Самовластный князь с Севера

Имя и дела этого правителя, даже спустя 835 лет после его трагической гибели, словно овеяны дымкой какой-то загадочной романтики. Отчаянно храбрый воин; крутой, нередко жестокий, но всегда справедливый политик, с невероятной энергией добивавшийся объединения разрозненных древнерусских княжеств вокруг качественно нового государствообразующего центра — Владимиро-Суздальской земли; талантливый созидатель культуры, по замыслу которого на этой земле, в прежде неразвитом и полудиком уголке Северо-Восточной Руси, были воздвигнуты величественные храмы (Успенский собор во Владимире, «отовсюду зримый», блистал своей золотой главой, поражал людей изысканной красотой форм, невиданной роскошью отделки, великолепием торжественных служб), новые оборонительные сооружения (Золотые, Серебряные и Медные ворота в том же Владимире, Высокие Валы при въезде в город) — именно таким предстает князь Андрей Боголюбский на страницах трудов не только российских историков-классиков ХIХ и начала ХХ столетий (Карамзин, Соловьев, Ключевский, Иловайский), но и ведущих исследователей истории Киевской Руси советского периода (Рыбаков, Греков, Мавродин, Пашуто, Сахаров...). Своеобразный культ Андрея Боголюбского (все-таки старший и самый знаменитый сын основателя Москвы князя Юрия Долгорукого, продолжатель его дела) существует в сознании образованных россиян и сегодня.

Очень интересно то, что именно личность и жизнь Андрея Боголюбского убедительнейшим образом опровергают миф о якобы «общей истории» Украины и России (в реалиях второй половины ХII века — Руси Киевской и Руси Владимиро-Суздальской, Руси Северо-Восточной). Ибо, хотя князь Андрей почти всю свою сознательную жизнь посвятил ожесточенной борьбе за власть в масштабах всей Древней Руси (как правило, не особенно затрудняя себя выбором средств в этой борьбе), назвать его «общерусским» государственным деятелем просто невозможно. Напротив, в его лице мы имеем яркого представителя именно специфической, «самовластной», по сути уже монархической (в будущем ставшей зародышем московского царского самодержавия) политической культуры, по многим принципиальным позициям трудно совместимой с традиционной государственной практикой Киевской Руси.

Подробный и глубокий анализ обеих политических систем (прежней старокиевской и зарождающейся владимирско-московской) дал в свое время Михаил Грушевский. Великий украинский историк писал: «На Северо-Востоке Руси Андрей (Боголюбский. — И. С.) разрушал сложившийся политический строй и начертывал планы далекому будущему». В чем это, собственно, выражалось? «Андрей занялся преобразованием общественного строя своей земли: устранялись старые вечевые общины и на их место возвышались новые, не претендовавшие на народовластие; выгонялись князья, не желавшие стать подручниками старшего князя, бояре, не мирившиеся с князьями-«самовластцами», епископы, осмеливавшиеся перечить им, и на развалинах старого общественного строя созидалась сильная «самовластная» государственная власть. Честолюбие Андрея не ограничивалось пределами Суздальской волости, ему хотелось первенства в Русской земле. Но центром русской жизни, задававшим ей тон, все еще оставался Киев, хотя и утративший кое-что из своего престижа; пока так — Суздальская волость должна была остаться в ряду других второстепенной волостью...». Почему? Грушевский поясняет: «Киевский князь все еще de jure оставался старшим, «въ отца мъсто», и для суздальского князя».

Историк тут же делает оговорку: «Конечно, Андрей мог добиться и киевского стола (престола. — И. С.), но сделаться киевским князем было ему несподручно: с этим титулом связывалась традиция, выработанная вековою жизнью Южной Руси; принимая его, нужно было подчиняться этим традициям, строю южнорусской жизни с ее братством равноправных князей, вольным общинным духом, влиятельным боярством. Этот строй был глубоко антипатичен Андрею: недаром он тайком от отца бежал некогда из Южной Руси в свой Владимир («прихватив» при этом, а проще говоря, украв, знаменитую Владимирскую, а в действительности Киевскую, Вышгородскую икону Божьей Матери, не возвращенную в Украину до сих пор. — И. С.); преобразовать же этот строй, переделать его по своему новому владимирскому образцу — на это, конечно, не хватило бы энергии и дарований самого Андрея. Потому он выбрал другой способ действий; он захватил Киев, но для того лишь, чтобы разорить его и бросить, как ненужную вещь, отдать первому попавшемуся. Не переделывая южнорусской жизни, он наложил на нее тяжелую руку, давал чувствовать ее при всякому удобном случае и, унижая, гнетя Юг, старался возвысить себя и свою волость в глазах современников; эту политику провел он с обычною, ни перед чем не останавливающейся энергией и, нужно признаться, с немалым успехом».

