Мой учитель
Анатолий Анатольевич был не просто учителем. Он был педагогом. Дети испытывали к нему особую симпатию и по-особому любили историю, которую он преподавал ярко, но вместе с тем демократично, легко, без внушений. Изучение истории в школе мне выпало во время, когда на дворе уже была независимая Украина, а учебники еще оставались советскими. В Украине со скоростью в этом плане всегда были проблемы - украинские учебники появились довольно поздно. Но Анатолий Анатольевич уже усвоил новую программу и давал детям возможность интуитивно выбрать свою точку зрения на те или иные события. Он не давил. Он терпеливо объяснял, а иногда сознательно интересовался мнениями и знаниями учащихся. Не без юмора.
Я как-то подошел к нему и рассказал «новость»:
- Анатолий Анатольевич, а вы знаете, что по-украински Вена – это Відень?
- Нет, Валик, не знал... Очень интересно!
До сих пор помню его по-доброму лукавые глаза в этот момент.
Анатолий Анатольевич был этническим русским, сыном военнослужащего, приехал в Украину по распределению. Здесь и осталась российская семья. Но вопреки многим россиянам, которые так же приехали на Донбасс и сразу почувствовали себя здесь не просто хозяевами, а доминантой, учитель истории считал, что в Украине должен быть один государственный язык - украинский. Он вообще был демократ и либерал во всем. Не воспринимал он авторитаризма как такового. По сути своей, по характеру ему была присуща аура свободы. Что-то было в его убеждениях наивное, почти детское. Однажды он стал сторонником партии «Громада» Павла Лазаренко. Сам Лазаренко был для него образцом перспективного политика. У него даже висел маленький календарик с портретом тогдашнего премьера в учительской над рабочим местом. Причем календарик висел цифрами к стене, так что пользы от него никакой. Впоследствии Анатолий Анатольевич разочаровался в Лазаренко и с сожалением это признавал.
Это были 90-е. На меня с горем пополам надели красный галстук пионера, который я вскоре случайно сжег утюгом. И Союз исчез сразу с моим галстуком. Кто-то говорил, что теперь пионеры будут носить галстуки желто-голубые. Впоследствии вся эта дурь окончательно выветрилась и жизнь получила новые обороты.
Анатолий Анатольевич так и не научился брать взятки, хотя одна из наших учительниц математики уже освоила это нехитрое «ремесло». Вообще он для меня и многих других учеников того времени оставался нетронутой белой простыней совести настоящего учителя. Уже тогда голодного и униженного голодом учителя. Да и с кого брать эти деньги, если мы ходили в школу в штанах на рост меньше? Мы постоянно росли, а родителям выплачивали зарплату сначала непонятными купонами в виде отрезных талонов, а затем купонами, количество нулей на которых росло почти каждую неделю. На черно-белых телеэкранах премьер-министр Леонид Кучма что-то говорил, что-то обещал, во что никто не верил, а зарплата учителя, которую выдавали раз в полгода, таяла, как лед летом, за считанные дни.
Это было время абсолютной нищеты на фоне так называемых «новых русских». Термин, о котором сейчас почти все забыли. Но давайте вспомним - иномарки «пирожки», «бизесмены», как их называла моя бабушка, малиновые пиджаки и свежие гранитные памятники с датами «196..-199..». Некий штрих к портрету времени.
Иногда мы с Анатолием Анатольевичем случайно стояли в длиннющей очереди за серым хлебом на «Городке», который продавали из открытого небольшого окошка пекарни. Он неизменно носил черную шляпу, пальто, под которым всегда был вычищенный без лишней ниточки пиджак. Словно он переместился в 90-е из 70-х годов. По крайней мере я тогда видел только на черно-белых фотографиях таких людей. Он покупал хлеб, вежливо здоровался со мной, а мне было как-то неловко и непривычно видеть учителя в очереди вне класса. Словно мы в этот момент сравнивались, становились на одно звено и это как-то смущало. Условная пропасть между учителем и учеником сохранялась ощутимо, хотя учитель ничего для этого не делал. Наоборот. Он улыбался и демонстрировал доступность. Это подкупало еще больше, стимулируя принести на следующий урок новую «сенсацию», которую откопал в уже обновленной библиотеке отца. А отец, стоит сказать, странным образом сумел своевременно подписаться на новые серии исторических книг. И одной из таких серий была «История Украины-Руси» Михаила Грушевского. Она до сих пор лежит там... в оккупированном Луганске. Но эта работа Грушевского для меня была слишком сложна. Читать «Историю...» Михаила Грушевского - это как изучать энциклопедию. Кажется, что она ценна именно особой детализацией. А вот другая книга Грушевского, которую мама принесла из библиотеки в их ПТУ, где она работала учителем украинского языка и литературы, далась легко, одним глотком... Но это было чуть позже.
