Взгляд за кулисы истории

Ценность любых мемуаров (и как исторического источника, и как творения литературы — заурядного либо выдающегося) непосредственно зависит от богатства жизненного опыта их автора. Разумеется, если человек, взявшийся за перо, на протяжении многих лет или тем более десятилетий был не только свидетелем, но и участником важнейших исторических событий (порой — даже их инициатором), то познавательное и научное значение написанных им воспоминаний резко возрастает. Хотя большинству мемуаристов присуще лукавое стремление «затушевать» свои ошибки, грехи, а случается — и преступления, одновременно все внимание сосредоточив на собственных заслугах, подвигах и победах (эта традиция восходит еще к «Запискам о Галльской войне» Юлия Цезаря). И тем не менее, когда один из заметных актеров великой исторической сцены дает потомкам возможность увидеть «закулисье» истории, пусть даже этот взгляд будет преломляться сквозь весьма субъективные «внутренние очки» автора, мемуариста, рассказчика, — это всегда весьма важно и интересно. Конечно же, любой повествователь всегда субъективен — но между ним и нами, знающими то, что было неведомо ему, но не знающими того, что может рассказать миру только он, возникает «дуга высокого напряжения» — лучший путь к истине.

Воспоминания бывшего советского лидера Никиты Хрущева, полуподпольно надиктованные им после отставки, в 1967—1971 годах, и тогда же изданные на Западе (за что Хрущев имел, мягко говоря, крупнейшие неприятности по партийной линии, что и ускорило его кончину), а в полном объеме опубликованные только в 1990—1994 годах в московском журнале «Вопросы истории» — бесспорно, один из интереснейших исторических документов второй половины ХХ века (работу над воспоминаниями прервала смерть Хрущева). Написанные во внешне непритязательном стиле, порой нарочито упрощенным, даже «наивным» языком, эти мемуары и доныне остаются для вдумчивых читателей незаменимым источником сведений о сталинском тираническом режиме, его «громких» парадах и о его кровавой «адской кухне». Причем следует учесть, что иллюзия «наивности» повествовательного слога Хрущева — это именно иллюзия; автор, почти четверть века проведший в жутком сталинском террариуме, приспособившийся к нему (и выживший там!), знал очень и очень много убийственных тайн, которые унес с собой в могилу. Тем более интересно прочитать о том, что он все-таки счел возможным доверить бумаге. Особенно нам, украинцам — ведь более трети общего объема «Воспоминаний» Хрущева посвящено нашей стране. Вообще говоря, этот труд, его серьезный анализ требует целой серии статей; здесь мы остановимся на времени «Великого Террора» и его украинской «проекции» у Хрущева.

В начале 1938 года, как повествует Никита Сергеевич, его — в ту пору первого секретаря Московского горкома ВКП(б) — вызвал к себе Вождь и заявил следующее: «Мы хотим послать Вас на Украину, чтобы Вы возглавили там партийную организацию. Косиор (тогда руководитель украинского ЦК. — И. С.) перейдет в Москву к Молотову первым заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров» (через несколько месяцев Косиор, один из главных, вольных или невольных, исполнителей преступных сталинских приказов в Украине, будет уничтожен — Вождь избавлялся от «отработанного материала» и заметал следы). Далее Хрущев пишет так: «Было назначено время моего отъезда. Я попросил Маленкова (в то время — главный «кадровик» ЦК ВКП(б)) подобрать мне нескольких украинцев из Московской партийной организации (там их было много) или из аппарата ЦК партии». И потом Никита Сергеевич в своем характерном деловито-лаконичном стиле поясняет, зачем это потребовалось: «По Украине будто Мамай прошел. Мне сказали, что на Украине из-за арестов сейчас нет ни одного председателя облисполкома и даже председателя Совнаркома, есть его первый заместитель (он тоже в ближайшее время будет расстрелян. — И. С.), нет заведующих отделами обкомов и горкомов партии, а в ЦК КП(б)У — ни одного заведующего отделом». Прервем на минуту рассказ Хрущева о том, как он подбирал партработников-украинцев, живущих в Москве, в свою «команду» (а точнее — их ему спускали; так, кандидатуру Бурмистенко, будущего второго секретаря ЦК, используя выражение самого Хрущева, «назвал Маленков»), и задумаемся вот о чем.

Вся (!) верхушка ЦК КП (большевиков) Украины была физически уничтожена. И сам Хрущев несколько раз настойчиво повторяет: «Людей тогда на Украине просто тянули во враги», «вся руководящая верхушка страны была уничтожена в составе 3-х поколений, если не больше», «уничтожалась «верхушка» в несколько этажей», «это была настоящая мясорубка, резня» и т. д. Тут встают два кардинальных вопроса. «Резня» 1937—1938 годов была отнюдь не «импровизацией» и тем более не «вынужденной мерой» Сталина в борьбе с «реальными врагами», как сейчас пишут некоторые околокремлевские историки. Это был закономерный (страшный!) этап на пути Вождя к абсолютной власти — уничтожать всех потенциальных противников или «слишком много знающих» вчерашних холопов и слуг, у которых руки тоже были в крови. Применительно к Украине — те партийные и советские чиновники, которые рабски помогали Сталину проводить «террор голодом» в 1932—1933 годах (а помогали, важно подчеркнуть, не 100%, хотя и большинство!), все они, за редчайшим исключением, были через четыре или пять лет Сталиным уничтожены. Ибо мешали ему. Такова лютая, беспощадная месть Истории — и предупреждение будущим холопам будущих тиранов.

