Тысячелетний Владимир

Продолжение. Начало читайте в «Дне» № 29-30

Старорусьские книжники объясняли, что эта акция была совершенна для «обесславливания беса». Большинство современных исследователей, полагаясь на это сообщение «Повести временных лет», обычно воспринимают его буквально, утверждая, что глумливая расправа над Перуном должна была опорочить и унизить это недавно еще всесильное в глазах киевских язычников божество. Однако, думаю, в действиях Владимира следует усматривать обрядовое действо, которое в системе морально-этических ценностей языческого сообщества символизировало «изгнание» или «захоронение» божественного кумира. Его не случайно привязали к хвосту коня, который в поверьях языческих славян выступал одним из поводырей на тот свет. Вода, куда сбросили Перуна, также у древних славян издавна связывалась со смертью, потусторонним, «тем» миром. Избиение его палками тоже имело ритуальный характер: идола необходимо было физически уничтожить. Впрочем, не исключено, что перед нами литературный прием, которым воспользовался старокиевский книжник-христианин, чтобы таким образом засвидетельствовать превращение языческого истукана в «прах на летних жнивах» (Дан. 2:32-35).

Перуна провожали вплоть до днепровских порогов, за которыми открывался «чужой мир», мир кочевого «Поля». То есть его выпроводили к самой крайней границе расселения славян. Это означало, что за пределы их государства выпроваживалось язычество. Как видим, рождающееся христианское царство словно «разворачивается» из сакрального центра — Киева, образовывая вокруг него такое же сакральное пространство. При этом очистительную роль здесь снова выполняет мифологема воды.

Двенадцать «мужей», которых поставил Владимир избивать сваленного идола палками, символизируют здесь, как представляется, двенадцать апостолов. Неслучайным совпадением кажется и то обстоятельство, что «Повесть временных лет» среди детей Владимира насчитывает двенадцать сыновей. Следует отметить, что в христологии число 12 символизировало обновленное человечество и означало земную и небесную Церковь. Число двенадцать (двенадцать «мужей» и столько же сыновей Владимира), придавало летописному повествованию о крещении Руси черты грандиозного акта ее «нового избрания» и подтверждало апостольское назначение киевского правящего дома.

Самому же Владимиру отводилось, как представляется, почетное место тринадцатого апостола. Эту идею постепенно развивают старокиевские книжники середины — второй половины ХІ ст. Так, в ранг тринадцатого апостола, пусть и опосредованно, возводит Владимира Яков Мних в своей «Памяти и похвале князю Владимиру», называя его апостолом «в князьях». Но наиболее обстоятельно и последовательно эта тема разработана идейным сподвижником Ярослава Мудрого — первым русьским по происхождению митрополитом Илларионом в его знаменитом «Слове о Законе и Благодати». Блестящий теолог и эрудит, киевский мыслитель, в частности, утверждал:

«Хвалит же Римская страна похвальными голосами Петра и Павла, через которых уверовала она в Иисуса Христа, Сына Божия; Азия и Эфес, и Патм воспевают Иоанна Богослова; Индия — Фому; Египет — Марка. Все страны, города и народы уважают и прославляют, каждый — своего учителя, который учил их православной вере. Прославим же и мы по нашей возможности малыми похвалами нашего учителя и наставника, того, кто совершил великие и чудесные дела, великого кагана нашей земли Владимира, внука старого Игоря и сына славного Святослава, которые за время своего господства прославились мужеством и храбростью во многих странах, что их и по сей день за их победы и могущество вспоминают и воспевают. Потому что не в малой и неизвестной стране они правили, а в Русьской, которая известна, и о которой слышали во всех четырех концах земли».