1994-й год... Все гаражи нашего «Городка» оклеены портретом Кучмы. Тот обещает «двуязычие». На улице лето, мы с одноклассником на каникулах до пены у рта спорим о... политике. Ведь на дворе выборы и каждый из нас уже «нахватался» услышанных мнений в своих семьях. С Лешей Бошковым мы в то лето начали заниматься спортом. И спорить. Это была отчаянная полемика, которая требовала новых аргументов, а следовательно апелляции или к книгам, или к старшим. Все это под облаком неожиданных выборов президента. До сих пор трудно понять – зачем Кравчук тогда пошел на эти выборы? Удивительно мне слышать сейчас, что, оказывается, Кравчук и многие еще были убеждены в том, что народ все-таки выберет Кравчука. Безумная пропаганда на Донбассе говорила об обратном. Тогда, в 1994 году, я четко ощутил присутствие России под окном, у ивы, ветви которой мы использовали как турник. Там происходили наши соревнования и в полемике. Леша, отец которого был русским, давно покинул его с матерью, «топил» за Россию. Гены москаля пульсировали в нем. Я - русскоязычный украинец, которому в то время исполнилось 13 лет, - стоял на своем: Россия - оккупант! Откуда из меня рвалось это: «Россия - оккупант!»? Через полгода я напишу в своем дневнике (я тогда что-то пытался писать и писал на украинском языке): «Что будет, если Россия захочет притоптать Украину, как топчет Чечню?». Да, это была Чечня. И, несмотря на мощный пресс российской пропаганды по телевидению, где первый и второй центральный каналы были русскими, ощутима была гримаса разъяренного московского зверя, которая убеждала - они врут. До сих пор перед глазами ведущие телепрограмм и их первые попытки в новых условиях задействовать еще советские средства пропаганды. «Якобы» - слово, въелось в память, как элемент манипуляции. А потом фильм, где чеченцы отрезают головы российским солдатам и пальцы пленникам. Отец кричал: «Они специально это показывают, чтобы ты ненавидел чеченцев». Он зря волновался. Я был за чеченцев и особенно болезненно переживал гибель Джохара Дудаева в апреле 1996 года.
Ровно через 20 лет на том же месте под моими окнами у пенька ивы, которую давно уже спилил «Бумба-юмба» (так мы называли председателя кооператива), к нашему подъезду подъедет белый побитый «Ниссан», из которого выйдут вооруженные АК -100 люди в камуфляже и будут кичиться, что приехали они из Москвы «нас защищать». Я тогда уже был в так называемых «расстрельных списках» и ждал худшего. Я смотрел на этих вооруженных парней из окна второго этажа, и парализованные от страха мои ноги врастали в бетон пола. Но они пришли в другой дом, который в буквальном смысле полностью ограбили. Но это будет ровно через 20 лет...
Тогда, в 1994-м, я запомнил, как Кучма тыкал «нули» в экран на дебатах с Кравчуком. Сам Кравчук казался мне фигурой, равной Ивану Мазепе. Я так хотел похвастаться знаниями относительно этой личности на уроках истории, но с началом учебного года оказалось, что учителя истории Анатолия Анатольевича нам заменили и вместо него стала женщина, ни фамилии, ни имени которой я до сих пор не могу вспомнить. Однако я очень хорошо помню, как она «попустила» меня на уроке, когда мы только начали изучать эпоху Ивана Мазепы. Уточню: мы никогда не обращались к этой фигуре, ведь еще советские учебники того времени ничего нам о Мазепе не говорили вообще. Но программа Министерством образования Украины уже была написана и учительница просто обязана была пройтись катком по его имени. Что она и сделала. Я был ошарашен... То, что я прочитал и услышал от отца до этого, противоречило сказанному с кафедры. Стоит вспомнить, что отец сказал мне ключевую фразу: «То, что тебе говорят в учебниках, не всегда является правдой. Я сам в этом убедился».
Отец действительно всю жизнь верил в коммунизм, хотя никогда в партии не был. Верил искренне и, когда получил возможность оперировать информацией, крайне разочаровался. Для него это была болезненная трансформация убеждений, но в то время он был достаточно молод, чтобы впитать новые ветры. Можно сказать, что ему было в определенном смысле легче в отличие от закоренелых ретроградов. На том уроке я пытался вступиться за гетмана, но меня обрубили. Я сел на стул за партой и понял, что мне не хватает базы. Класс на меня смотрел осуждая, ведь я осмелился спорить с учителем, а от учителя зависят оценки. Среди лиц, которые меня молчаливо осуждали, я почему-то особенно запомнил глаза Андрея Г. Через 20 лет он, имея уже немалый опыт работы в спецподразделениях, пойдет защищать Украину.
