Мирослав ЛАЮК: «Все наши беды — от необразованности»

В бурных событиях сегодняшнего дня иногда важно остановиться и задуматься. Одна из таких возможностей — поговорить с интересным человеком. Скажем, с талантливым молодым поэтом. Мирослав Лаюк, луареат многих литературных премий, автор недавно изданной книги «Осоте!», в последнее время «засветился» в медиапространстве благодаря своему участию в литературных чтениях в рамках бесплатных курсов украинского языка, которые открылись во многих городах Украины. Но разговаривали мы, конечно, не только о них, но и о поэзии и культуре в целом, об образовании, политике и другом...

— Мирослав, недавно ты ездил в несколько городов Центра и Юга, где открылись бесплатные курсы украинского языка от Комитета защиты, выступал, читал стихи. Какие у тебя впечатления от этого проекта? Что заставляет людей идти на эти курсы? Как они воспринимают современную молодую украинскую поэзию?

— Курсы являются миссией благородной и мудрой. Мне хотелось бы, чтобы русскоязычные регионы могли также говорить на украинском языке, сохраняя при этом свое отличие, культурную особенность. Потому что тогда на уровне общения культура будет иметь больше участников, собеседников, все-таки в суверенном государстве должна быть одна крыша. Оказывается, что это очень просто — нужно просто прийти и сказать: я могу научить тебя украинскому языку, никого не покупать, не говорить «щиро» о «солов’їності» и «барвінковості», а просто прийти и научить, объяснить правила, помочь сделать упражнения, рассказать о том, что существует украинская культура, создаваемая этим языком, что она интересна, организовать языковую среду для общения. Восточная часть уже понимает, что, несмотря на то, что там  долго учили, что на Западе живут «одни бандеровцы», это не является препятствием для ведения бизнеса, путешествий, учебы детей, ощущения своей земли и там. А еще, что украинский язык — это не оружие Западной Украины, а возможность идентифицировать себя и представлять как участника великого народа. Знать язык — вещь абсолютно не идеалистическая, а очень даже практическая; мы хотим пройти это время пустой риторики, пустых призывов к любви, когда «патриоты» днем воюют за государственность, а ночью разворовывают страну и врут нам в глаза. Курсы, кстати, действуют и в Калуше, в Житомире, то есть там, где украинский язык может быть просто неграмотным. А современную украинскую поэзию воспринимают по-разному. Но это не проблема самой поэзии. У нас считается что-то такое суперсовременным, что заграницей уже давно устарело. У нас банально средняя школа не дает знаний, а большинство университетских курсов являются фикцией.

— Вообще —  есть ли у тебя представление, как изменить культурный климат хотя бы в средних областных центрах страны?

— Мне в последнее время представляется, что все наши беды из-за необразованности. Это грустно, что перед тем, как почитать верлибр, ты должен рассказать, что поэзия бывает и нерифмованная, что это классическая форма имеет уже сотню лет, что такой твой выбор — это не надругательство над памятью предыдущих поэтов, а что даже и предыдущие поэты, классики, так писали. Выход есть, этот выход очевиден и всегда действенен — инвестиции со стороны государства в культуру и образование. Инициатива на местах обычно  быстро истощается.

— Родом ты, кажется, совсем из маленького местечка в Карпатах. А что там? Читают ли еще хотя бы что-то?

— Недавно среди вещей моего деда Петра, который жил в карпатском селе Яворив, нашел какую-то раннюю книгу Юрка Покальчука, хотя дедовская небольшая библиотека почти вся соцреалистическая. Тетя мне рассказывала, что во времена, когда книги были дефицитными, дед с соседями постоянно обменивался какими-то новыми изданиями. Они действительно собирались потом за рюмкой и все обсуждали книгу — сосед Вася, еще один свояк Коля, зять бабушки Василий.

Теперь немного не так. Люди в целом в мире отходят от буквы, слова. Это возвращение к образу, картинке, визуальному — как в первобытные времена.

— Мирослав Лаюк — достаточно герметический, ассоциативный, интертекстуальный поэт, и при этом с достаточно инфантильными (в позитивном значении этого слова) интонациями. Встреча такого автора и его текстов с неподготовленным слушателем/читателем — это, безусловно, интересный культурный факт, расскажи, пожалуйста, об этом!

— Невосприятие происходит в результате заниженной чувствительности участников нашей культурной среды, а также нежелания слушать, нежелания проникаться чужим. Ну не может пространство, которое 70 лет в советской изоляции попросту загнивало, теперь пахнуть. Не могут выпускники школ, где учительницы сами ничего не понимают, любить Целана. Не может человек, в генах которого течет кровь зверя, который должен был есть представителей своего вида, доверяться поэтическому слову.

