Четвертый Харьков... Есть ли надежда?
С детства я мечтала родиться по ту сторону Днепра. Казалось, у жителей Западной Украины было все для счастливой жизни: украинский в быту, площадь Рынок, банош и деруны, Винничук и Андрухович, вуйко и швагрова, пательня и еще куча удивительных для восточников слов. А что было у меня, без пяти минут харьковчанка? Рынок Барабашова, советский Госпром, два известных мэра, «оплотовцы» и вульгарный местный говор, присущий только нашему региону. Только истинный харьковчанин может отличить «сявку» от «ракла». Людмила Гурченко в своих воспоминаниях «Аплодисменты» писала: «Я знала, что «ракло» лучше, чем«сявка». «Сявка» - это опустившийся, безвольный человек, ничто. А «ракло» - это вор действующий, соображающий». Поэтому много лет я чувствовала себя сявкой на фоне интеллигентного, разноцветного, украинизированного Запада. И все, что мне оставалось, - побольше читать на родном языке и заканчивать школу, чтобы переехать и навсегда вычеркнуть Харьков из своей биографии.
Можно долго спорить, почему раньше я была такого низкого мнения о своей малой Родине. Можно даже обвинять меня в недостаточной образованности, этажности и провинциальности. Ведь кто-то скажет, что Харьков - город Булаховского, Шевелева, Ландау, Каразина. И он будет прав. Однако, осмелюсь заметить: подобный образ Харькова сформировался не только у меня, но и у большинства сознательных харьковчан. Или читайте - украинцев.
Где же твое настоящее лицо, мой далекий и близкий Харьков? Или кто-то сделал из твоего лица кровавую рану, превратив тебя в урода? Или ты просто (не)удачный эксперимент советской пластической хирургии?
На эти, казалось бы, риторические вопросы мне «ответил» Юрий Шевелев в своем эссе «Четвертый Харьков». Оказывается, мой город имел несколько лиц, и, возможно, сегодня мы становимся свидетелями очередного его преобразования.
Согласно Шевелеву, первый Харьков был патриархальной слободой, второй - купеческим городом Российской империи, воротами на север. Нас больше всего интересует именно третий Харьков. Чтобы номинально признать Украину, его намеренно провозгласили столицей. Однако Харьков принял этот вызов и стал символом "вздыбленной и мятежной Украины". Харьков был "украинской столицей украинской Украины". Город Курбаса "Березоля", ВАПЛИТЕ, дома «Слово», Хвылевого, Бойчука и многих других, чьи имена нам известны как представителей "расстрелянного возрождения". Город свежий, молодой, авангардный и, если позволите, смелый. Город, на фоне которого Киев казался провинцией.
Термин "расстрелянное возрождения" появится только через десять лет после написания «Четвертого Харькова». Но Шевелев с совершенной аналитичностью изобразит то преступление советской власти, которое НАВСЕГДА изменит историю всей Украины и мира. Он разъяснит почему украинский ренессанс ХХ века станет красным и почему при слове "возрождение" возникает мгновенная плоха ассоциация - расстрелянное.
"Третий Xapьков по административному делению был столицей некой УССР. Но его идеологи и его поколения духовно утверждали его столичность м в своей творческой мечте подносили его на уровень центра мирового. С этим смириться Москва не могла. Идеологи поколения и все то поколение, которое решалось мыслить, должны были быть уничтожены. 13 мая 1933 года раздается выстрел в кабинете Хвылевого. Перестает биться сердце Скрипника. За дело берется ГПУ. Сотни, тысячи и десятки тысяч харьковчан после допросов на Совнаркомовской и Чернышевской прощаются с жизнью, расстреляны чекистом или оттранспортированы на север и восток. Ночью таинственно исчезает с площади памятник Блакитному-Эллану. «Березиль» делается казенным «театром им. Т. Шевченко» и ставит этнографическое «Дай серцеві волю, заведе в неволю». Рядом открывается «Театр русской драмы». Основывается русская газета «Красное знамя», а украинский «Харківський пролетар» переименовывается впоследствии в «Соціялістичну Харківщину»: пусть мужики еще читают украинскую газету, но городу нужен русский - как каждому провинциальному городу неисходимой российской империи. Никаких столиц, никакой Украины. Приговор мятежного третьему Харькову выносят два акта: громко-публичный перенос столицы в Киев и - потихоньку, незаметно, ночью - сравнивание с землей могил Блакитного, Скрипника, Хвылевого. Третий Харьков, воспетый так страстно и нежно, так величественно и так человечно, с такой гордостью и с такой лиричностью Хвылевым, похоронен. Без некрологов, без надгробных слов. Под гробовое молчание".
