Перейти к основному содержанию

История одного обывателя

«30.01—05.02.2015»
05 февраля, 16:55

Родители в пять лет отдали меня к частному учителю изучать английский язык, и после этого каждый друг семейства считал себя обязанным, едва завидев меня, покровительственно склоняться к моим метру двадцати и удивленно восклицать: «Такой маленький, а знает английский! А ну, скажи-ка нам что-нибудь...» И я, краснея от глупости ситуации, искал в себе подходящие случаю слова, хотя сейчас, с высоты своих 42-х, с легкостью нашел бы пару-тройку походящих выражений на родном для нас с собеседником языке... С тех пор я слегка подрос, но взрослые дяди и тети, чаще всего теле- или радиожурналисты, едва узнав, что я по профессии историк, все также недоуменно восклицают: «Ух ты! Такой большой, и историк!» И тут же, смирившись с неожиданным для них фактом, что даже седоволосые бородатые гиганты могут в наши тревожные дни иметь столь непрактичную, не от мира, сего профессию, немедленно находятся, чем продолжить зашедший было в тупик разговор: «А ну-ка проведите-ка нам историческую параллель.» И я, кто сто тысяч раз в своих мечтах твердил про себя фразы, которыми следует отвечать в таких случаях назойливым собеседникам, увы, в силу воспитания в стотысячный раз краснея, пытаюсь найти что ответить, чтобы мои собеседники в конце разговора все же решили, что историки — это тоже хоть в чем-то немного люди, с которыми есть о чем поговорить.

•  Нет, я не потому не люблю исторические параллели, что смотрю на всех не историков свысока. Дело в том, что «параллель» — это попытка объяснить человеку вкус блюда, которое он никогда не ел, аромат цветка, который он никогда не нюхал. Одна сотая часть схожести и 99 уникальных неповторимых деталей, которые твой собеседник так никогда и не узнает. В век вкусозаменителей и ароматизаторов и Рабинович из старого анекдота вполне способен напеть собеседнику «из Карузо», а зная не понаслышке большинство отечественных исполнителей, у него даже, наверняка, выйдет и не хуже. Но, когда речь заходит о профессионалах, вот тут и включается профессиональная этика, не позволяющая проигнорировать 99% различий ради одного удачного каламбура. Впрочем, нет. Если разговор не всерьез, уж если речь зашла о каламбуре, позволю себе-таки одну историческую параллель, историю об одном человеке, на 250 лет обогнавшем свое время.

•  Моя история о казалось бы вполне заурядном человеке, торговце чаем из Уэльса, которого угораздило, как и нас с вами, родиться в очень интересное и оттого очень неспокойное время. Британия к тому времени уже благополучно пережила войны роз и революции и с веками приобрела необходимую долю посредственности, чтобы создать в недалеком будущем и свою империю. Впрочем, блестящий викторианский век тогда еще не настал, и даже, казалось, крах Британии не за горами. Неподалеку, на континенте, пылала в огне революции Франция — там свергали королей, революционеры поочередно рубили головы друг другу... Безумный британский король ввязался в войну, толпы взволнованных беженцев с континента наполняли британские пабы, а обыватели обеспокоенно вздыхали, читая, в зависимости от своих политических предпочтений, очередной выпуск Times, Morning Post или даже Morning Chronicle. — Тут, на безопасном острове, парламентаризм насчитывал уже сотни лет, и каждый завсегдатай паба, только и способный по складам разобрать заголовок газеты, считал себя большим знатоком политики и международного положения.

•  Это был самый пик первого золотого века британской политической журналистики — нам, 200 лет спустя, уже все было бы в ней знакомо, все жанры и стили уже родились, разве что место популярных нынче в Интернете «фотожаб» и «демотиваторов» скромно занимали политические карикатуры. Нужно ли говорить, что вместо социальных сетей и телевизоров тогда удовлетворялись пабом и газетой, что, впрочем, отнюдь не мешало слухам, предубеждениям, массовым психозам, а подчас и новостям распространяться в народе с фантастической скоростью. Многие сделали на той «гибридной войне» свое состояние — мировая слава Ротшильдов родилась именно тогда, и именно на манипуляции с новостями и слухами. Но были в той войне и свои безымянные жертвы, отдавшие на алтарь победы если не свою жизнь, то свой разум. Впрочем, не все они остались безымянными. Это я снова, попытавшись было передать, что называется, «дух эпохи», возвращаюсь к герою своего рассказа — Джеймсу Тилли Мэттьюсу.