В византийской агиографической традиции титул тринадцатого апостола был впервые употреблен по отношению к Константину Великому. Византийские басилевсы выступали продолжателями миссии, возложенной на апостолов. Из-за чего и киевский князь Владимир уподобляется равноапостольному императору Константину Великому. Это сходство задекларировано в первую очередь митрополитом Илларионом, который, обосновывая претензии тогдашней киевской церковной и политической элиты на канонизацию Владимира, называет последнего подобным великому Константину, равным ему умом и любовью к Христу. В летописном некрологе на смерть князя, помещенному в «Повести временных лет» под 1015 г. утверждается, что Владимир «является новым Константином великого Рима, который окрестился сам и окрестил люди свои — и сей так совершил, подобно ему». Как известно, на константинопольском церковном соборе в 869 г. «Новым Константином» был официально провозглашен император Василий ІІ. Этим, очевидно, и обусловливался интерес к константиновской традиции в Киевской Руси. Актуальность ему придавало еще и семейное родство Владимира с императорским домом. Почитание Владимира как второго Константина (и одновременно как второго Моисея) не было, как представляется, проявлением амбиций соперников Киевской Руси против Византии, а скорее выражением идеи их единства, совместного участия и принадлежности к единой, а следовательно и высшей, цивилизации, которая охватывала отныне и Византию, и Русь. Стремление тогдашних книжников-интеллектуалов подчеркнуть связь раннего киевского христианства с апостольской эпохой было определяющей идейной программой оформления Киево-Русьского христианского государства. Государства, которое в результате выбора князя Владимира находится отныне под особым Божьим руководством. Вот почему в памяти потомков Владимир остался «новым Константином великого Рима», который «молится за тех, кто воспевают его и верно возвеличивает».

С принятием христианства Киевское государство, согласно тогдашним представлениям, будто бы очистилось от скверны и из «не страны» стало страной и в то же время членом мирового христианского содружества. Христианизация Киевской Руси при Владимире Святославиче означала ее легитимацию на международной арене. Проявлением такого «новорождения» стала деятельность киевского властителя, который отныне перестал быть варварским вождем неизвестной в христианском мире страны, а смело уподобляется старорусьскими книжниками библейскому царю Соломону. Подобно последнему, Владимир был великим зодчим. В Киеве, на холме, где раньше размещался пантеон языческих божеств, князь велел построить церковь святого Василия в честь своего христианского патрона. В 991 году было заложен, а через пять лет освящен первый каменный киевский храм Успения Богородицы (Десятинный). Это показывало наглядно пророчество апостола Андрея о том, что «засияет благодать Божья на горах этих». Владимир, следовательно, предстает исполнителем назначенной апостолом Андреем миссии.

Часть 2. ВЛАДИМИР СВЯТОЙ НА РУБЕЖАХ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ

Фигура святого князя Владимира была весьма уважаемой во всем православном славянском мире. Память о нем сохранилась в самых отдаленных его уголках. Однако после катастрофы 1240-х годов, когда земли Средней Надднепрянщины были разорены монгольским нашествием, видимых признаков уважения к Владимиру в те времена здесь сохранилось крайне мало. Однако на землях Северо-Восточной Руси, территориально-политическим средоточием которой стало Московское княжество, внутриполитическая жизнь хотя и была обезображена, но не подавлена окончательно. Профессор Георгий Вернадский (1887-1973) — сын основателя Украинской Академии наук Владимира Ивановича Вернадского, который стал в эмиграции профессором Йельского университета (США), в свое время проницательно отмечал: «Московские князья умели подольститься к ханам, притвориться их верными слугами и так искусно вели дела, что ханы им поверили, предоставили старшинство над всеми другими и сделали их главными собирателями податей. Князья московские умели с незаурядным искусством воспользоваться этим положением: ордынские подати употребляли на подкупы в Орде и на приобретение себе владений; клеветали на своих соперников ханам как на мятежников, выпрашивали себе, для их укрощения, татарскую помощь и стали мало-помалу всесильными в России».

ВЫШИТОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КИЕВСКОГО ВЛАДИМИРА — МОГУЩЕСТВЕННОГО УКРАИНСКОГО МОНАРХА. ИМЕННО ЭТОТ ВЛАСТИТЕЛЬ СТАЛ ОДНОЙ ИЗ ПЕРВЫХ ЖЕРТВ «РЕЙДЕРСКОГО» ЗАХВАТА НАШЕЙ ИСТОРИИ МОСКВОЙ... / ФОТО С САЙТА ABRISART.COM

Восходящий пункт московского самосознания составляла идея непрерывности церковного и династического единства от Киева до Москвы. Святой Владимир почитался как прародитель московских правителей, которые позиционировались единственными законными наследниками киевских князей: «от Владимера даждь и до сего дне его род единъ, и правилися всемъ великимъ княземъ о всемъ, преже Киевскимъ, потомъ же Владимирскимъ». Эти постулаты, впрочем, не могли ввести в заблуждение образованных европейских книжников. Так, называя Владимира Великого «Царем или Королем, Единовластцем и Великим князем всея Руси», польский хронист

М. Стрыйковский на полях своего труда сделал весьма знаменательное примечание: «A от того Владимира московские цари присвоили себе всю Русь».

