, эпоху «рациональной», надличностной цивилизации (а свобода личности для казаков всегда была огромной ценностью!), обернувшейся очень скоро самым жестоким крепостничеством.

Известный историк Дмитрий Дорошенко так охарактеризовал главное содержание последнего периода существования Запорожской Сечи: «Как раз в это последнее время своего существования на родной земле запорожское военное братство проявило склонность превратиться в отдельную государственную организацию и создать твердые основы ее экономического существования. Запорожье очень быстро эволюционировало от своеобразного рыцарского ордена полукочевого характера, с экстенсивным способом эксплуатации природных богатств своей территории (охота и рыболовство) к обычной государственной организации, с оседлым земледельческим хозяйством интенсивного характера. Оно становилось действительно демократической республикой, но уже носило в себе зародыш классовой дифференциации, которая неизбежно должна была наступить при дальнейшем нормальном развитии его экономической жизни». Добавим к словам Дорошенко, что и сам кошевой (кстати, он за свои средства построил четыре церкви в Украине) тоже в известной степени воспользовался результатами этой дифференциации: имущество кошевого, в частности, включало 50000 рублей наличными, несколько сотен червонцев, тысячи голов крупного рогатого скота, овец, коз...

Драматизм судьбы Калнышевского, и сейчас не оставляющей нас безразличными, заключается в том, что предводитель запорожцев, так нещадно наказанный Екатериной, отнюдь не был неким казацким «революционером»-мятежником, носителем радикализма, а тем более сепаратизма (и о каком радикализме можно говорить, когда речь идет о 85-летнем человеке; именно столько лет было кошевому, когда в июне 1775 года царский генерал Текелий разрушил Сечь). Наоборот, старшина Запорожья под руководством Калнышевского проводила весьма лояльную в отношении центрального имперского правительства политику. Поэтому отнюдь не соответствуют действительности утверждения Екатерины о том, что Запорожье стало средоточием опасных для государства бунтов, подстрекательств и анархических восстаний. Дело заключалось в другом. Как раз эволюция запорожской общины в сторону «обычной государственной организации» весьма беспокоила власти в Петербурге — поскольку невозможно было сочетать централизованный имперский строй (абсолютистский по своей природе), фундамент которого продолжала активно закладывать царица, и демократическое Запорожье с реальной (не политтехнологической) выборностью кошевого, с традициями древней казацкой воли... Вот почему императрица с такой холодной жестокостью расправилась со старшиной Войска Запорожского (не только с Калнышевским). Так, кошевой судья Головатый и войсковой писарь Глоба были отправлены в ссылку в Тобольск — и это несмотря на то, что войско не оказало генералу Текелию вооруженного сопротивления.

Что же касается Калнышевского, то он, как известно, был покаран наиболее беспощадно. Кошевого сослали пожизненно в Соловецкий монастырь, и там, замурованный в каменном каземате без окон и дверей, он провел 12 лет, буквально не видя света божьего. Впоследствии почти 100-летнего старца перевели в соседний каземат, условия содержания в котором отличались только тем, что можно было иногда, под караулом, ходить в церковь; но разговаривать с Калнышевским было категорически запрещено под страхом суровой кары. «Освободили» 111-летнего кошевого уже после прихода к власти Александра І (1801 г.). Умер он там же, в монастыре, в ноябре 1803 года, в возрасте 113 лет. Что важно подчеркнуть — умер, ни в чем не покаявшись, чувствуя духовную правоту.

И вот теперь пришло время хотя бы коротко сравнить «рыцарский кодекс» чести таких разных общин, как запорожское казачество, японские самураи и индейцы Северной Америки. Общее — при всех бесспорных отличиях — в этих кодексах одно: подчеркнутый культ свободы (между прочим, включая ее высшую форму: свободу умирать за родину). Сравним казацкие предписания и короткое стихотворение японского поэта ХVII в. Мицукури Ранрана: «Если ничего уже нет у тебя — Остается еще право Умереть, когда это очень нужно».

В ХVIIІ веке у нас, в ХІХ — ХХ веках в Японии и США происходил тяжелый, болезненный процесс смены традиционной культурной парадигмы (правда, у нас казацкая культура противостояла абсолютизму, а, например, в Японии самураи поддерживали неограниченную власть императора). Но во всех случаях речь идет о народах, чья жажда свободы, на первый взгляд, нерациональна (точнее, сверхрациональна). Столкновение «цивилизации порядка» и традиционной культуры тысячелетий — это всегда трагическая необходимость выбора: восставать с оружием в руках или, развивая дальше творческие основы родной культуры, противостоять подобной «цивилизации» свободным словом (вспомним Шевченко!). Калнышевский вынужден был уступить превосходящей грубой силе — но победил духовно, дав яркий образец жертвенного служения. Вот почему пример его жизни — это не мертвое дело забытых веков...