•  Представьте себе заседание палаты общин британского парламента.  1797 год. Все — как в хорошем костюмированном фильме от Би-Би-Си.  Ни тебе порносайтов на планшетах депутатов, ни тебе блокирования трибуны, и даже по головам друг друга в ту эпоху депутаты били разве что раз в десять лет. Слово было взял почтенный депутат Роберт Банкс Дженкинсон, будущий второй граф Ливерпул, будущий премьер-министр, а в то время скромный полковник и свежеиспеченный барон Хоуксбери. И тут под гулкими сводами Вестминстерского дворца раздается громкий крик: «Нас сливают!» Ну, или почти такими словами, — литературный перевод, особенно исторический, это, знаете ли, дело деликатное... И, поскольку у нас тут жанр исторического каламбура, мы можем позволить себе чуточку вольный перевод слова «treason».

•  Кричал, как вы уже догадались, вышеупомянутый чайный торговец Джеймс Тилли Мэттьюс. Тогда, под сводами Весминстерского дворца, как говорит молва, им было много чего сказано, но большая часть впоследствии была вымарана из исторических скрижалей, а возмутитель спокойствия был доставлен в госпиталь святой Марии Вифлеемской, вошедший в историю под своим простонародным названием «Бедлам», т.е. психушка. Несколько раз почтенный консилиум по ходатайству друзей несчастного собирался, чтобы решить вопрос о его вменяемости, и каждый раз вердикт оставался неутешительным. От этих собраний до нас дошли подробнейшие протоколы, благодаря которым потомки узнали о необыкновенном случае помешательства, который век спустя получил научное название «параноидальная шизофрения».

•  Необычность случая Джеймса Тилли Мэттьюса состояла в том, что во всех отношениях это был вполне нормальный, образованный и даже не лишенный приятности в общении человек. Но стоило только в его присутствии завести речь о политике... Нам остается только гадать, что из того, что он поведал своим врачам, прозвучало в палате общин. Впрочем, в нашей Раде звучало и не такое... Его история от консилиума к консилиуму обрастала фантастическими подробностями, потому позволю себе изложить ее вам в хронологической перспективе. Началось все с поездки в революционную Францию, где молодой Мэттьюс пытался найти контакты с оппозиционными кровавыми якобинцами-жирдонистами. Естественно, он был арестован, обвинен в шпионаже, и его не казнили лишь потому, что сочли сумасшедшим. Что подвигло французов прийти к такому выводу, мы не знаем, однако, вернувшись после нескольких лет принудительного лечения во Франции на родину, Мэттьюс решил, что его арест стал следствием политического заговора в самых верхах британского правительства. За этим последовали статьи в прессе, гневные письма министрам и депутатам, а в конце — уже известное вам выступление в британском парламенте.

•  В тиши и бездействии принудительной изоляции его теория заговора обросла невероятными подробностями. Рассказы о пятой колонне якобинцев при королевском дворе превратились в историю о необычном подземном народе, который  с помощью машины под названием «воздушная прялка» или «воздушный ткацкий станок», испускает особые лучи, с помощью которых не только читает мысли британских политиков, но даже и управляет ими. Для пущей убедительности Мэттьюс даже нарисовал подробнейшие чертежи этой машины, которые, впрочем, натолкнули руководство больницы на довольно оригинальный способ лечения. Ему разрешили принять участие в конкурсе проектов по реконструкции больницы, и за свой проект он даже получил вполне пристойную по тем временам премию в 50 фунтов, а кое-какие его предложения вошли в окончательный проект.

•  Мэттьюс прожил в Бедламе долгие 17 лет, и лишь в последние месяцы своей жизни он был переведен в частную больницу менее строгого режима. Во всех отношениях он считался самым спокойным пациентом больницы, дружил со многими врачами, часто обедал за директорским столом, но до самого конца его жизни всем — от врачей до пациентов — в его присутствии строго-настрого запрещалось говорить о политике — теме, способной даже в наше время превратить самого мирного обывателя в буйно помешанного. Впрочем, в наше время, наоборот, этого буйно помешанного наверняка бы сочли обыкновенным мирным обывателем...

Delimiter 468x90 ad place

Новини партнерів:

slide 7 to 10 of 8

Подписывайтесь на свежие новости:

Газета "День"
читать