«Європеянка ніжна»
Однажды на художественной выставке под изумительной в своих ласковых пропорциях белоснежной скульптурой юной женщины прочитала на табличке название «Європеянка ніжна». Оригинальное написание меня взволновало, абсолютно четко запомнилось, если бы автор написал просто, скажем, «європейка», было бы проще и намного. Все хотелось в каком-нибудь тексте использовать подсмотренное, да не ложилось. Думаю, неосознанно искала в журналистских встречах женщину, которой подошло бы столь обязывающее, нет, нет, совсем нет, столь органично подходящее именно ей определение. Все складывалось так — либо європеянка, либо ніжна. Или ни то, ни другое, а что-то, если и интересное, то совсем как бы из другой спальни. Эти слова жили во мне отдельной жизнью, никуда не исчезая, но и не напоминая о себе без надобности, не тормоша попусту. Похоже, присутствовала некая убежденность — не забуду. Уж если что поразило, заманило — в ряд случайных, стандартных эпитетов и сравнений не поставлю, некий смысловой статус остановит. Хоть статусность все же тут подчеркнута именно преклоненным перед вечной женственностью и, естественно, так совпало — мы уже четко осознали себя европейцами. Пусть и с оговорками, уточнениями все о том же — бедность и большая бедность. И все же, все же... Как же с нежностью, неужели ее нынче так немного.
• И наконец, без всякой собственной заслуги, встретила женщину, которой подходят два обозначения одномоментно и все в их доме, доме Лены и Пшемека было окутано нежностью друг к другу. Невольно поддалась обаянию, наблюдая как жена смотрит на своего мужа, как слушает, когда он что-то рассказывает, следя за выражением его лица, движением губ и уже одним преданным взглядом делая своего избранника все более интересным и не только в ее глазах, но и в наших — гостей, собравшихся за просторным изысканным столом, сработанным самым хозяином. Поляк Пшемек и его украинская жена Лена, кажется, он называет ее Оленка, но с ударением на первую букву и тоже получается нежно, объездив много стран, в связи с характером работы, жить решили только в Украине. И вот, наконец, осели в своей киевской квартире. У них, конечно, спокойно побыть в настоящем, читая по своей тайной и давней привычке тональности жизни по интерьеру, где скрещивая совместимое и, вроде, несовместимое, создается некая недосказанность, что сама по себе уже изысканна. Чувствую — все тут уравновешено по простой причине: живет любящая пара и сенс отношений, к счастью, не выцветает, где нет и уголочка, где может поселиться непонимание. Ведь именно оно самое страшное, делает часто отношения внутри семьи невыносимыми, а близких людей — чужими.
• Лена водила меня по своей квартире как на прогулку. Рассматривая украшения стен. Имя Пшемек звучит ежесекундно и восторженно: вот на фото я на маковом поле в Иране. Оно, как нам рассказывали местные, никогда так бурно не цвело, как в тот год. Это Пшемек, приезжал на новое место, как бы привозил то, что люди ждут. В то лето он привез такие желанные дожди, и все преобразилось. Это особенность мужа, просто необыкновенная.
• Оба, кстати, высокие и статные, они были в Иране как Гулливеры. С нами часто хотели сфотографироваться не очень высокие иранцы, особенно с Пшемеком. И мне потом говорили, что это приносит удачу. Мой муж умеет все, и знания у него бездоные, перечислила Лена, а Пшемек, общаясь со своим другом-гостем, как бы спиной чувствовал — жена его хвалит, говорит о нем. В свое жилище, мило преобразованное в студию, они ничего не привнесли из дорогущих предложений каталогов средней и высшей европейской понятности. У них полы, стулья, кресла, даже входная дверь, устелены иранскими коврами, но не приобретенными в магазинах, ориентированных на богатых покупателей и созданных с четкими и без всякой импровизации рисунками (хоть они тоже завораживают), а купленными у самих кочевников. Эти ковры ткались в племенах для себя, не для продажи и Пшемек рассказал нам как же они рождаются: вот бедный кочевой лагерь остановился на привал-долгий или короткий, никто пока не знает. Тут же проворные девчонки вставляют в траву четыре колышка и начинают работать. Вот видите, показывает на пол, в этом месте цвет как бы не стыкуется, скорей всего, срочно пришлось сорваться с места, в путь и маленькая мастерица не успела обозначить цветовой переход, а тут их семейный герб вплетен, уловили? Кстати, на палатке каждой семьи принято вывешивать свой герб.
• В этом доме нашлось место и ковровым баулам, поклажам, всевозможным ковровым торбочкам, скажем, для перевозки соли. В городской квартире все выглядит столь экзотично, что и жилище окрашивается неповторимо, как и случается, когда не присутствует стандартная мотивация. Собственно, и приобретались вещи тоже в кочевых условиях вдали от цивилизации, так как характер работы Пшемека диктовал такой образ жизни. Да и что греет и милует все, привезено в Киев в тех же кочевничьих баулах, чуть ли не на себе. Заметила в интерьере маленькие подробности — вместо плинтусов канты, вместо вешалок и ванной — ткацкие челноки, вместо усредненной мебели — старинные буфеты, самостоятельно отреставрированные, и даже кофе хозяин молол вручную какой-то особенной кофемолкой, чтобы не допустить перегрева зерен.
• Он все знает, не упустила момент Лена, и снова похвалила мужа. Кажется, они так и живут — без экзальтированного перегрева, наслаждаясь домом и тем, что можно перевести дыхание, порадоваться своему подвижному и веселому сыночку Пшемеку, который, по-моему, уже говорит на нескольких языках. Кроме нам привычных — на польском, причем, прекрасно. Думаю, что и с английским подружился, ведь папа долго работал и жил в Америке и английский для него — привычный. Конечно, и у них есть трудности, мы не говорили о них. Да никто не переубедит, что если рядом с мужчиной его нежная и любящая женщина, что-то может быть ему не по плечу.
• Даже показалось, что главное в их домашней коллекции — это любовь и восхищение, которое создается взглядом.
Нежным.
