Еще одна ипостась Бруно Шульца

В издательстве «Дух і Літера» вышел украинский перевод литературно-критических очерков Бруно Шульца. Вышел в рамках отмечания 120-летия со дня рождения одного из наиболее интересных деятелей культуры Центрально-Восточной Европы ХХ века.

Сугубо художественное наследие писателя и художника, к счастью, украинскому культурному читателю сегодня уже представлять «с нуля» не нужно. Литературные произведения выходили в свет, и даже не в одном переводе. Изобразительное искусство популяризировала громкая история с похищением в 2002 году никому не нужных росписей комнаты Ландау кисти Шульца в родном городе художника — Дрогобыче, да и в остальной Украине. А юбилей этого года отразился рядом фестивалей, акций, в частности на многолюдном львовском Форуме издателей. А вот статьи Шульца и вообще факт его критическо-эссеистической деятельности доныне оставались у нас малоизвестными.

Перевод текстов для данной книги сделала Вера Менек, директор Полонистического научно-информационного центра Дрогобычского университета, в сотрудничестве с польской стипендиальной программой Gaude Polonia.

При чтении «Літературно-критичних нарисів» Бруно Шульца возникает несколько странное, но притом весьма интригующее ощущение, как будто пребываешь в неком условно борхесовском литературном зазеркалье и перед тобой — задумчивые, изысканные рецензии на несуществующие книги, которые можно лишь себе вообразить, нафантазировать, опираясь на критический отзыв. Почему несуществующие? Потому что одни из них, над которыми рассуждает в своих «Нарисах» автор, в отечественном читательском контексте либо совсем отсутствуют, либо они не переведены, не осмыслены, либо известны слишком узкому кругу, что практически является одним и тем же. О многом ли нам говорит имя Максенса ван дер Меерша? Или Иоганны ван Аммерс Кюллер? Иоганн Бойер? Марта Остензо? Казимеж Вежински? Зофья Налковска? И так ли важен тот факт, что Леонгард Франк или Жорж Бернарос где-то как-то переводились и выходили в свет?

«Нариси» Шульца увидели свет в тридцатых годах, то было время плотной и грубой заблокированности нашей страны от международного литературного контекста. И сегодня эта книга может исполнять определенную компенсирующую роль в этом смысле, напоминать, возвращать вытесненное и забытое, знакомить с самых азов с непознанным и незамеченным. Тем лучше, что благодаря жанровым особенностям Шульцевых текстов, о неизвестной или малоизвестной книге из прошлого уже заранее можно сделать какие-то выводы — и краткие, и более-менее широкие очерки (действительно, «очерк» здесь — весьма условное определение, вернее, своеобразное удобное, компромиссное обобщение откровенно пестрого набора критических произведений) содержат четкий анализ сюжетов, особенностей прописывания характеров, идей, концепций и, конечно же, формы. Ей, форме, Бруно Шульц всякий раз, очевидно, уделяет особое внимание.

Поэтому, в отличие от постмодерных библиофильских приемов коментариев-рецензий-переводов-пересказов несуществующих книг, в случае с «Літературно-критичними нарисами», при наличии у читателя целеустремленного желания, малоизвестные в Украине книги могут и в самом деле «родиться» из Шульцевой критики, подобно бабочкам из коконов.

В книге, однако, конечно же, немало отзывов и размышлений о вполне классических литературных произведениях первой половины XX века, которые (как здесь хочется добавить: «чудом»!) не обошли и наши края. Взять хотя бы такого хрестоматийного автора, как Франц Кафка. Судя по тону Бруно Шульца, когда он говорит о Кафке, то создается ощущение, что он имеет с ним едва уловимое родство, некую близость, несмотря на радикально различные манеры письма двух ярких писателей. Что не удивительно ввиду того, что именно Шульц, по одной из версий, перевел на польский язык «Процесс». Другие источники утверждают, что это сделала его тогдашняя невеста Юзефина Шелинска.

Зато не остается никаких сомнений в том, что именно Шульцу принадлежит предисловие к польскому изданию «Процесса». В нем приведена не только небольшая «презентация» Кафки потенциально незнакомому с писателем читателю, но и трактовка Шульцем концепции произведения. Она, по сравнению со стандартным у нас и сегодня пониманием «Процесса», достаточно необычна. Бруно Шульц видит борьбу Йозефа К. с «процессом» не как отчаянную попытку противостоять мировому абсурду, лишенной смысла жестокости социума или провидчески изображенной тоталитарной машине, а, скорее, как непонимание Йозефом Божьих законов, регулирующих мир, понимание которых недоступно обычному человеку, и потому представляющихся ему бессмысленными. С таким подходом герой «Процесса» уже не является столь невинным. Принимая во внимание или хотя бы благодаря небезразличию обоих писателей к ветхозаветной духовности, это понимание книги не лишено своеобразной логики.

Кроме рецензий и предисловий, в «Літературно-критичних нарисах» есть и размышления Шульца над собственными произведениями, над тем, что и как он хотел в них сказать. Есть отзыв на творчество дрогобычского художника Феликса Ляховича. Или схематические заметки по поводу «Философии и искусства» Иполлита Тена. Есть и «полемическое» причудливое письмо к Витольду Гомбровичу, и полуэпистолярное обращение к Эгги ван Гаардт, загадочной польской художнице, которой приписывали взаимоотрицаемые биографические детали. Она иллюстрировала один из рассказов Шульца (единственная, кому он, сам художник, позволял это делать). Умерла в Иерусалиме в 1944 году, после смерти автором ее произведений иногда называли ее мужа. Очерк «Эгга ван Гаардт» и в самом деле изображает образ очень загадочной женщины, пишет о ней чрезвычайно метафорически, выпукло и многозначительно, будто находясь в неслышном диалоге.

Метафорическое, несколько «закрученное» и при этом интеллектуально насыщенное письмо — это вообще признак всех текстов книги «Літературно-критичні нариси». Их стиль скорее художественный, чем публицистический. Это вовсе не типичная литературная или художественная критика, эпистолярия или что-либо подобное. Лишь там, где Шульц, очевидно, спешит или хочет сократить объем, он отходит от подчеркнуто образного письма и прибегает к подчеркнутому схематизму. В целом же, его «нариси» — самодостаточное, неоднозначное и орнаментальное «зеркало» культуры ХХ века и материал для неспешного, вдумчивого чтения. Именно такого, каким читателя не очень-то балует сегодняшний украинский книжный рынок.

Бруно Шульц. Літературно-критичні нариси. — Київ: Дух і Літера, 2012.