Постюгославское пространство и террор маленьких отличий

Его тексты переведены на двадцать языков мира, его считают самым успешным писателем Западных Балкан, в прошлом году он получил центральноевропейскую премию «Ангелус», а литературная критика пророчила ему Нобеля. Миленко Ергович в своих книгах описывает балканский опыт войны, «тонко оперируя бытовыми реалиями, которые под его пером превращаются в мощные символы» (с аннотации к книге). Екатерина Калитко — поэтесса, в переводах которой в Украине появились книги Ерговича — говорит, что основное оружие Миленко — это хирургический гуманизм. «Его боготворят или ненавидят, с его историями начинают день и не могут заснуть, он проницательно описывает войну в родной Боснии и не дает спать национальной совести в Хорватии,  — пишет Калитко. — Он одинаково тонко работает с коллективной памятью и с семейной историей, одинаково поражающе описывает отчуждение и вражду, которая загорается от мелкой искры».

Перу Миленко Ерговича принадлежит пять поэтических сборников (из которых первый вышел еще в 1988 году), шесть новелл, девять романов и повестей, многочисленные эссе и даже одна пьеса. В Польше и Беларуси уже были переведены книги «Палаты из орехового дерева», «Иншалла, Мадонна, иншалла» и «Рута Танненбаум». В Украине же лед тронулся благодаря издательству «Темпора». В 2013 году в переводе Екатерины Калитко появилась книга «Істории про людей і тварин» — литературная рефлексия на тему балканских конфликтов конца ХХ века, а также послевоенной жизни. А в этом году украинский читатель получил возможность прочитать книгу «Срда співає в сутінках, на трійцю», за которую Миленко Ергович, собственно, и получил премию «Ангелус». Как написано в аннотации книги, «это панорама современного Загреба; через жизнь главных персонажей, хитро переплетенных вокруг центрального сюжета, автор раскрывает менталитет и комплексы современной балканской страны».

Почему мы говорим о Миленко Ерговиче именно как о «западнобалканском» авторе, а не, скажем, просто боснийском или хорватском? Потому что Миленко Ергович является представителем обеих этих литератур.  Родившись в Сараево, во время многолетней сербской осады 1992—1995 гг., Миленко был вынужден переехать в Загреб, таким образом оказавшись по обе стороны конфликта. Ему «советуют выехать» из Хорватии и «не загаживать собственное гнездо», обрекая на отчуждение. Как писатель преодолевает это чужестранство? Встретив Миленко Ерговича на «Форуме издателей» во Львове, на который он был приглашен в качестве специального гостя (следует добавить, что благодаря Форуму Миленко впервые побывал в Украине), нам удалось поговорить о двойной идентичности и о том, как человека меняет война.

— Пан Миленко, Екатерина Калитко назвала вас «человеком с двумя идентичностями». А как вы себя самоосознаете?

— Идентичность — это комплексная вещь, которая меняется ежедневно. Например, сегодня я чувствую себя иначе, чем семь дней назад. Следовательно, моя идентичность за эти семь дней изменилась. Но фактом является то, что я родился и вырос в Сараево, где большинство населения составляли сербы и мусульмане, а теперь живу в Загребе, где большинство составляют хорваты. Притом я родился в сараевско-хорватской семье. И, живя в Загребе, я чувствую себя больше боснийцем, чем когда живу в Сараево. В Сараево я чувствую себя преимущественно хорватом.

— В предисловии к книге «Срда» вы пишете, что в Хорватии вам часто предлагают уехать. Как вы преодолеваете это отчуждение?

— Да. Часто в Загребе незнакомые люди говорят мне: «Убирайся в Боснию!». Я воспринимаю это в определенной степени как комплимент. Это значит, что я обозлил людей, которых нужно было обозлить. Таким образом я фактически разоблачил фашистов среди обычных граждан. Потому что, если человек говорит кому-либо на улице «марш сюда!» или «марш туда!», это значит, что этот человек точно фашист. С другой стороны, это даже приятно — чувствовать себя иностранцем и в Сараево, и в Загребе. По моему мнению, быть всегда и везде чужестранцем очень неплохо.

— Религиозное и ментальное пространство бывшей Югославии очень пестрое и разнообразное. Как теперь, после войны, выстраивается национальное взаимодействие между этими странами, как налаживают диалог?

— Налаживают или же не налаживают. Так же, как это было до войны. Многонациональные регионы, которые живут в таком конгломерате, переплетены любовью и ненавистью. Но меня на данный момент не интересует сосуществование и отношения этих разных национальных групп. Меня интересует общий языковой ареал. Потому что подавляющее большинство людей из бывшей Югославии понимают друг друга. Или, собственно, говорят на одном языке. Это то, что делает этот регион определенным образом необычным и интересным. И это то, что социологи называют террором маленьких отличий. Это ненависть, которую порождают не большие отличия, а как раз их отсутствие.

