От Хвылевого до Жадана: 5 «харьковских» книг
...Харьков путешествует в своем собственном времени, и нажитые им «национальные» сокровища кажутся на этом пути ненужным балластом. Конечно, можно поступиться и содержанием карманов, и самими одеяниями, не говоря о культовых сооружениях города наподобие Госпрома или Дома «Слово», но распухлая торба его души все равно останется монолитно-нерушимой. Наружу это всегда выходило нащупанными в той торбе прилагательными к субстанциональному эйдосу «Харьков»: «пролетарский», «железнодорожный», «бронетанковый», а также - «первая столица Советской Украины». У города постоянно спрашивали, какой же он на самом деле. «Харків, Харків, де твоє обличчя?» - начинал эстетику допросов в далеких 1930-х Павел Тычина. Сегодня о том же спрашивают уже совсем другие авторы.
АНДРІЙ ТА СВІТЛАНА КЛІМОВИ. МОЯ БОЖЕВІЛЬНА. - Х.: ФАБУЛА
Учитывая внимание к «революционной» истории первой столицы УССР, уместно будет вспомнить, с чего все это начиналось в Харькове. И в какие страшные годы в военное «оккупационное» время, когда большевики покинули город, из всех закоулков злой судьбы вышли в свет оставленные на произвол судьбы семьи «врагов народа», среди которых оказалось немало родных из расстрелянной, сожженной и замученной среды бывшего «золотого» писательства: дети Хоткевича, Свидзинского, Кулиша, Буревия. А также, не забывайте, главного героя этого романа и тех пламенных лет, а именно - Николая Хвылевого, чья приемная дочь, тот самый Золотой Любисток, упомянутый в предсмертной записке писателя. «Я очень переживала смерть своего учителя и друга - Григоровича, - вспоминала она впоследствии. - Меня отвезли в город Золочев в состоянии близком к потере разума». Между тем в романе «Моя божевільна» рассказывается именно о тех причинах, которые привели ее отчима к трагическому концу. Это не пересказ официальной истории, то бишь беллетризованная «биография» периода расстрелянного возрождения 1930-х годов, а вполне авторское видение того легендарного периода - с тайнами писательских рукописей, личных отношений, козней, измен и страшного разочарования в результатах «революционных» преобразований в Советской Украине. Время отрезвления, горького раскаяния на фоне Голодомора и подступающих репрессий показано словно изнутри - через родственные отношения, любовные связи и другие «неучтенные» официальным литературоведением «интимные» моменты жизни.
ВАРВАРА ЖУКОВА. СВІДОК. – К.: ДУЛІБИ
В литературе давно существует понятие неофициальной биографии. Это когда в учебниках рассказывают о политических самоубийствах и любви к Родине, а в жизни герои 1920-30-х гг., которых в своем романе описывает Варвара Жукова, стреляются по пьяни и практикуют обычный адюльтер. Рассмотреть эти легендарные фигуры в тумане сюжета довольно легко. Псевдонимы дешифруются, а знаковые ситуации и культовые события поворачиваются совсем другой стороной. Более правдоподобной, что ли. Тычина и Хвылевой, Кулиш и Днипровский, Любченко и Домонтович, а также загадочная фигура того времени - поэт Владимир Свидзинский, который якобы сгорел во время эвакуации, - живут на страницах романа типичными обывательскими страстями. Словом, пиво, бабы, сделки с совестью и НКВД, но это лишь верхушка айсберга под названием Расстрелянное Возрождения. Поскольку среди всей этой вакханалии живет Свидетель, лелеющий акт расплаты за бесцельно прожитые годы в социалистическом раю.
По сути, это альтернативная история нашей с вами жизни и судьбы, которая тянется с романтических 1920-х в застойные 1960-е. Стилистически роман вполне современный, ведь недаром в его названии притаился и "Видок" Люка Бессона, и "Свидетель" с "плохим" Томом Крузом. В изложении Жуковой украинская литературная братия тоже выглядит ой как плохо, а иногда даже ужасно. Празднует Октябрь и приветствует войска Вермахта, пишет доносы и создает гениальные поэмы, из которых следует, что скоро всем нам будет плохо. В принципе, так оно и есть.
