Карта и значок
Позавчера в возрасте 87 лет скончался великий немецкий писатель Гюнтер Грасс
Я, как, наверно, и многие другие, узнал о нем благодаря фильму Фолькера Шлендорфа «Жестяной барабан» (1979) — экранизации одноименного романа, который и принес Грассу мировую славу. Поэтому попробую рассказать об одном моменте из романа, получившем в фильме блестящее воплощение и равным образом поразившем меня и на бумаге, и на экране.
«На моей картинке их трое. Они играют в скат. Вернее сказать, они держат свои карты, как хорошо подобранные веера, но смотрят не на свои козыри /.../, а в объектив. Рука Яна, если не считать воздетого указательного пальца, плоско лежит на столе, рядом с мелочью, Мацерат впился ногтями в скатерть. Матушка позволяет себе небольшую и, как мне думается, вполне удачную шутку: она приоткрыла одну карту и показала ее фотографу, но так, что другие игроки не могли ее увидеть. Как легко, оказывается, одним- единственным жестом, одной лишь приоткрытой дамой червей возродить древний таинственный символ: кто из нас не клялся в верности своей даме сердца?»
Сентябрь 1939 года. Яна Бронского (Даниэль Ольбрыхский) вместе с остальными защитниками Польской почты в Данциге поставили к стене с поднятыми руками. Слева — человек в каске, справа — в фуражке, Ян с непокрытой головой. Он немного опускает руки и, улыбнувшись украдкой, поворачивает левую ладонь. В ней дама червей. Ян показывает на нее глазами своему предполагаемому сыну Оскару, которого один из штурмовиков уносит на себе с места боя. Это последний взгляд: нацистские ополченцы расстреляют всех, кто защищал Почту.
Март 1945 года. Альфред Мацерат (Марио Адорф) стоит с поднятыми руками в подвале, куда только что ворвались советские солдаты. В дальнем углу насилуют соседку-вдову, к стене прижалась насмерть перепуганная вторая жена Альфреда Мария с маленьким сыном Куртом. Оскар, потомок то ли Яна, то ли Мацерата со своим барабаном — на руках у молодого солдата с монголоидными чертами (в романе — «калмыка»). У Оскара в руке партийный значок со свастикой, подобранный любопытным барабанщиком с земляного пола. Оскар возвращает значок владельцу, вгоняя его шпилькой в ту же левую ладонь своего то ли отца, то ли отчима. Альфреду удается совладать с собой, но, едва лишь солдат отвернулся, он пытается проглотить значок, начинает задыхаться, размахивая руками, мечется по подвалу, ошарашенный «калмык» кричит «Хенде хох!» и выпускает несколько очередей из автомата. Мацерат падает замертво среди разбросанных консервных банок.
Восприятие Оскара, вечного ребенка, в романе отталкивается от отдельных деталей, фрагментов, долженствующих объяснить целое. В фильме таких значимых подробностей только две, и они несут максимальную смысловую нагрузку.
Карты появляются в наиболее драматичные моменты жизни Оскара: игра идет в его третий день рождения, после которого он отказался расти; на поминках по его умершей от рыбы и нежелательной беременности матери Агнес; во время штурма почты — когда Ян, Оскар и тяжело раненный комендант Кобиелла под пулями пытаются разыграть азартную партию. Карта в руке Яна перед расстрелом — жест, заимствованный у романной Агнес, — напоминает о матери Оскара — и его, Яна, возлюбленной, это последний призыв, соединяющий Оскара, Яна, Агнес в единое целое.
Зато сценам с участием нацистов свойственен мрачноватый комизм. Их символика не является частью игры, в том числе игры метафорической, — так что и убивает буквально. Оскар словно клеймит Мацерата, и тот, бывший тыловик-активист, не успевший задохнуться, потому что был застрелен, гибнет нелепо, и все выглядит как очередная выходка Оскара, на деле же — злая шутка истории: Альфред убит вдогонку верой, от которой уже отрекся.
И карта, и значок — распространенные, привычные предметы. Две будничные точки в начале и в конце войны. От всех колод, когда-либо распечатываемых в доме Мацератов, осталась червовая дама. Свастик более чем достаточно: на штандартах, на флагах, на трибунах, на нарукавных повязках. В конце концов, поток скрюченных крестов сходит на нет, уменьшившись до размера маленького значка в руке перепуганного Мацерата, единственной свастики, которую не успели убрать, однако даже эта малозаметная миниатюра становится губительной.
Последний жест Яна Бронского, благодаря фиксированному крупному плану, глубоко интимен, это послание для одних лишь глаз Оскара. Гибель от значка происходит при свидетелях, почти как спектакль, наверное, иначе и быть не могло, учитывая демонстративность нацистского стиля, но никакой значительности: дурной инцидент на большой войне. С другой стороны, дама червей делает историю общечеловеческой, потому что кадр с этой картой в руке обреченного на смерть фокусирует в себе драму семьи Оскара, а через нее — и катастрофу довоенной Европы.
В таком противопоставлении интимности и массовой заурядности, игры и штампа, щемящей утраты и узаконенного уничтожения — наиточнейший приговор фашизму.