Хотя, конечно, я себе иногда много позволяю, потому что ценю отчаянность;  это привилегия молодости — возможность позволить себе быть категоричным, прямым, немного безответственным. Меня просили близкие мне люди не давать слишком откровенные тексты к книге «Осоте!», но я сделал так, как чувствовал. У меня в целом тексты не такие уже и радикальные. Но я нуждаюсь в постоянном пересмотре себя-вчерашнего. Литература требует, чтобы ее шокировали, она постоянно в состоянии перед остановкой сердца.

— Среди прочего, во время выступлений на курсах представляли новый альманах «Знак» от издательства «Смолоскип». Есть в нем и твои стихотворения. Думаю, читателям «Дня» было бы интересно что-то узнать об этом альманахе.

— В альмахе много имен — это двадцати и тридцати-с-чем-то-летние (Стахивская, Горобчук, Леонович, Тумаева...). Здесь и поэзия, и проза, и критика. Хорошее начало для ознакомления с современной литературой.  Для меня этот альманах является особенным, потому что туда случайно попали тексты, которые я писал еще в школе. Но это не катастрофа. Катастрофа — когда нечего поместить в альманах такого типа и нет возможности его издать. А у нас пока еще и с первым, и со вторым все  более или менее хорошо.

— А ты вообще любишь путешествовать? Это как-то отразилось на твоем творчестве?

— Мне внешнее однообразие очень быстро надоедает. Если о творчестве — то все мое творчество является путешествием, как бы заштамповано это не звучало. Я путешествую: от сонета о проблемах языка и «разговаривания» до верлибра о температуре кипения, преимуществах и недостатках алюминия. От метафизики до физики.

Теперь я достаточно часто куда-то еду.  По дороге из Будапешта в Рим написал  цикл, который называется «Цыганский театр». А в Чопе наблюдал, как две беременные цыганки с детьми на руках у родильного дома на лавочке курили. А перед этим из окна поезда видел, как в канаве густо росли желтые ирисы (поэт Петр Мидянка потом мне рассказал, что это такой реликт Закарпатской низменности — петушки венгерские). То есть я эти все путешествия преобразую, сами эмоции требуют быть высказанными. О беременных и петушках еще ничего не написал — но обязательно напишу.

— Что сейчас еще новенького пишешь? Чувствуешь ли, куда двигается твоя поэтика? Например, иногда возникает искушение угадать, станешь ли ты «циником», или «ребенком», или в дальнейшем будешь искать равновесия. Хотя, конечно, это в большой степени спекуляция.

— Пишу очень много. Почти готова новая поэтическая книга. Но у меня много особых требований относительно ее материального вида, поэтому, наверное, будет опубликована не скоро. Пишу роман. Дописываю. Но это тайна, все относительно романа тайна.

Вообще мне это трудно — определять какие-то свои черты. Я не могу ответить, какие мои любимые конфеты или что я ценю в людях, а называть направление движения поэтики — вообще не рискованно, потому что она, к счастью, непредсказуема (если бы было наоборот, то можно было бы умереть от скуки). Пока замечаю, что в моих текстах закрадывается какое-то недоверие к языку, словам. В них все меньше  сущностей, они обычно обманывают, создавая какие-то пустые сверхструктуры. Вербальное слишком заместило «настоящее» собой: мы говорим «люблю», «сочувствую», «добрый день», но это ничего не означает, решительно ничего. Мы отличаем  Платона от Аристотеля, перед этим прочитав о них несколько статей, но что из этого? Язык разговаривается. Я в своих текстах все больше иду к тому, чтобы слово становилось музыкой, картиной, скульптурой. Чтобы конкретная моя эмоция выглядела как своя эмоция в каждом индивидуальном восприятии.

Сверхзадачей Серебряного века было создание мистерии — театрализованного почти религиозного действа, которое приобщает автора и читателя к слову и к действию. Я пока пишу пьесы.

— Не так давно ты получил литературную премию за пьесу. Какой ты видишь нынешнюю ситуацию в украинской драматургии?

— Несколько дней назад дописал пьесу о Гоголе и Шевченко — такую готически-фентезийно-комедийную, гротесковую и в конце трагическую, в какой-то мере идейную — она об украинцах и малороссах, о том, что четкие оппозиции достаточно неустойчивы, абсурдны, быстро изменяются, позиция людей очень часто определена не ими самими, а репрессивными структурами больших наративов. Боюсь, что при нынешней украинской культурной ситуации вряд ли такая пьеса может быть на сцене. Я уже два года не хожу в театр (кроме некоторых исключений — а они, к счастью, есть!). Потому что зачем? Для чего смотреть одно и то же, мне надоели труппы, они воняют.

— Бурные события на улицах украинских городов — Майдан, столкновения, переговоры. Ты чувствуешь потребность как-то заявить свою гражданскую позицию по этому поводу? Выступал ли ты, например, на Майдане и хочешь ли?

