Взгляд, отведенный в сторону
Лучшее визуальное произведение о Холокосте, которое мне когда-либо доводилось видеть - комикс. «Маус», мрачный графический роман, нарисован и написан американцем Артуром Шпигельманом (украинский перевод вышел в издательстве «Видавництво»). В основу сюжета легли воспоминания чудом спасшегося отца художника. Евреи в черно-белой истории изображены в виде мышей, немцы представлены, как сытые коты, поляки обращены в свиней. Беззащитность жертв граничит с мизерабельностью, атмосфера тягостного кошмара пронизывает каждый рисунок. По сути, “Маус” заставляет переоценить жанр комикса как таковой.
Другой ракурс Катастрофы дал Ежи Гротовский в легендарном спектакле «Акрополь». Концлагерь становится моделью существования, заключенные разыгрывают архетипические сюжеты из Гомера, Эсхила и Ветхого Завета, в финале буквально проваливаясь в тартарары. Ни пафоса, ни милосердия. «Акрополь» — процессия застывших лиц (мускульные маски — одно из неописуемых достижений театра Гротовского), чудовищный фарс, разрывающий тело культуры. Непереносимая боль сказывается смехом, от которого трясутся персонажи в лагерных робах; а дальним эхом — «глухой, глумливый смех поколений».
Комикс и спектакль объединяет продуманное, поддерживаемое в каждый отдельный момент отстранение по отношению к материалу. Шпигельман передает драматургию Истребления в образах чудовищной, вывернутой наизнанку басни. У Гротовского дистанция достигается подчеркнутой театрализацией, отсылками к иным — по-своему катастрофическим — сюжетам. Такой подход представляется глубоко оправданным, и вот почему.
Сложность темы геноцида не только в том, что после Аушвица невозможно писать или снимать как прежде. Многие исторические потрясения имеют бытование в письме/образе и, следовательно, в мифологиях разного уровня. А коннотативным фундаментом для всего, что связано с Шоа, был и остается Документ — как в литературе, так и на экране. Дневники, мемуары, кино- и фотохроника, стенограммы судебных заседаний — носители свидетельства, причем, как представляется, свидетельствует сама реальность. Целостное высказывание рвется на миллионы конкретных голосов, принадлежащих жертвам и палачам. Никаких симулякров, артефактов и прочего постмодернистского кокетства. Кусок мыла, сваренный из человеческого жира, означает только кусок мыла, сваренный из человеческого жира. Сумочка из человеческой кожи — это сумочка из человеческой кожи. Любая имитация здесь не только невозможна, но и попросту отвратительна. Именно поэтому столь нелепыми, несмотря на весь размах, выглядят потуги российских эмиссаров устроить в Бабьем Яру очередную симуляцию памяти жертв. И именно поэтому удались "Маус" и "Акрополь" - потому что оптика точно выполненного и художественно оправданного приема позволяет переживать страшнейшие сюжеты, не травмируясь увиденным.
Увы, сегодня, в восьмидесятую годовщину расстрелов в Яре, остается все тот же вопрос: когда наше, украинское искусство наконец заговорит о Холокосте - и сделает это системно и достойно?
Но, чтобы так гениально отстраниться от материала, как это сделали Шпиґельман и Гротовский, надо сначала в материал погрузиться. Не ради аттракциона и испуга, как предлагают имитаторы, а ради осознания.
Осознать все, что произошло, включая собственную ответственность.
А этого мы даже не начинали делать.
