Чернобыль — сердце Восточной Европы
Сейчас популярен тезис, что Чернобыль — государствосозидающая катастрофа, последний гвоздь в могилу Союза и катализатор его распада, одним из последствий которого является появление независимой Украины.
Жаль, что восточноевропейцам приходится доходить до предела, чтобы заставить запустить жизненно важные процессы: взорвать реактор, чтобы окончательно разувериться в СССР, избрать президентом зэка, чтобы устроить революцию и запустить гражданское общество, отстреливаться от россиян, чтобы сформировать дееспособную армию и создать институт волонтерства.
Интересно теперь, как мы управимся с местом, в котором теперь не нужно ничего тушить и ни от кого отстреливаться? С местом, которое не требует пристального внимания и систематических иностранных инвестиций. С тем, что уже с концами накрыли безопасным конфайментом. Со вторым сезоном нашего Westworld. Как мы переосмыслим и инкорпорируем его? Что мы сделаем с зажившей раной, которая из раны превратилась в травматический опыт? Как его пропустить, если самый яркий опыт связан с травматикой. И травматологией.
Было бы обидно забывать о нем, об опыте, о Чернобыле, о сердце Восточной Европы. Потому что эта Европа — искалеченное войнами и бедностью существо, фронтир, за которым лишь безнадежность и российские танки. Ржавыми, пресными ветрами ее сердце отдувает на периферию. Туда, где начинается вестерн. И поэтому ее сердце не перестает биться, не перестает быть пылким и горячим.
И на Востоке осталась страна, за бортами сытой Европы. Она не поддалась «русскому миру» и третий год противостоит путинской агрессии — это Украина. И Украина — сердце Восточной Европы. И оно дальше бьется. Оно, как прежде, живое и горячее.
И Чернобыль — символ этой страны. Зарубцевавшаяся рана, машина времени с визитом в прошлое и будущее одновременно. Жаль, но машина показывает только плохое. Визит в Припять демонстрирует тридцатилетние консервы Союза — разломанные бетоны холодной смерти. И это наше будущее, если не вырулим. Путешествие на тридцать лет назад и на тридцать лет вперед.
И старая травма очень ярко иллюстрирует наши проблемы: им пора было уже кристаллизоваться. Сейчас травма зажила: дала побочки, травматику и посттравматику. И именно поэтому иллюстрирует нас ярче, выразительнее всего: наш тотальный совок с проблесками современности. Эти проблески — словно нелегалы: приходят редко и лишь кое-где зажигают свечи в темных окнах старых хат. Чернобыльщина — заповедник советской дичи не только архитектурный. И главное: все самое интересное там происходит вне официального визита. Вне его течет русло жизни: плывут кровавые куски мяса жизни в черных реках черного нала, в черных руслах черных металлов плавают черные пиявки жизни. И я рад, что в этих декорациях мы ищем вдохновения. И находим. Где нам его еще найти?
Имея шрам длиной в тридцать лет, мы не сломались и научились жить: радоваться и смеяться, драться и ссориться, мириться и любить среди пустых высоток, которые давно превратили в дом, разыгрывая партии в гольф на крышах советскими клюшками и выцветшими теннисными мячами.
Несмотря на смертельную рану — мы до сих пор живы. И будем жить дальше.
Что бы там бляха не случилось.