Принцип религиозного единства всей Руси, осознанный великими московскими князьями уже со времен Ивана Калиты, стал для Москвы указателем и в сфере политики. Вот почему борьба за «собирание Русьских земель» — наследие Владимира Святого была, не в последнюю очередь, и идеологической борьбой за собирание и присвоение истории этих земель. Пережив страшный для всех христиан 7000-й (1492) г., когда ожидался грядущий конец света, местные книжники обращают свои помыслы к поискам новой роли и предназначения Москвы. В знаковом памятнике московской книжности второй половины ХV ст. «Изложении пасхалии на осьмую тысячу лет» митрополита Зосимы, в частности московский велиий князь уподобляется Константину Великому и первокрестителю Руси Владимиру — второму Константину.

Победа над Казанским и Астраханским ханствами и усмирение Ногайской орды открывала для московского царя заманчивую перспективу последующей эскалации военных действий в Ливонии. В ходе Ливонской войны Иван Грозный стремился отобрать у Литвы земли, которые ранее входили в состав Древнерусьского государства. Вожделенной целью было для него отвоевать Киев — давнюю столицу Руси, ее сакральный центр. В то время представление о наследовании Москвой святынь Киева уже крепко укоренилось в сознания местной церковно-политической элиты. Московская правящая династия («род») была вписана еще Иваном ІІІ в древний помянник Печерского монастыря в Киеве, восстановленный печерскими монахами между 1483–1526 гг.

Идейным обоснованием Ливонской войны стала задача освобождения восточнославянских земель от власти нечестивых «латын» и установление там власти православного царя. Идеологической подоплекой этим замыслам стал памятник московской публицистики конца 20-х — начала 30-х гг. XVІ ст. — «Сказание о князьях Владимирских», на основе которого около

1547 г. был составлено «Поставление великих князей русских», что стало вступлением к чину венчания на царство Ивана Грозного. Московский царь выступает здесь наследником киевских князей — Владимира Святославича и Владимира Мономаха, от которого он унаследовал царский венец и венчался им на царство. «Поставление великих князей русских» детально пересказывает легенду о получении киевским князем Владимиром Всеволодовичем этих византийских инсигний власти, венчание ими, а, следовательно, и превращение его в «царя Великииа Русии».

Тогдашняя московская политическая мысль взяла на вооружение и древнюю киевскую легенду о путешествии апостола Андрея, который, по свидетельству «Повести временных лет», посетил киевские горы и провозгласил, что на этих горах починет Божья благодать и появится большой город с церквами. Последняя устанавливала связь древнерусьской церковной организации со столицами вселенского православия и придавала ей апостольского измерения не только теологически, но и исторически. В произведениях московских книжников эта легенда приобрела другую идейную окраску. Фигура апостола Андрея противопоставляется католическому догмату о примате римского папы — прямом наследнике апостола Петра. Утверждение московских книжников о крещении Руси родным братом последнего устанавливало равноправие Рима и Московии. Идея обладания Москвой наследием апостола Андрея и св. Владимира позже найдет свое подтверждение в получении ею мощей крестителей Руси. В 1640 г. из Киева в Москву была доставлена часть мощей св. Владимира, обнаруженных Петром Могилой в руинах Десятинной церкви, а несколькими годами позже из Фесалоник в Москву была доставлена десница апостола Андрея.

Топикой тогдашней дипломатической переписки царского московского двора стали представления о Киеве как «государевой», или «прародительской» вотчине. Московский царь позиционировался «естественным» обладателем всего «русскаго» рода, а восточнославянские земли Великого княжества Литовского — его наследственными территориями. Ивану Грозному, как известно, так и не удалось воплотить в жизнь свои грандиозные замыслы и войти победным шествием в столицу первых русьских князей, чтобы стать полноправным обладателем Киева с его немеркнущими в веках святынями. Между тем, в политико-идеологических представлениях царей киевское наследие продолжало оставаться приобретением Москвы. Эта идея наследования Москвой святости Киева нашла свое окончательное завершение в предельно четкой литературной формуле «Москва — Второй Киев». При этом мотив «Москва — Второй Киев» был для Московской Руси, как представляется, более значимым дискурсом идентичности, чем наполненный метафизически конфессиональным содержанием мотив «Москва — Третий Рим».

Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «Украина Incognita»