Верь только в себя

Удивительно порой складываются судьбы людей! Пылкий юноша-эстет, рожденный на украинской земле, в Одессе, талантливый, просвещенный, романтично настроенный, получивший русское образование, воспитывавшийся на русской культуре, писавший «трогательные» элегии по-русски наподобие таких:

Не страшна мне рана,

Не страшна измена,

Я умру без стона

За твою любовь.

И вот этот «нежный» романтик, узнав про страшный еврейский погром в Кишеневе 1903 года, дал себе клятву: отныне и до последнего дыхания служить родному, еврейскому, народу, вступил в отряды еврейской самообороны в Одессе и примыкает к сионистскому движению, которому без остатка посвящает жизнь: свою творческую энергию, литературный и ораторский талант, свою необыкновенную способность увлекать массы. Он стал затем одним из выдающихся вождей еврейского народа ХХ века.

Речь идет о Владимире (Зееве) Жаботинском (1880 — 1940), чье творческое наследие (у нас речь пойдет о его блестящей дореволюционной русскоязычной публицистике — в последнее десятилетие жизни Зеев Жаботинский по-русски писал мало, почти исключительно на иврите и идише, вообще же он владел семью языками) крайне недостаточно изучено в Украине. Между тем написанное этим политиком, национальным лидерам и борцом содержит в себе, как минимум, три урока, три действительно актуальных вывода, очень важных для современной революционной Украины, нашей пробуждающейся нации. В нашу задачу не входит изложение биографии Жаботинского, захватывающей, как приключенческий роман (отметим только два момента: именно он в 1917 году создал первый, признанный министерством обороны, еврейский полк в составе британской армии, и это было первое за многие столетия еврейское подразделение, воевавшее с оружием в руках за свою родину. И именно Жаботинский, один из лидеров Всемирной сионистской организации  20 — 30-х годов, прославился своей неуступчивостью, бескомпромиссностью, ненавистью к грязным политическим сделкам). Мы сейчас постараемся изложить, предельно кратко, три основных урока Владимира Жаботинского для Украины.

УРОК ПЕРВЫЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ

Когда в 1911 году антисемиты-черносотенцы, опекаемые нередко высшей имперской властью, обвинили евреев в «ритуальных традиционных убийствах славянских детей», а часть еврейской общественности сочла возможным униженно оправдываться и доказывать свою невинность (знаменитое провокационное «дело Бейлиса»), Жаботинский в статье «Вместо апологии» ответил им всем такими жесткими, звенящими, как кнут, словами: «Нам не в чем извиняться. Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как имеют их и другие народы. Да, есть у нас и провокаторы, и торговцы живым товаром, и уклоняющиеся от воинской повинности, есть, и даже странно, что их так мало при нынешних условиях. У других народов тоже много этого добра — и, однако, ничего, соседи живут и не стесняются. Нравимся мы или не нравимся, это нам, в конце концов, совершенно безразлично. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было. Какое нам дело, с какой стати нам стесняться?

Краснеют разве наши соседи за то, что христиане в Кишиневе вбивали гвозди в глаза еврейским младенцам? Нисколько: ходят, подняв голову, смотрят всем прямо в лицо, и совершенно правы, ибо так и надо, ибо особа народа царственна, не подлежит ответственности и не обязана оправдываться. Даже тогда, когда есть в чем оправдываться. С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете, и знаем цену ей, себе, им? Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена, и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие, как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим».

Конечно, есть в этих блестящих строках и частичка полемических «перехлестов». И все же: разве сейчас, через сто с лишним лет, эти слова Владимира Жаботинского не дают нам, украинцам, единственно верные ориентиры: не оправдываться, не доказывать, что нет у нас никакой «фашисткой хунты», не было «распятого мальчика» в Славянске, преодолевать в себе комплекс национальной неполноценности. Ибо, действительно, раньше наших врагов мы пришли — и позже уйдем!

С этим тесно связан еще один, очень важный, мотив публицистики Жаботинского: необходимость опоры, прежде всего, на собственные национальные силы, без иллюзий, самообманов и самоутешений. Вот что он писал: «Поле нашего творчества — внутри еврейства. Мы служили еврейскому народу и не желаем другого служения. Здесь мы не слепы. Здесь не ведем народ в безвестную темноту на добрую волю союзников, которых не знаем, за которых не вправе ручаться. Здесь мы даем народу цель и говорим: у тебя нет союзников — или сам за себя, или нет спасения. Никто на свете не поддержит твою борьбу за твою свободу. Верь только в себя, сосчитай свои силы, измерь свою волю, и тогда — или иди за нами, или — да свершится над тобой судьба побежденных». Весьма нелишне было напомнить эти слова Жаботинского тем политикам в Украине, которые и до сих пор надеются не на волю своего народа, а исключительно на помощь «мирового сообщества».

