Любовь и память Ивана Непокоры

Иван Непокора родился в Украине, однако в силу неумолимых обстоятельств был вынужден выехать в Канаду. Бросив львовский университет из-за «непонимания образовательной системы», работает... на стройке. Говорит, что так наказал себя. Сознательно отмежевавшись от украинского литературного процесса, за тысячи километров от наших «творческих центров», автор активно интеллектуально работает — занимается переводами, пишет. Его поэзия проникнута экзистенциальными поисками себя,  архетипами любви и памяти. Лишенная хронотопа и географии, она ищет ответы на «вечные вопросы». Вашему вниманию беседа с этим автором, который находится между двумя странами и двумя идентичностями.

— Ты уже почти семь лет живешь в Канаде. Несмотря на это, пишешь на украинском, говоришь на украинском, возможно, даже думаешь на нем. Почувствовал ли ты в течение этого времени в себе какое-то изменение идентичности?

— Я всегда знал, что когда-то вернусь в Украину. А до тех пор  — просто иногда там буду бывать. Всегда как-то я больше «есть» в Украине. Ведь всегда больше знаю о том, что и почему происходит дома, нежели в Канаде. То есть я не могу серьезно допускать вероятность, что, даже изменив гражданство,  можно изменить себя, можно перестать быть собой прежним и вдруг начать быть кем-то другим. Это несерьезно. Думаю, это частично вытекает из того, где человек видит себя в будущем. Если бы собирался остаток жизни прожить в Канаде, то, возможно, имел бы подход другой к этому вопросу. Но, к счастью, это не так. Сегодня уже вполне естественно чувствую себя в состоянии своеобразного провисания между Украиной и Канадой. Между и между. Между английским и украинским языками кочуя. Уже имею определенный ритм, который, кажется, только способствует всему. Сначала очень трудно было, теперь — легко. Теперь научился видеть плюсы и уметь быть благодарным. Уметь ожидать. Ценить. Помнить.

— Твоя поэзия становится узнаваемой. Метафоры, образы, линии. Какие в ней видишь основные векторы?

— Каждый автор имеет одну или несколько ведущих тем, которые всю жизнь его сопровождают. Лично для меня — это память и любовь. Или любовь и память. Теперь все на них замешано. Даже иногда пишу из любви или памяти, или через любовь и память. Или для. Или о. Если же и есть какой-то самозапрет или правило, то это — делать все, чтобы только стихи не были «озлоблены». Чтобы не было как во времена Григория Чубая «...озлоблені вірші, озлоблений колір троянди» — очень этого боюсь. Не хочу писать из-за злобы или сводя счеты с помощью искусства. Лучше уже вообще не писать.

— Каким для тебя является первоисточник творчества: человеческим, природным, божественным?

— Думаю, одного источника нет. Есть много маленьких источников — поставщиков «света и тока». Это музыка, книги, путешествия, какие-то ситуации, разговоры. Случайные встречи или воспоминания иногда могут дать куда больший толчок к творчеству, больше вдохновить, чем какой-то наркотик (почему-то часто приходится слышать, что наркотики являются стимулятором).

— Для молодого поэта, который еще формируется, очень важными являются творческие влияния. Кого считаешь своими учителями?

— Учителей много и не только в творчестве. Вообще считаю, что почти все, что мы умеем или знаем, перенято от кого-то. Даже большинство слов мы произносим так или иначе, потому что когда-то от кого-то так слышали... Если копать глубже — может оказаться, что мы вообще множество кусочков «других» людей.  Авторитеты есть, но не как пример для наследования, а как какая-то почва, от которой отталкиваешься, начинаешь «поиски». То есть они не являются целью, задачей. Просто хочется написать что-то подобное внутренне, глубиной, но вместе с тем и совсем иначе... Такое же что-то «храброе» или «отчаянное»... Имею в виду некоторые стихотворения Григория Чубая или Олега Лышеги или Пауля Целана.

