Исторический перископ
В происходящем есть ряд любопытных моментов, которые позволяют рационализировать то, что кажется нерациональным. В том числе на фоне армянских событий. Прежде всего, это касается поведения российской власти, которая как бы намеренно глуха и слепа. Более того: стало уже хорошим тоном обвинять ее в безумии, в борьбе с ветряными мельницами, в минировании поля, по которому сама власть идёт к пропасти и ведёт за ручку страну советов.
Так во многом интерпретируется внешнеполитическая стратегия Кремля, казалось бы, лезущего на рожон в Украине, Сирии, Британии, Америке (далее везде). И в самой России - неоправданная жестокость при подавлении мнимых мятежей, начиная с Болотной, с законов взбесившегося принтера, с дела Сенцова и преследования крымских татар. Причём, чем дальше, тем больше у общества и иностранных наблюдателей нарастает ощущение неадекватности, попытки режима разбудить лихо (бурю), которой изначально не было в прогнозе.
Хотя на самом деле все не совсем так, и логика в поведении Кремля есть, и я бы назвал эту логику - исторически оправданными предчувствиями.
Казалось бы - чего режиму бояться? Его интеллектуалы довольно точно нашли приёмы мобилизации, необходимые для сплачивания общества вокруг ряда ценностей с патриотической, великодержавной подоплёкой.
Но ведь эта ускоренная мобилизация (вспомним конспективную лирику, по Гаспарову) имеет отправную точку, она не была именно такой ни в поздние ельцинские, ни в голубые и ранние путинские годы со второй чеченской войной, взрывами домов и делом Ходорковского. Мобилизация мобилизации рознь.
В любом случае социокультурные исследования исторических рисков, которые, без сомнения, проводят кремлевские аналитики, справедливо описывают типичного российского гражданина - как политически очень осторожного субъекта, предпочитающего до последнего откладывать политические претензии к вышестоящим и уважающего только силу. Утопия физической силы в разливе.
Однако кремлевская аналитика в ее страхе революции - а это главный ночной кошмар Кремля - вряд ли избегает касаться странного феномена, проявлявшегося многократно в русской истории. Когда изначально политически пассивное и патерналистски настроенное общество в определенный момент как бы сходит, слетает с привычной колеи лояльности и, казалось бы, неожиданно начинает проявлять чудеса неоправданной жестокости и несговорчивости, безбашенного анархизма и непримиримости. Например, зафиксированной Горьким в его заметках о крестьянской жестокости русского человека во время Гражданской войны. С обеих сторон. Как личная инициатива от Платона Каратаева.
Это кажущееся противоречие - долготерпение и политическая апатия с акцентированной жёсткостью в те моменты, когда терпение заканчивается, легко объясняется психологами и исследователями агрессивности. Видовая агрессивность у более слабых особей, типа, голубей, несравнимо выше, чем, скажем, у хищников, вроде волков или львов.
При социализации этого наблюдения не трудно увидеть, что жестокость русского человека и есть функция его почтения к силе (государства и обстоятельств) и следствие, скажем так, политической нерадивости. Политические инструменты обладают возможностью для канализации агрессии, в случае же если эта канализация не работает, агрессивность принимает экспрессивную форму, когда крышку от кастрюли сносит вместе с башней. Ну, еще и бунт против отца, неизменный в подростковом возрасте.
Что, безусловно, известно кремлевским аналитикам, и именно это является главным источником беспокойства Кремля. Идея проста: максимально отдалить точку перехода от социальной и политической апатии к агрессивному взрыву, дабы источником неминуемого раздражения стало что-то иное, нежели сейчас. Ибо сейчас это (как, впрочем, всегда) - социальное неравенство и социальная несправедливость в виде, прежде всего, своеобразной приватизации, проведённой в начале 90-х в пользу стоявших у кормила. С последующим перераспределением этого бонуса в пользу силовиков и ближнего путинского круга уже в 2000-е.