Второй момент таков. Какова мера личной ответственности самого Хрущева за творимые злодеяния? — кстати, он так их и называет.

Следует со всей определенностью сказать, что мера эта очень велика. Ибо не только в Москве в 1936—1937 годах, но и в Украине в 1938 году, и позднее он подписывал десятки тысяч «расстрельных списков», обрекая людей на гибель. Заметим, что сам Никита Сергеевич, признавая, что «не мог спасти» многих людей (но некоторых «вытаскивать из петли» ему удавалось, если верить мемуарам), всю полноту ответственности возлагает — кроме лично Сталина — на органы НКВД, которые фактически встали над партией, ибо «не партийные органы указывали чекистам основные направления борьбы против врагов, а, наоборот, чекистские органы диктовали партийным комитетам политику». Характерно, что вплоть до самой смерти, при всей резкости и искренности осуждения сталинской «резни» (и, быть может, особенно в Украине, ибо здесь Хрущев проработал дольше всего), бывший Первый секретарь ЦК не осмелился поставить вопрос об ответственности правящей партии, изначально построенной на вождистских, тоталитарных принципах, — за истребление (голодом, пулями, пытками) миллионов людей. Это было выше его сил...

При этом мемуары Хрущева — живой, подлинный документ времени (хотя автор, мягко говоря, лукавит, утверждая: «Мы все (кто «мы»? и «все» ли?) верили тогда Сталину как нашему испытанному вождю в борьбе за победу социализма, хотя и были сомнения, и у меня лично тоже: а не гибнут ли невинные люди?»). Хрущев беседовал с приговоренными к расстрелу по обвинению в сознательном вредительстве (отравлении сотен лошадей в западных областях Украины) профессорами-зоотехниками, и абсурдность обвинений была уже тогда вполне очевидна — когда несчастные, по требованию первого секретаря ЦК КП(б)У, написали химическую формулу мнимого «яда», он оказался совершенно безвредным, но, тем не менее, невинных расстреляли (сам Хрущев пишет так: «И сколько было таких случаев? Тысячи, десятки тысяч!»). И тем не менее, даже такие дикие расправы не поколебали «правоверность» Никиты Сергеевича.

Вот живые «зарисовки с натуры» из «Воспоминаний» Хрущева. Впечатляет сцена: нарком внутренних дел УССР Успенский (один из «плеяды» сталинских палачей, орудовавших в Украине: Балицкий, Леплевский...) кладет на стол первому секретарю «материалы» на великого Максима Рыльского: националист, «враг народа», скрытый петлюровец, подлежит аресту. Хрущев пишет: «Я возразил Успенскому: «Что Вы? Какой он националист? Он просто украинец и отражает национальные украинские настроения. Нельзя каждого украинца, который говорит на украинском языке, считать националистом. Вы же на Украине!». Но, по словам Хрущева, этот довод не произвел на Успенского (кстати, затем растрелянного) никакого впечатления. И только другой аргумент: «Поймите, Рыльский написал стихотворение о Сталине, которое стало словами песни. Эту песню поет вся Украина. А Вы хотите его арестовать? Этого никто не поймет» — только этот аргумент, если верить Хрущеву, помог отвести топор, нависший над головой поэта...

А вот другая сцена. Известный тогда врач Медведь, человек немалой физической силы и смелости, присутствовал на одном из собраний, где докладывались результаты поисков «врагов народа». Внезапно встает какая-то женщина (провокатор или душевнобольная — Хрущев не уточняет) и громко заявляет на весь зал: «Я этого человека — указывает на Медведя — не знаю, но по глазам его вижу, что он враг народа». И если бы не твердость и находчивость врача, молниеносно ответившего: «Я эту женщину, которая сейчас выступила, в первый раз вижу, но по глазам угадываю, что она...» (тут Медведь употребил крепкое слово), то, подчеркивает Хрущев, «он погиб бы. Растерялся — погиб бы. Время было такое...»

Конечно, Хрущев писал свою книгу не только для того, чтобы рассказать о времени, но и чтобы оправдать себя во времени. Но, видимо, он был искренен, когда признавал: «Не думаю, что то, что я скажу — обязательно истина. Нет, истину будет находить каждый, сопоставляя разные точки зрения по тому или другому вопросу в то или другое время. Только этого я и хочу. Глуп тот, кто хотел бы все подстричь под одну гребенку, а все, что не подходит под нее, все это объявить ересью, глупостью, а может быть, даже преступлением. Пусть судит сама история, пусть судит народ».