Когда-то Марианна Кияновская дала мне очень ценный совет: научиться «имитировать» (какое-то очень плохое, злое слово), или, скорее, — «воспроизводить» чью-то манеру письма настолько, чтобы в первые минуты читатель верил в правдивость, аутентичность текста. Таким образом, усваивая, ты делаешь в себе внутри что-то очень глубокое, выстраиваешь целый корабль пространства. После, по совету пани Марианны, надо отказаться от этого автора, «высвободить» себя из него. Но уже иметь в себе пространство, которое можно теперь заполнять. Я когда-то так пробовал с Чубаем. И кое-кто поверил, а кое-кто думал, что я действительно так увлекся Григорием, что слепо его имитирую. Но надо знать меру — ведь можно и с ума сойти, впустив в себя что-то настолько серьезное, как поэзия Чубая. Она какая-то даже «деспотическая». В том смысле, что, читая Чубая, возникает впечатление, что был, есть и будет только один поэт. Он настолько масштабен и обстоятелен, что заслоняет всех других. Начинаешь думать, что нельзя уже ничего добавить к сказанному им.

— Почему и зачем ты творишь? Осознаешь ли в процессе творчества его мотивы, цели?

— Писание считаю «сопровождением». Музыкальным или каким-то таким, не всегда обязательным. Больших или невероятных целей себе не ставлю. Относительно мнения других, то оно мне иногда как раз очень важно. Ведь обычно мои стихотворения имеют адресата. Речь идет даже не так о самом «качестве» текста, скорее, я хочу определенной солидарности, поддержки адресатом того, о чем я говорю. Но важно и мнение знатоков, коллег. Особенно тех, чье творчество очень ценю, за развитием кого слежу. Это — Галина Крук, Юрко Кучерявый, Лесь Белей, Остап Сливинский, Сашко Фразенко... Это иногда даже граничит с каким-то желание (не всегда сознательным) «нравиться». Но именно им — тем, кого назвал выше. То есть хочу какого-то «благословения» от них на то, что делаю. Не знаю, как это объяснить. Необязательно слушаться советов или указаний, но как-то спокойно, хорошо знать, что они поддерживают, одобряют.

— Только что в беседе ты вспомнил об искусственных средствах стимулирования творческого процесса — наркотиках, алкоголе, табаке. Как относишься к ним?

— Алкоголь или наркотики не считаю вспомогательным в творчестве. Но не считаю их и негативными факторами. То есть занимаю нейтральную позицию. Отдавать им какую-то ведущую роль, считать их инструментом — это согласиться с тем, что можно спланировать творческий процесс. Я еще слишком молодой и «зеленый», чтобы что-то такое утверждать. Слишком отдаюсь воле случая. Как в стихотворении Дерека Уолкотта — как к любви ни готовься, она всегда застает тебя врасплох. Так же и со стихотворениями — как ни готовься, всегда, когда пишешь, придется импровизировать. Как  тяжелые жизненные обстоятельства, так же и поэзия каждый раз проверяет тебя на «твердость», на подлинность или естественность, откровенность или легкость.

— Существуют ли для тебя проблемы начала и завершения произведения?

— Не знаю, можно ли вообще говорить о конкретном начале и окончательном завершении стихотворений. Как можно сказать, что здесь стихотворение началось, а здесь — закончилось? Где определенность? Мне очень нравится игра, которую ведет Остап Сливинский. Он очень далеко пошел в выяснении того, где и когда стихотворение начинается, сколько стихотворение может в себе вместить и чем стихотворение является. Настолько далеко пошел, что зашел в сами стихотворения, где эти вопросы и пытается выяснить. Хотя, возможно, они и не имеют ни начал, ни концов. Возможно, это как с картинами, как говорил когда-то Джексон Поллок: «Картину не завершаешь, не заканчиваешь — просто в определенное мгновение оставляешь в покое». Или, как говорил Лышега: «Я хотел бы начинать каждое свое стихотворение строчкой Чубая «я так довго мовчав». Я бы тоже хотел так начинать стихотворения или завершать. По-видимому, есть какой-то незаметный предел, мгновение, когда появляется впечатление, что все — больше нечего добавить. Или сейчас нечего. Или не здесь, не в этом стихотворении. Какие-то знаки подает словно само стихотворение: мол, нечего, все. А может, и не подает, и я себе это все выдумал, и это — еще одно условие, умалчиваемое соглашение между мной и миром. Ведь все в жизни на таких соглашениях и держится. В частности и весь язык: люди между собой договорились, что то или иное слово имеет то или иное значение. И точка.