УРОК ВТОРОЙ. ПРОТИВ АССИМИЛЯЦИИ, В ЗАЩИТУ НАЦИОНАЛЬНЫХ КУЛЬТУРЫ И ИДЕНТИЧНОСТИ

Из статьи Жаботинского «О национальном воспитании» (1903 г.): «Нельзя больше так жить, как мы живем: мы жалуемся на то, что нас презирают, а сами себя почти презираем. И это не мудрено, если подумать, что еврей, воспитанный по-нынешнему, знает о еврействе, т. е. о самом себе, только то, что видит вокруг, то есть картину, не могущую польстить чувству национального достоинства. Если бы ему была известна колоссальная летопись еврейского величия и еврейского скитания, он мог бы почувствовать, сколько благородных сил кроется в этом маленьком, но непобедимом племени, и ощутил бы гордость, и приучился бы радоваться при мысли, что он еврей; и тогда все неприятности еврейского существования показались бы ему гораздо легче, потому что терпеть неприятности за нечто любимое гораздо легче, нежели за нечто ненавистное или почти ненавистное. Но еврей, воспитанный по-теперешнему, совершенно не знает величавой перспективы еврейской истории, а знает только сегодняшний момент и свой уголок».

СТАРАЯ ОДЕССА (ФОТО). ЭТО — РОДИНА ЖАБОТИНСКОГО, ГДЕ ПРОШЛИ ЕГО ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ / ФОТО С САЙТА ODESSA-KVARTIRA.COM

И еще, в конце той же статьи, итоговый вывод Жаботинского: «Если бы еврейская культура была еще ниже самых низких клевет, если бы еврейский язык был хуже скрипа немазаной телеги, то и тогда возвращение к этой культуре через посредство этого языка было бы для нас совершенно непреодолимой реальной потребностью, от неудовлетворения которой мы реально страдаем, — было бы властной исторической необходимостью. Нас национализирует сама история, и тех, кто ей противится, она тоже рано или поздно повлечет за собою. Но они поплетутся тогда за нею в хвосте, как связанные пленники за колесницей покорителя. Благо тому, кто первый поймет ее дух и пойдет в первых рядах ее победоносного течения.

И первым из первых должен пойти тот, в чьей власти душа народа — народный учитель». Нужны ли здесь комментарии? Добавим к словам Жаботинского вот что. Украинская нация подтверждает и защищает свою национальную идентичность на Майдане, на востоке. Делает это не словами, а в боях. Кровью. Так потребовала от нас, украинцев, история. Того же самого она требовала несчетное количество раз от еврейского народа в ХХ веке. Требует и сейчас. В этом сходство исторических судеб наших народов.

УРОК ТРЕТИЙ. УКРАИНСКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ — СВЕРШИВШИЙСЯ ФАКТ, И ЕГО НЕОБХОДИМО ПРИВЕТСТВОВАТЬ ВСЕМ НАРОДАМ ИМПЕРИИ РОМАНОВЫХ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЕВРЕЯМ

Из статьи Жаботинского «Урок юбилея Шевченко»: «Когда приходится, по долгу службы, чествовать юбилей Шевченко, мы стыдливо рассказываем друг другу, что покойник, видите ли, был «народный» поэт, пел о горестях простого бедного люда, и в этом, видите ли, вся его ценность. Нет, не в этом. «Народничество» Шевченко есть дело десятое, и если бы он все это написал по-русски, то не имел бы ни в чьих глазах того огромного значения, какое со всех сторон придают ему теперь. Шевченко есть национальный поэт, и в этом его сила. Он — национальный поэт по своему объективному значению. Он дал и своему народу, и всему миру яркое, незыблемое доказательство, что украинская душа способна к самым высшим полетам самобытного культурного творчества.

За это его так любят одни, и за это его так боятся другие, и эта любовь и этот страх были бы ничуть не меньше, если бы Шевченко был в свое время не народником, а аристократом в стиле Гете или Пушкина. Можно выбросить все демократические нотки из его произведений (да цензура долго так и делала) — и Шевченко останется тем, чем создала его природа: ослепительным прецедентом, не позволяющим украинству отклониться от пути национального ренессанса. Это значение хорошо уразумели реакционеры, когда подняли накануне юбилея Шевченко такой визг о сепаратизме, государственной измене и близости столпотворения. До столпотворения и прочих ужасов далеко, но что правда, то правда: чествовать Шевченко просто как талантливого российского литератора № такой-то нельзя, чествовать его значит признавать все то, что нет и не может быть единой культуры в стране, где живет сто и больше народов: понять, признать, потесниться и дать законное место могучему собрату, второму по силе в этой империи».