Думаю, никакого другого вида страха, способного конкурировать со страхом беспощадного (но совсем не бессмысленного) русского бунта у Кремля нет.
Теперь попробуем рационализировать внешнюю и внутреннюю политику Кремля в виду указанного и в виду вполне определённой неутешительной перспективы. Чем больше кремлевские пропагандисты говорят о необходимости не допустить революционного поворота, тем отчетливее становится невозможность избежать именно революционной перспективы. С максимальной отдачей приклада.
Какие приёмы могли бы помочь избежать статуса потенциальной жертвы социального бунта для нынешней политической и экономической элиты? Помните шутку ещё недавнего времени: успеет ли некий олигарх N добраться до самолета в Париж? То есть обходным вариантом ещё несколько лет назад была стремительная эвакуация на запасные аэродромы в той или иной европейской стране.
Но все изменилось после Крыма, Донбасса и помощи Трампу в его попытках обойти правила хорошего тона в западной политике. Ну, и в нынешней ситуации санкций и усиления недоверия к путинскому олигархату этот вариант спасения, для большинства исчерпал (или исчерпывает на глазах) свою привлекательность. Вероятность, что после гипотетической революции успевших счастливо скрыться от революционного гнева и вывести свои капиталы, не проведут уже в Европе через суд и не отберут деньги и, скорее всего свободу, очень мала.
Что это означает? Увеличение страха перед революцией и ещё большее стремление не допустить ее во что быто ни стало. То есть чем меньше шансов на спасение, тем сильнее уровень репрессий и агрессивная, за гранью фола внешняя политика, тем отчаяннее власть и ее представители дуют на воду, поднимая последовательно рябь, зыбь, волны и бурю, которые власть сама и порождает.
Но поставьте себя на место власти? Моральные вопросы отставим, поговорим об организационных. Вы в трудной (или очень счастливой для вас) конкурентной борьбе добились заоблачных властных высот и благосостояния, которого хватит на несколько поколений ваших детей, внуков и правнуков, детей внуков и их двоюродных племянников. Но в некотором смысле вы пришли примерно к тому же, с чего начинали. При совке у партийных функционеров и красных директоров также было все - не было только возможности это все передать по наследству. Для чего во многом и была затеяна перестройка с возможностью для наивных в антрактах поиграть в демократию и реформы.
Но вот прошло двадцать лет, и ситуация в определенном смысле повторяется. Деньги и власть (деньги обеспечивающая и сохраняющая) есть, а вот перспектива их сохранения туманна. Более того, туманна и тревожна, как юность, перспектива самой жизни для себя и своих детей, ибо, если пойдёт по сценарию, уже опробованному и обыгранному русской историей, так и капиталов, и жизни можно лишиться очень даже легко. Когда придет волна экспроприации, никакие слова-пароли про патриотизм, величие России и былые заслуги работать не будут. За былые заслуги преследовать с русской крестьянской злопамятностью и будут.
Так что ловушка, кажется, захлопнулась: солнышко скрывается, муравейник в стране дураков закрывается. Поэтому ничего иного, как закручивать гайки на любой резьбе, у власти нет. Власть будет закручивать гайки, ширнармассы будут радостно гоготать, аплодировать и шпынять пятую колонну, но именно эти аплодирующие и шпыняющие будут среди первых, кто начнёт вешать и резать, ненавидя ещё больше за былую собственную наивность и обман со стороны власть имущих в период патриотической ажитации. Никакого армянского варианта: слишком широк русский человек, слишком широка страна моя родная, слишком много в ней лесов полей и рек, чтобы дорожить одной какой-то жизнью и бояться пролить чью-то кровь. Лили, льют и лить будут.
Поэтому Кремль в перерывах от переездов из одной дворцовой резиденции в другую и спектаклей в блестящую лояльность к уже привычной, как шлёпанцы, гениальности, смотрит в исторический перископ и орет как резанный: Telegram, я сказал, Telegram!