— Вы лично пережили войну. Как она изменила вас психологически?

— Конечно, война меня изменила. Для меня время до войны и после войны — две разных жизни. При том, то, каким образом война меня изменила, я выбрал сам. По окончании боевых действий я отказался жить в состоянии вражды с другими. И, например, в настоящий момент активно отвергаю идею о том, что сербов следует считать врагами. Я отказываюсь от этого по многим причинам. Главная из них — это то, что я не хочу, чтобы факт войны повлиял на мою личность, ее структуру и на мою жизнь. В каком же смысле тогда война меня изменила? Например, если бы я до войны встретился за одним столом с радикальным националистом, который начал говорить о том, что всех сербов нужно перебить, тогда я бы считал, что он — просто дурак. После войны я считаю его своим врагом. Теперь я вижу его таким человеком, против которого нужно бороться. Раньше же я думал, что такие люди не могут иметь никакого влияния. Сегодня меня намного больше интересуют фашисты, которых можно найти среди собственного народа, чем фашисты других национальностей. Бороться можно только против «своих» фашистов. В этом — основное отличие между войной и миром. Поскольку мир, как правило, длится дольше, чем война, фашисты из собственного народа намного опаснее.

На мой взгляд, литература, в которой бы писатель избрал какую-то из сторон конфликта, уже не была бы литературой. Меня интересует индивидуум, его обоснования и аргументы. Меня не интересует коллективное.

— В июне этого года в своей колонке вы отметили то, что Украина не должна быть далекой для Хорватии, и хорватских политиков в частности. Как считаете, к ним уже пришло понимание того, что эта война может касаться каждого?

— К сожалению, нет. Хорватские политики осознают, что война близка лишь тогда, когда бомба упадет им в кровать. Кроме того, хорватские политики — это самый глупый тип националистов. Они вербально поддерживают украинцев только потому, что сербы вербально поддерживают россиян. А то, что хорошо для сербов, плохо для хорватов. И наоборот. Следовательно, они об Украине и украинцах не знают ничего и знать не хотят. И это — страшно. Государственная политика Хорватии в отношении Украины — это политика государственного департамента (имеется в виду американского). За них все решают Обама и его правительственные чиновники. Если украинцы нравятся Обаме как «правильные ребята», соответственно, это хорошо и для хорватских политиков. Для меня это очень оскорбительно. Не только потому, что Украина очень близка для Хорватии. Не только потому, что часть Украины сто лет была частью того же государства, в состав которой входила и Хорватия. На мой взгляд, недопустимым является то, что хорватские политики вообще не считают нужным рассуждать о такой большой и страшной вещи, как политика Путина в отношении такой большой европейской страны, как Украина. Таким образом, Хорватия проявляет себя как нищая, несчастная американская корпорация. Правда, и сербская любовь к России имеет такие же причины, проявления и результаты. Она идиотична, только несколько иным образом.

— Войну в Украине и бывшей Югославии очень часто ошибочно сравнивают. Ведь в Украине нет гражданской войны, есть вторжение России на нашу территорию. Как вы к этому относитесь? И как считаете, может ли постюгославський опыт чему-то научить Украину?

— В Югославии тоже не была чисто гражданская война, хотя и были ее проявления. Но мне принципиально не нравится сравнение таких разных ситуаций. Сравнениями, как правило, люди пользуются тогда, когда ничего не знают о реальном положении дел. Однако существует одна вещь, о которой сегодня стоит вспомнить. В 1992 году международное сообщество пообещало Боснии и Герцеговине,  что защитит. А затем — не выполнило свих обещаний. Очень похожим образом в настоящее время международное сообщество, Европа и Америка, что-то обещают Украине... На самом деле, они  ждут, что будет дальше, и надеются, что у Путина не слишком большой аппетит, уповая на его ум. Так же, как когда-то уповали на ум Слободана Милошевича. Кажется, это единственное возможное сравнение.

Сегодня как маленькое частное гражданское лицо, чье мнение абсолютно не важно в масштабах планеты, могу открыто сказать, что я — на стороне Украины. Но не так, как это делает хорватская власть. В отличие от них, я далеко не в восторге от американской политики. Я на стороне Украины потому, что это порядочно и так должно быть. Считаю, что ни у кого нельзя отнимать его страну. Сейчас в мире существует большая потребность — потребность человеческой солидарности.

За перевод беседы благодарность Алле ТАТАРЕНКО