Быть жадным
На большой выставке Бориса Михайлова, проходящей сейчас в Киеве, мое внимание привлек один из его ранних циклов - "Соленое озеро". Летом 1986 Михайлов снимал обычных обывателей на минеральном озере под Славянском - городом рождения отца автора.
Это коричнево-белые, словно поблекшие, состаренные фотографии. Люди на них не позируют, имеют обычные тела с морщинами, складками, излишним весом. Вокруг озера - далеко не курортный пейзаж - корпуса завода, железнодорожные рельсы, кирпичные заборы, решетки, лужи, мусор. Ничего экстраординарного не происходит. Вообще остается впечатление случайности - конечно, обманчивое.
Тогда, в 1980-х, эти работы воспринимали как очередную деконструкцию советской официальной эстетики, признававшей только образцовую телесность, помещавшей идеальных граждан(ок) в идеальные пейзажи в тщательно выстроенных композициях. Но, рассматривая "Соленое озеро" теперь, замечаешь подробности, которые явно превосходят обстоятельства времени и места.
Группа людей среднего возраста занята разговором. На одной из женщин - купальник с узором из искаженных черных и белых прямоугольников, похожий на картины французского оп-артиста Вазарели.
Берег забит народом, засыпан камнями, все заняты своим, и среди этого гвалта на краю воды лежит велосипед.
Купальщицы плещутся у огромной бетонной трубы, одна из женщин сидит на ней рядом с широкой щелью, из которой торчит рука с растопыренными пальцами, как призрак или утопленник.
Голая девчонка идет от толпы взрослых, наверное, обратно к воде. За ее спиной темной глыбой возвышается толстый волосатый мужчина.
Семья на покрывале неподалеку от берега, с радиоприемником. От воды их отделяют железнодорожные рельсы, среди которых как статуя застыла женщина в летнем халате.
Несколько пожилых дам в платках в воде по грудь. Улыбаются. Сверкают друг на друга металлическими зубами.
Группа мужчин в воде у той же трубы, с другого края. На голове у одного - белая кепка, аномально праздничная.
Одна женщина, стоя в воде, передает что-то другой на берегу. Еще мгновение - и ладони соприкоснутся. Но этот разрыв продолжается и продолжается.
Женщина идет между железнодорожных рельсов, уперев руку в бок. Проходит мимо двух подруг, которые так же уперли руки в стороны. За первой женщиной - маленькая девочка со сходным жестом; поэтому кажется, что вся группа выполняет какой-то только им понятный танец.
Эти смысловые акценты составляют неочевидный план значений, который выходит за чисто фактические, описательные рамки. Что-то вроде антропологии - мы смотрим на жизнь племени, во многом похожего на нас, но тем не менее иного, имеющего собственные ритуалы, язык и систему знаков. Все случайно и одновременно нет: просто закон, на который опирается это сообщество, нам неизвестен. У Михайлова есть этот талант - с помощью заурядных деталей, заостренных среди банального материала, создать ощущение тайны. Такое же, какое бывает, например, в поэзии или в живописи.
И еще за этим - жадность художника. Смотреть на мир так, словно ты в нем впервые. Видеть скрытые сюжеты и воплощенные галлюцинации. Удивляться снова и снова. Жить с этим огромным аппетитом.
Хочется именно так. Хочется быть жадным.