На следующий урок я подготовил тяжелую артиллерию - ту самую прочитанную русскоязычную книгу Грушевского. Прочитал ее быстро, как говорится, проглотил. Отступать я не собирался и тогда понял, что победу надо готовить. «С шашкой наголо» не выиграть битву, а тем более войну. 45 минут следующего урока я взял на себя. Это было сладкое волнение, которое только повышало градус запала. Учительница отступила. Через лет семь в университете мы встретились с ней и она все нахваливала мне самого себя: «Я ж помню как мы с тобой историю учили!».
Таким образом, свою линию я занял, а в следующем году решил попробовать другой эксперимент - начал разговаривать на украинском языке. Не со всеми, но постепенно, системно. Удавалось по-разному. Особенно меня в этом шаге убедил одноклассник, который как-то сказал: «Посмотрим, как ты запоёшь». Это была последняя капля. Петь я не стал, но тот опыт общения на украинском языке мне понадобился и сейчас. Это были маленькие победы маленького человека в обычной луганской школе. Иногда мне кажется, что именно в то время можно было познать ощущения прежде всего внутренней борьбы. Она не состояла в дерзких вызовах. Вся ее сущность - в сохранении своей внутренней позиции, что не исключало внешних маневров.
А потом снова к нам пришел Анатолий Анатольевич. Такой же вежливый, добрый, только уже обращался к нам словно к взрослым. Это было опять же необычно. Мы повзрослели, но были еще очень и очень зеленые. Хотя именно тогда мне казалось, что я нашел для себя все необходимые ответы на ключевые вопросы. Я был Сократом, сгорбленным мудрецом с пластмассовым дипломатом советского образца. Я знал, как устроен мир и куда он несется. Особенно меня поразила ядерная физика, которая рассекла сущность бытия, природы, причинно-следственных связей. Впереди у меня была вечность, и я имел право на дерзость мыслей. Анатолий Анатольевич седел и, к моему удивлению, советовался со мной в мелочах. Ему нравился мой патриотизм, а национализм, как он видимо думал, я перерасту. Юношеский максимализм, так сказать. По крайней мере этот тон ощущался в его общении со мной. Он читал все особенности моего подросткового возраста, который обильными красками рисовался в нашем сознании и даже сейчас всплывает в памяти с особым привкусом. Но и я читал его глаза и мимику, которой он часто общался со школьниками.
Анатолий Анатольевич, как и раньше, исповедовал демократичность во всем. Это был конец 90-х. Закрываю глаза – словно это было вчера. Тогда я впервые увидел учителя на базаре. Того самого... Анатолия Анатольевича. Некоторые его коллеги уже давно торговали на рынке Пархоменко турецким «ширпотребом». Учителя бросали профессию и шли спекулировать. Спекуляция! - как клеймо на уровне взятки для человека из советского лона. И термин оттуда, из советизации. Но Анатолий Анатольевич не спекулировал. Он собирал по улицам абрикосы и торговал возле рынка. У него была больная мать. С женой развелся. Сын давно в России. Зарплаты не хватало.
Я любил торговлю, ведь еще маленьким самостоятельно возил груши на рынок в Сватово. Обе мои бабушки торговали. Торговля - это особый дух и азарт. Что-то вроде рыбалки. Но на лице Анатолия Анатольевича, который всегда был воплощением человека с учительской кафедры и явно чувствовал себя неловко с ведерком абрикос, было написано: мне некуда деваться!
Загнанность простого искреннего украинца русской крови, который оказался ненужным этому государству, но который вместе с тем служил ему до последнего... Точнее, служил детям и своим убеждениям, в основе которых была свобода любых убеждений.
Далее я вырос из Сократа в что-то более земное. Встречал Анатолия Анатольевича несколько раз. Он периодически бегал по «Городку» по квартирам учеников. Общался с родителями, узнавал об их проблемах, советовал, приносил книги. Анатолий Анатольевич посвятил им жизнь, хотя лица их менялись, вырастали, исчезали...
Потом пришла война. Время тикало быстрее маятника часов, ведь в памяти время ускоряется. Я уехал из Луганска. Что-то дернуло меня воспользоваться интернетом и зайти в одну из социальных сетей в поисках групп моей родной школы. Там много фотографий появилось с тех пор, как я покинул Луганск и глубоким утром 2 сентября 2014 года в последний раз посмотрел на светло-серые стене школы. Не ожидал ничего хорошего, а только хотел посмотреть на очень родные стены снова, пусть с экрана... Там проводят выпускные с флагами «ЛНР»... Ну что ж, это логично. Там проводят мероприятия, посвященные России, СССР и «ополченцам»... Тоже вроде бы понятно. На то она и оккупация. Там стоят дети в красных галстуках (таких же, как я сжег в самом начале 1990 годов утюгом), слушают очередной маразматический концерт, посвященный чему-то советскому, с триколорами... И среди них «по стойке смирно» среди послушных детей в стенах моей родной и единственной школы стоит седой Анатолий Анатольевич... В его глазах я не смог прочитать ничего.