Эти слова Михаила Сергеевича Грушевского дают, в немалой степени, ключ к пониманию предпосылок и причин катастрофы — взятия и практически полного опустошения Киева войсками коалиции князей, направляемой и руководимой Андреем Боголюбским (начало марта 1169 года). Во многом это был поворотный момент политической истории Киевской Руси. Киев как политический и культурный центр древнерусских земель был разорен, разграблен, опустошен, часть города была просто сожжена. Вот что рассказывает об этих страшных событиях Ипатьевская летопись: «В ту же зиму послал Андрей сына своего Мстислава с полками своими из Суздаля на киевского князя на Мстислава на Изяславича с ростовцами и с владимирцами и с суздальцами, и иных князей 11... В лето 1169 все князья, неприятели Мстислава Изяславича, обступили город Киев. Мстислав затворился в Киеве и бился из города. И была сеча крепкая 3 дня, и Мстислав стал изнемогать в городе. Берендеи и торки (это кочевые племена, которые были на службе у русских князей. — И. С.) изменили Мстиславу . Дружина же стала говорить: «Что, княже, стоишь? Поезжай из города, нам их не перемочь». И помог Бог Мстиславу Андреевичу с братьею, и взяли они Киев. Мстислав же Изяславич бежал из Киева во Владимир Волынский».

И далее началось самое страшное. «Взят был Киев, — повествует летописец, — месяца марта 8 дня (1169 года. — И. С.), на второй неделе поста в среду, и два дня грабили весь город, Подол и Гору и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу, и не было помилования никому ниоткуда. Церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен вели в плен, разлучая силою с мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли множество богатства, церкви обнажили, сорвали в них иконы, и ризы, и колоколы, взяли книги, все вынесли смольняне, и суздальцы, и черниговцы. А половцы зажгли монастырь Печерский святой Богородицы (значит, среди войск «коалиции», напавших на Киев, были и эти злейшие враги древних славян, что еще более подчеркивает оккупационную суть этих войск! — И. С.), но Бог молитвами святой Богородицы оберег его от такой беды. И было в Киеве стенание, и туга, и скорбь неутешная, и слезы непрестанные. Все же это случилось из-за наших грехов».

Андрей Боголюбский не стал занимать киевский стол, а «посадил» в древней столице Руси верного вассала — младшего брата Глеба Юрьевича. Случившуюся катастрофу знаменитая Густинская летопись оценивала так: «И отселъ впаде княженіе Кіевское, а Володымерское въ Москвъ вознесеся, оттоли бо Московскіе князи надъ Кіевскими начаша владъти». Лучше не скажешь! Началась невообразимая чехарда князей на престоле Ярослава Мудрого и Владимира Святого; с 1169 по 1184 год их сменилось 13(!). «Гегемония Киева окончательно ушла в область преданий» — пишет Грушевский. «Киевское население было ошеломлено таким небывалым погромом, — добавляет он. — Даже водворением прочного порядка и спокойствия не вознаградил Андрей Киевщину за нанесенный ей удар. Андрей не особенно заботился о том, чтобы удержать Киев в руках своей семьи, ему важно было лишь сохранить над ним свое влияние, не дать там утвердиться какой-нибудь самостоятельной личности, которая могла бы оспаривать первенство у Андрея и возвратить Киеву его значение. Опираясь на свое старейшинство в Русской земле, Андрей хочет бесконтрольно распоряжаться киевским столом, не обращая внимания ни на родовые счеты, ни на желания населения».

Это удавалось Боголюбскому в течение ряда лет. Но увы... В июне 1175 года сам князь Андрей Юрьевич внезапно стал жертвой заговора: значительная часть его окружения, и особенно родовитых бояр, ненавидели Андрея за его «высокоумие» и «гордость» (оценки, опять-таки, из Ипатьевской летописи) и, использовав как слепое орудие слугу князя, Якима, а также Петра, зятя боярина Кучки, и осетина Анбала, ключника, подговорили их на убийство (всего непосредственных заговорщиков было 20 человек). Андрея зарезали ночью проникшие в его покои враги.

Впрочем, политически его «дело» вовсе не погибло. Самовластная, деспотическая манера правления владимирского князя, единолично «казнившего» и «миловавшего» младших князей на просторах Древнерусской (уже распадавшейся) державы, нашла «творческое продолжение» в годы правления таких колоритных московских властителей — прямых потомков Боголюбского — как Иван Калита,

Василий III, Иван III. И, конечно же, Иван Васильевич Грозный...