СЕРГІЙ ЖАДАН. МЕСОПОТАМІЯ. – Х.: КЛУБ СІМЕЙНОГО ДОЗВІЛЛЯ
Этот сборник рассказов Сергея Жадана вполне мог бы называться «Левада», «Москаливка» или «Полтавский шлях», вместе с тем он называется «Месопотамія». Потому что - междуречье, если толковать в мифологических категориях, ведь пролетарский город Харьков изначально лежит на рахманный холмах, зажатый между реками, как многолетними, или там столетними кольцами истории. Кажется, так же закольцовывается история жадановского творчества - змея кусает себя за собственный хвост, и жанровый суррогат «разговорного» стиля уже заполнил жанровые пазухи младшего поколения. Такие харьковские авторы, как Саша Ушкалов и Игорь Зарудко, уже пишут как автор «Месопотамії», а сам он пишет как Фоззи из ТНМК, у которого в сборнике «Ели воду из-под крана» герой тоже «пишет, как говорит». Словом, перед нами те же застольные рассказы, в которых знакомые «тихие привокзальные дворы, заросшие травой и засаженные абрикосами, гаражи, флигели и аварийные дома, из которых выходили медленные, словно хамелеоны, пенсионеры». На этом фоне разворачиваются засаленные свитки рассказов о местных типажах, у которых ничего не меняется в течение их цыганско-слободской жизни, кроме спортивных костюмов. «Что касается меня, - сверяется автор, - я чувствовал, что где-то внутри моего тела, между сердцем и селезенкой, зарождается и поднимается теплым сгустком усталость, захватывая все больше места и заставляя печально прислушиваться: что же там делается - в моей души, под моей одеждой, под моей кожей». Короче, всем спасибо, все устали.
МАРІЯ КОЗИРЕНКО. ЖУЙКА. – Л.: КАЛЬВАРІЯ
...Кроме всего, в этой повести есть, конечно, и история любви, и тема творчества, а также гротескно-фантасмагорические аллюзии на «федеративные» последствия сегодняшней политики - от Киева до Харькова, и далее - везде. «Когда Марц покупал билеты из Кишинау до Хака (с пересадкой в Кейсити), по вокзальному громкоговорителю как раз передавали классику - The Road to Hell, которой уже несколько лет саркастически провожали поезда в города в восточной части Крайна». В целом в этой антиутопии молодой харьковской писательницы, достойной голливудской экранизации, которая к тому же создавалась задолго до нынешних социально-политических катаклизмов, - предусмотрено практически все. От войны на Донбассе до печальных последствий революции высоких технологий. Естественно, «фантастическая» форма повествования позволяет несколько преувеличивать достижения злого гения и без того неполноценных «сумасшедших профессоров» нашего времени всех рангов и мастей, но, в принципе, социальные прогнозы и выводы в повести «Жуйка» Марии Козыренко вполне закономерны. Волею судьбы уличный музыкант, живущий в обществе будущего, где не осталось не только настоящей музыки, но и живых инструментов, встречается с изобретателем, который устроил миру такую «веселую» жизнь. И вот уже интересно, что же может произойти, если в этой самой жизни неудачный перевод нескольких страниц Достоевского, ошибочно «перемещенных» в мусульманский мир, вдруг окажется - или обойдется? - на столе восточного владыки. И неужели это может быть воспринято как ультиматум западного мира?
АЛЕКСАНДР «ФОЗЗИ» СИДОРЕНКО. WINTER SPORT. – Х.: ТРЕАНТ
В отличие от первого прозаического сборника этого харьковского автора, в котором он опробовал свой стиль от пацанских рассказов до лирических зарисовок, его новая книга вполне адекватна по жанру. И зря в послесловии он отказывается от советов издателя относительно названия своего детища настоящим романом, ведь Winter Sport - это нечто большее, чем очередной калейдоскоп ностальгических разговоров о 90-х. Во-первых, место действия в книге Фоззи крайне локализовано, «ментально это микрорайон Новые дома, из которого вышли ТНМК», как свидетельствует автор. Во-вторых, есть «стеганый» не на скорую фабульную нить сквозной сюжет с выживанием в совершенно локализованном месте определенной группы героев, расписанный автором от рождения до самой смерти некоторых из них. Разве это не роман - пусть даже в новеллах - по всем теоретическим категориям? Во-вторых, речь самого произведения. Конечно, «харьковская» топографическая привязка, которая со времен Хвылевого до эпохи Чичибабина из любых литературных попыток делала самодостаточную экзотику, сработала и на этот раз, но опять-таки в пользу «романного» жанра. «Некоторое время назад я вставил в песню «Зачекай» слово «зусман» и был неслабо удивлен, когда узнал, что оно – не украинское, что это – идиш, который врос в наш язык», - отмечает автор. И действительно, выражения типа «шлемазый» и «цимес» не сходят с языка героев этой «харьковской» прозы, вместе с новообразованиями типа «тремпель» (плечи для одежды) и «кобуча» (дура, кобыла).