Из той же статьи: «Мы сами здесь на юге так усердно и так наивно насаждали в городах «обрусительные» начала (пример национальной самокритики Жаботинского. — И. С.), наша печать столько хлопотала здесь о русском театре и распространении русской книги, что мы под конец совершенно потеряли из виду настоящую, осязательную, арифметическую действительность, как она «выглядит» за пределами нашего куриного кругозора. За этими городами колышется сплошное, почти тридцатимиллионное украинское море. Загляните когда-нибудь не только в центр его, в какой-нибудь Миргородский или Васильковский уезд: загляните в его окраины, в Харьковскую или Воронежскую губернию, у самой межи, за которой начинается великорусская речь, — и вы поразитесь, до чего нетронутым и беспримесным осталось это сплошное украинское море. Есть на этой меже села, где по сю сторону речки живут «хохлы», по ту сторону — «кацапы». Живут испокон веков рядом и не смешиваются (очень важное замечание Жаботинского; написано в 1911 году! — И. С.). Каждая сторона говорит по-своему, одевается по-своему, хранит особый свой обычай; женятся только на своих; чуждаются друг друга, не понимают и не ищут взаимного понимания. Съездил бы туда П. Б. Струве (известный русский «либерал-империалист», в молодости — «легальный марксист». — И. С.), прежде чем говорить о единой «общерусской» сущности. Такого выразительного «отталкивания» нет, говорят, даже на польско-литовской или польско-белорусской этнографической границе. Знал свой народ украинский поэт, когда читал мораль неразумным дивчатам:

«Кохайтеся, чорноброві,

Та не з москалями,

Бо москалі — чужі люде...»

Из статьи В. Жаботинского

«О языках и прочем» (1911 г.)

«Десять Гоголей и сто Короленко не сделают русскую литературу «общерусской»: она остается русской, т. е. великорусскую, а рядом с нею украинский народ, пробиваясь сквозь строй великих трудностей, создает свою литературу на своем языке.

Я написал, что если русская культура играет теперь неестественную роль культуры всероссийской, то причина, главным образом, в вековом насилии и бесправии. П. Б. Струве с этим не согласен. Русская, мол, культура преобладает и в Киеве, и в Могилеве, и в Тифлисе, и в Ташкенте «вовсе не потому, что там обязательно тянут в полицейский участок расписаться в почтении перед русской культурой, а потому, что эта культура действительно есть внутренне властный факт самой реальной жизни всех частей Империи, кроме царства Польского и Финляндии». Тут уж П. Б. Струве безусловно несправедлив к нашему благопопечительному российскому начальству. Как же можно отрицать его великие, неискоренимые из нашей памяти заслуги по части насаждения русской культуры за пределами Великороссии. П. Б. Струве с легким сердцем констатирует, что теперь в Киеве «нельзя быть участником культурной жизни, не зная русского языка», и думает, будто полицейский «участок» тут ни при чем, а между тем это великая ошибка. Напротив, все дело в участке и в его многовековом усердии.

Вот перед нами новейшее время: с половины прошлого столетия замечается в России подъем украинского движения — и тотчас же начинается сверху ревностная борьба против «хохломании» и «сепаратизма». В 1863 году министр Валуев провозглашает: «Не было, нет и быть не может украинского языка» — а в 1876 году издан был указ, просто-напросто воспретивший украинскую культуру. Что же удивительного, если на этом поле, начисто опустошенном и распаханном усилиями урядника, с такой легкостью и вне всякой конкуренции взошли посевы той культуры, которую урядник, по крайней мере, терпел? И ничуть ее пышный расцвет в Киеве не доказывает, что дело исключительно в ее собственной мощи, что она и без помощи урядника все равно заглушила бы все соседние ростки и воцарилась единодержавно. Напротив, П. Б. Струве сам не будет спорить против того, что если бы вместо указа о запрещении украинской культуры явился в 1876 г. указ о разрушении вести на украинском языке преподавание в школах и гимназиях, то уважаемому публицисту вряд ли пришлось бы теперь так победоносно констатировать, что в Киеве без русского языка нельзя быть культурным человеком. Зачем игнорировать историю и уверять, будто все обошлось без кулака и будто успехи русского языка «на окраинах» доказывают внутреннее бессилие инородческих культур? Ничего эти успехи не доказывают, кроме той старой истины, что подкованными каблучищами можно втоптать в землю даже самый жизнеспособный цветок».

***

Зеев Жаботинский как один из вождей национальной борьбы еврейского народа похоронен на горе Герцля в Иерусалиме. Читатель уже убедился, как основательно, подробно, с какой симпатией и с каким знанием дела он писал об Украине, на земле которой, в Одессе, появился на свет (поистине, Одесса — город не только Исаака Бабеля, Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Юрия Липы, Леонида Утесова, но и Владимира Жаботинского!). Патриоты Украины, взявшие в руки оружие, легко поймут эти страстные слова Жаботинского: «Сионизм — это воплощение национальной гордости и суверенного самоуважения, органически несовместимых с тем, чтобы судьба евреев была менее важна, чем другие вопросы мирового значения. Для каждого, кто так чувствует, всякое «спасение мира» — позорная ложь, пока нет у евреев своей страны, как у других народов. Мир, в котором у еврейского народа нет своего государства, — это мир воров и разбойников, дом разврата — и нет у него права на существование». Жаботинский очень четко знал, за что борется его народ. Мы победим (это не менее важно, чем все реформы), только если не менее четко будем знать, за что борется народ украинский.