Жизнь «непоправимого идеалиста»

 ...В конце апреля 1926 года в Украину вернулся уже не молодой (ему было 55 лет) поэт, переводчик, театральный критик, драматург, публицист, литературовед и общественный деятель. Его имя — Мыкола Кондратьевич Вороный — не было тогда, по-видимому, известно тем «широким пролетарским массам», чьим именем ежесекундно клялась «рабоче-крестьянская» власть. Однако значение творчества этого человека для украинской национальной культуры замечательно осознавали такие авторитетные мастера слова, как Максим Рыльский, Павло Тычина, Александр Белецкий, Мыкола Зеров...

Они отлично знали, что речь идет о близком друге и младшем соратнике Ивана Франко («идеалистом непоправимым» назвал Иван Яковлевич 30-летнего Мыколу в известном вступлении к поэме «Лісова ідилія»), о великом поэте, который всю свою творческую жизнь стремился приобщить украинскую литературу к вершинным достижениям литературы европейской и мировой, к современному достоянию зарубежной эстетичной мысли — ему близок был духовный мир Шеллинга и Бодлера, Шопенгауэра и Верлена, Спинозы и Ницше, а украинские великаны Тарас Шевченко и Михаил Драгоманов навсегда, еще с юношеских лет, вдохновили Вороного на служение родному народу. Огромное влияние на формирование мировоззрения нашего героя оказало становление молодого украинского театра и такие корифеи, как Марко Кропивницкий, Михаил Старицкий, Панас Саксаганский, Николай Садовский. Вороный, который в молодости какое-то время сам находился в составе путешествующих театральных групп, в первые два десятилетия ХХ века был общепризнанным лучшим в Украине театроведом, положив начало у нас профессиональному изучению этого вида искусства.

И, весьма вероятно, такие выдающиеся реформаторы национального театра, как Лесь Курбас и Мыкола Кулиш, хорошо помнили такие строки из статьи Мыколы Вороного «Театральное искусство и украинский театр» (еще 1912 года!): «Сцену только и можно понимать как художественное проявление всенародной национальной культуры. Культура является продуктом нации, продуктом всенародного, веками приобретаемого сокровища. Поэтому и сцена должна быть только демократической (в широком значении этого слова) и только национальной. Театр и культура должны слиться вместе. Только при таком условии сцена перестанет быть партийной трибуной, кафедрой, перестанет быть и местом нездоровых утех, а сделается свободным форумом для высокого преобразования человеческого Духа и таинственного откровения Красоты». В этих словах как можно лучше отразились убеждения Вороного — театрально критика.

А репутация Мыколы Вороного — поэта была, вероятно, не менее высокой (и заслуженно высокой!). Ведь речь шла о несравненном (и то — европейски настроенном) мастере слова, которому поистине были подвластны самые разнообразные жанры поэтического искусства: лирическая исповедь, триолеты, баллады, басни, эпиграммы — и вместе с тем историко-философские произведения; вспомним только классическую поэму «Євшан-зілля» (1899 г.) о пленном половецком юноше, которого полностью устроила сытая, пусть невольническая, унизительная жизнь при дворе киевского князя и который, не среагировав ни на уговоры старого отца, ни на волшебные звуки родной песни,

«затремтів, очима блиснув

і зірвався на рівні ноги» —

только услышав аромат травы родных степей, того душистого Евшан-зелья. И — скорее, во что бы то ни стало бежать на Родину...

Это — переработка легенды из древней летописи. Впрочем, вывод Вороного полностью актуален и сегодня:

«Україно! Мамо люба!

Чи не те ж з тобою сталось?

Чи синів твоїх багато

На степах твоїх зосталось?

Чи вони ж не відцурались,

Не забули тебе, неньку,

Чи сховали жаль до тебе

І кохання у серденьку?

Марна річ! Були і в тебе

Кобзарі — гудці народні,

Що співали — віщували

Заповіти благородні, —

А проте тієї сили,

Духу, що зрива на ноги,

В нас нема, і манівцями

Ми блукаєм без дороги!

Де ж того євшану взяти,

Того зілля-привороту,

Що на певний шлях

направить, —

Шлях у край свій повороту?!»

(Кстати, именно эти последние слова поэмы были, при переиздании поэзий Вороного, изъяты в 1929 году внимательной большевистской цензурой.)

Мыкола Кондратьевич владел, кажется, всеми «регистрами» поэтического слова: от элегического «вздоха»:

«Тепер тобі весь світ здається

чарівним,

Він манить, зваблює, —

таємний та чудовий...

Але настане час, і досвідом

тяжким

Розірветься украй твій запал

поверховий;

Приваби світові обернуться

у дим

І, зраджена життям, ти

схилишся у горі,

Що марно вік минув на бенкеті

чужим,

І ти на заході життя...

Memento mori!» — и до патриотического призыва:

«За Україну,

За її долю,

За честь і волю,

За народ!»

(эти слова стали известной маршевой песней).

Или же:

«Коли ти любиш рідний край, —

Гори, палай!

Коли в огонь живої мови

Чуття святого надаси,

Ти станеш лицарем краси,

І визволення, і любови.

За честь і правду все віддай,

Коли ти любиш рідний край!»

А впрочем, «компетентные» гэпэушные органы, которые, конечно же, были в курсе обстоятельств возвращения Мыколы Кондратьевича Вороного в Советскую Украину (этот «непоправимый идеалист» бедствовал материально, живя в начале 20-х годов во Львове, долго болел — и наконец поверил уверениям «товарищей», что украинизация — это навсегда, что в «новой жизни» ему, как выдающемуся деятелю национальной культуры, тоже найдется почетное место) — эти органы интересовались тогда, в 1926-м, не только и не столько содержанием приведенных выше боевых стихотворений, сколько... датами их написания (Киев, 1917 и 1918 гг.). Ведь Вороный был непосредственным участником творения независимого украинского правительства — Директории, считая ее настоящим воплощениям извечного стремления украинского народа к свободе и государственной самостоятельности. И чекисты это прекрасно знали.