И здесь, на руинах своего предшественника, возникает четвертый Харьков. Партия планировала сделать из него сплошную провинцию, но тихо, не давая шанса на осмысление этого факта. Шевелев объясняет: «Но, когда провинция осознает и говорит, что она провинция, - это она делает первый шаг к тому, чтобы перестать быть провинцией». А политика России была направлена на то, чтобы вся Украина так и оставалась серой и инертной периферией.
Чтобы описать состояние четвертого Харькова, Шевелев делает экскурс в 1941 год и рассматривает поколения двадцатидвухлетних. Он определяет их основные черты, причины, по которым они появились, и возможные последствия. Автор намеренно принимает во внимание "ровесников октября", ведь именно молодежь всегда была движущей силой революций и позитивных изменений в стране. Впрочем, юношеству четвертого Харькова суждено оставить нам в наследство разве что "совковую" болезнь. Это поколение выросло на истории СССР, партийных лозунгах и комсомольских собраниях, "а его авторитетами могли быть только Маркс – Энгельс – Ленин – Сталин, потому что ни к кому другому оно не имело доступа". И, по Шевелеву, первым следствием является то, что они никогда не были до конца молодыми. Советский режим стремился превратить их в стариков, которые предпочитают тихо пройти по миру, боясь лишних движений. Не задавать вопросов, не хотеть большего, не выделяться - вот основы мировоззрения того поколения. "Идеалом человека становится улитка: каждую минуту быть в состоянии спрятаться", - подытоживает Шевелев.
Человек должен отречься от чувств и ни в коем случае не быть откровенным. Искренность воспринималась как провокация в стране, где самые интимные моменты жизни обсуждались на партийных собраниях. Постоянная ложь и подмена понятий породила нигилизм, цинизм, осторожность и эгоизм советской молодежи. Они должны были думать одно, а говорить другое, жить в постоянном страхе перед предательством или клеветой. Бояться всех и каждого, даже родных и близких. "Подставляй другим подножку (но втайне), барахтайся хитро и коварно (но потихоньку), любой ценой лезь наверх, сбивая других (но без крика)". Это было поколение жестоких приспособленцев, которые должны были заботиться о себе любой ценой.
Так, через десятки, тысячи и сотни тысяч лиц, Шевелев обрисовал лицо моего Харькова. Изнасилованного, искусственного, перерезанного и перебитого МОЕГО города. Харькова, которого я стеснялась. Харькова, от которого я хотела освободиться. Но параллельно со старым городом уже живет и дышит новорожденный, пятый Харьков. Это - наш Евромайдан и волонтерское движение, которое своей мощностью удивило всю Украину и самих харьковчан. Это - Сергей Жадан, чьими книгами жадно зачитываются от Львова до Донецка. Это - придуманная ультрас "Металлиста" дерзкая песня, которую мы все мурлыкала себе под нос. Это - презентация первого тома воспоминаний Юрия Шевелева в Харьковском ЛитМузее. Это - возвращение памяти.
Сегодня мечта о пятом сильном украинском Харькове больше похожа на химеру, но надежда есть. И у Шевелева она была еще в далеком 1948 году, когда он писал свой «Четвертый Харьков». Нам досталось слишком тяжелое советское прошлое, отголоски которого до сих пор снуют по нашему городу. Мы совковые, неевропейские, запуганные, «сявки» и «раклы», но мы не виноваты. И знаешь что, мой Харьков? Я горжусь, что я - твоя частичка.
Александра КЛЁСОВА, Летняя школа журналистики «Дня» - 2017