— Я хожу на Майдан, хотя осознаю свою мизерную роль, осознаю, что последствия имеют, будут иметь и другую сторону, а еще — что история циклическая, что полюса постоянно меняются. Вечером перед беркутовской бойней, когда эти твари убивали людей, я читал небольшое стихотворение со сцены и сказал «Слава Украине!». Наверное, моя поэзия не будет уместной в таких ситуациях, потому что она мало риторическая, но мне важен такой опыт. Да, масса хочет популизма, развлечения, а не продолжительного размышления и деавтоматизации. Но ответ нескольких десятков тысяч «Героям слава!» таки трогает. Любая позиция рано или поздно себя не оправдывает. Каждый день мы становимся другими. И я вижу, как много поэтов, которые в 2004 посвящали стихи Оранжевой революции, теперь их прячут в тот же ящик на замке, где сохраняются их неприличные фотографии.

Под домом профсоюзов, где находится кухня Евромайдана, меня какой-то мужчина попросил помочь занести мешок с картошкой. Там внутри — муравейник, самая большая кухня, какую я только видел. На улице рубят дрова и греются. Я тронут этими неравнодушными людьми, которые едут сотни километров и ночуют здесь на морозе. Меня очень радует Киевская городская администрация, в которую я бы никогда без удостоверений, разрешений и проверок не попал, а теперь здесь играют на рояле, готовят бутерброды, под колоннами отдыхают и даже храпят. Если бы теперь ожил батько Махно и Маруся Никифорова, они бы подумали, что никогда не умирали. А так и должно быть, только так, путем преобразований, жизнь становится жизнью, плохая жизнь становится красивой и интересной, а не бесконечной тошнотой. Мои мысли наивны, романтичны. Но я действительно люблю эту страну и не понимаю, как можно хотеть отсюда выехать. Но это самая интересная страна в мире! А еще, хочу верить, что она на пороге больших перемен, когда людоедов посадят, титушки начнут работать на заводах, а политики — не трендеть.

Я знаю, что мы пешки в этой игре. Но, по крайней мере, пешки белого цвета.

— Что в такой ситуации в целом может дать голос художника, интеллектуала?

— У нас не любят умных и креативных людей. Зависть вселяет ощущение угрозы, что кто-то будет жить лучше тебя, поймет что-то лучше. Но что поделаешь — у нас длинная и трагическая история, которая определила такое отношение.

В первые дни Евромайдана говорили в основном интеллектуалы. Что это может дать? Ну, мне, по крайней мере, более интересно их послушать, чем подлых и пустых политиков, которые зарабатывают рейтинг. Мне — это пример: некоторые люди там были примером, потому что если они (интеллектуалы и художники) не смотрят на это скептически и цинично, то как это могу себе позволить я — более глупый и менее опытный?

Мне очень приятны эти люди, умные люди, которые здесь искренни. И очень грустно за людей, которые ходят на митинги за деньги. Вчера я хотел пройти посмотреть на митинг поддержки Президента под Верховную Раду. А там не пропустили, сказали, что впускают лишь тех, кого знают. Пришлось наблюдать через решетки — как в зоопарке.

Интеллектуалу, который живет в таких условиях, наверное,  нужно вставать. Потому что Дзюба вставал. И Стус.

— Сегодняшние катаклизмы (пусть в действительности и не очень большие, к счастью) имеют в себе определенный элемент монументальности, они эффектны, наконец, экзистенциальны, в них просыпаются древние архетипы (например, укрытие осажденных и побитых «Беркутом» митингующих в монастыре, которое уже все сравнили с реалиями времен Батыя). Не вдохновляет ли это тебя в творческом плане?

— Беркут, армейцев, милицию, которые работают при преступном режиме, я всегда презирал, хотя иногда несправедливо. Это же какую большую нужно иметь претензию к миру, чтобы туда идти. Детские травмы и комплексы приводят к тому, что силовики забивают детей и стариков, они уже давно были голодные, ожидая мяса. Я военнообязанный, и это меня угнетает, потому что я родился свободным не для того, чтобы меня учили, как убивать других людей. Именно в ненасильстве над другим я вижу суть свободы.

С большим нетерпением ждал какой-то катавасии с памятником Ленину на Бессарабке. За это время я написал разве одно стихотворение. Но оно не о революциях. Мне нужно время, чтобы это отрефлектировать. Очень все неоднозначно, все очень поражает, но мне нужно время. И всем нам.

— И последний, достаточно традиционный, и, что важно, миролюбивый вопрос. Что ты в последнее время прочитал или сейчас читаешь такого, что можно было бы посоветовать читателям газеты «День»?

— В последнее время читаю только программное, потому что доучиваюсь на магистра филологии, а это обременительно. Рекомендую проницательную «Песню Соломона» Тони Моррисон, новооткрытые для меня «Метаморфозы» Овидия, прекрасные стихи Тараса Мельничука, по которому, надеюсь, напишу дипломную работу. Я очень жду новой книги Герасимьюка: слышал несколько стихотворений из нее — это  мощь и гордость за всю нашу поэзию. Филологам рекомендую труды Соломии Павлычко — чтобы не думали, что мы такие отсталые.