Причем в их глазах «националистическая» враждебность Вороного не становилась меньше из-за того, что именно Мыкола Кондратьевич был автором блестящего, непревзойденного перевода «Интернационала» (между прочим — государственного гимна всего СССР до 1944 года!) на украинский язык («Повстаньте, гнані і голодні, Робітники усіх країв!» — эти слова по возвращении Вороного в УССР исполнил пролетарский хор, что очень растрогало поэта, который не предугадал свою ужасную, трагическую гибель через 12 лет. Если бы он предвидел будущее и знал, что партийные органы, ГПУ и советская власть ничего ему не простят — да, уже 30 лет считает себя социал-демократом, даже марксистом, да, сидел в тюрьме царя, однако — «буржуазный украинский националист», следовательно, враг).

И пусть даже революционный поэт Владимир Маяковский (а впрочем, является ли он таким уж «благонадежным»), отдавая дань уважения украинскому языку, процитировал в стихотворении «Долг Украине» отрывок из стихотворения Вороного:

«Разучите эту мову

На знаменах, лексиконах алых

Эта мова величава и проста:

«Чуєш, сурми заграли,

час розплати настав...»

Поэтому, учитывая логику «чекистов», судьба Мыколы Вороного, потомка «простых крестьян, по-видимому, и крепостных» (из автобиографического письма Александру Белецкому 1928 года), в роду которых, однако, были и мятежники — участники Колиивщины — это с отцовой стороны, а «со стороны матери я благородно-духовного происхождения. Фамилия моей матери, Олимпиады Дмитриевны — Колачинская, и она будто бы является потомком того Прокопия Колачинского, который был в 1697—1702 гг. ректором Киево-Могилянской духовной академии и ревностным сеятелем просвещения» (из упомянутого выше письма к А. Белецкому) — судьба одного из самых ярких деятелей украинской культуры начала ХХ века была априори решена. И чем больше сквозь «краснозвездный», «интернациональный» антураж пролетарско-советской власти проступали старые, имперско-«держимордовские» черты — тем четче становилась обреченность той национально ориентированной украинской интеллигенции дореволюционного периода, к которой принадлежал и Мыкола Вороный.

Сначала мастер слова живет в Харькове, работает заведующим литературной частью местного Оперного театра. В 1928 году (Вороный живет уже в Киеве) широкая украинская общественность торжественно отметила 35-летие писательской деятельности Мыколы Кондратьевича. Однако уже в начале 30-х годов, с укреплением сталинской тирании, усиливается травля поэта (он возглавлял тогда театральный сектор «Укртеатриздата») — иначе как о «белоэмигранте», «невооруженном враге», «опасном преступнике» и, конечно, «украинском буржуазном националисте» о нем и не говорят. Имперская петля медленно, но абсолютно неумолимо сжимался. Сначала, в марте 1934, 63-летнего поэта осуждают на три года лагерей, которые, правда, были тогда же заменены административной ссылкой в Казахстан (по современным данным, Вороный отбывал это наказание в Воронеже — исследователям еще надлежит выяснить здесь ряд фактов). Вскоре после этого был репрессирован любимый сын Мыколы Кондратьевича, Марко — его бросили в тюрьму, потом осудили на семь лет «исправительно-трудовых лагерей» в городе Кеми, возле Соловков, где он и погиб. Вообще судьба Марка Вороного достойна отдельного разговора и отдельной статьи.

Вернемся к гибели нашего героя. Долгое время существовала версия (безусловно, определенным образом «подпитываемая» и известно кем запущенная), будто бы поэт выехал в Воронеж, где умер в 1942 году (?). Только в 1990 году доцент Кировоградского пединститута Леонид Куценко опубликовал в «Кировоградской правде» рассекреченные архивные документы тогдашнего КГБ УССР, которые, наконец, пролили свет на обстоятельства расправы энкаведистов над 67-летним писателем. Вот они:

«Выписка из протокола № 175.

Заседание Тройки при УНКВД по Одесской области 29 апреля 1938 г.

Слушали дело №... Песчано-Бродского р/о НКВД.

20. Вороный Николай Кондратович, 1871 г. рождения, уроженец г. Ростова на Дону (это не соответствует фактам биографии Вороного. — И. С.), житель с. Новоукраинка того же района Одесской области, украинец, гражданин СССР, со средним образование, из мещан.

До ареста — без определенных занятий (в действительности, вернувшись в Украину из ссылки в 1937 году, Вороный поселился в Новоукраинке, работал там корректором местной газеты и был уволен непосредственно перед арестом. — И. С.). В 1926 году вернулся из Польши как реэмигрант. В 1934 году был судим Коллегией ОГПУ за контрреволюционную деятельность. Сын его Марк также осужден за контрреволюционную деятельность и отбывает наказание в Соловках.

Является участником контрреволюционной укр. военно-националистической организации.

Постановили: Вороного Николая Кондратьевича расстрелять.

Верно: секретарь Тройки Фишман».

Приговор был приведен в исполнение 7 мая 1938 года.

* * * * *

«І всі кричать вони про рівність

між людьми,

Про поступ світовий, що дасть

їм кращу долю,

І давлять разом з тим під

тягарем тюрми

Все те, що має дух і незалежну

волю!»

Мыкола Вороный. «Мерці». 1901 год