Отрочество
«06.03—12.03.2015»
На днях я очень разочаровал свою любимую двенадцатилетнюю крестницу. Она спросила, видели ли мы с ее папой живого Сталина. — Нет?! Ну, хоть живого Ленина видели? — И тут неудача. Не повезло ей с отцами! Но, если задуматься, исторических событий за четыре десятилетия моей памяти минуло немало. Живого Сталина нет, но живого Брежнева, который 9 мая 1981 года стоял метрах в 10 от меня-второклассника на открытии «Музея Отечественной войны», я видел. Андропов, Черненко, если не считать испуганных перешептываний взрослых о дневных облавах в кинотеатрах и магазинах в поисках прогульщиков производства, в целом минули для меня незаметно. Если трансляцию похорон Брежнева нас всей школой отправили смотреть по телевизору в актовом зале, то лафеты с двумя ушедшими за ним следом вождями я наблюдал уже дома в программе «Время».
• А потом разом, в один мартовский день 1985 года как будто разом распахнулось окно. Я мог бы подумать, что это просто я подрос, и стал смотреть на мир другими глазами, но так случилось, что одновременно перемены случились и со всей страной. Все поменялось 11 марта, ровно 30 лет назад, когда генсеком стал по политическим стандартам тех времен практически в расцвете молодости 54-летний Михаил Горбачев. Миша, Рая... — В наш мир с нарядами первой леди пришла сперва светская хроника, тем более вызывавшая раздражение, чем сложней становилась ситуация в стране. Перестройка, Чернобыль... — нет, всех не упомню, — всех слов, которыми обогатил языки мира СССР тех лет. А до того... До того мы дали миру разве что слово «спутник»...
• Мало кто заметил, но в этом году впервые на моей памяти в Киев к 8 марта привезли грузинскую мимозу. Раньше она была исключительно абхазского происхождения. А мне сразу бросилось в глаза — соцветия абхазской гуще и пушистей. Каждый раз 8 марта, вдыхая аромат абхазской мимозы, я вспоминал середину 80-х, когда абхазские Гагры были для меня маленькой дверцей в другой мир. Именно оттуда мы привозили кассеты еще полуподпольного Жванецкого, книги Фазиля Искандера — бессмертный «Сандро из Чегема», «Кролики и удавы». Начитавшись и наслушавшись, я скоро перешел к «голосам», а к концу 1986 мое «моральное разложение» зашло настолько далеко, что я отказался поступать в комсомол, — так и ходил один на все три старших класса без значка. А тех Гагр моего детства уже нет. Семья, у которой мы тогда жили, уехала с войной — в обмен на документы на дом их «отпустили»... А вот соседям-грекам не повезло, — всю семью до последнего человека убили «освободители»-абхазы. Перелистывая в памяти страницы «Сандро» Искандера, до сих пор даюсь диву, откуда столько животного внезапно всплыло в этом казалось бы «пасторальном» народе... Вот и доверяй после этого литераторам...
• А вот в моей школе дыхание времени очень долго не могло проникнуть сквозь заслон дежурных на входе, требовавших от всех входящих наличие сменной пары обуви. — Сменная обувь для того времени непозволительная роскошь... Наш классный руководитель, — парторг школы, — раз в неделю собирал класс, и проводил инструктаж, что отвечать, если на улице нас остановит американский корреспондент, и попросит предъявить доказательства, что в СССР нет безработицы. Только с 9 класса у нас появилась преподавательница общей биологии, позволявшая идеологические вольности, — уроки-инсценировки. Никогда не забуду наш «Прожектор кайнозоя» — сценку-пародию на официальный рупор горбачевской пропаганды «Прожектор перестройки», или урок антропологии (в составе курса общей биологии) в виде «пресс-конференции «Института человека», где я изображал прожженную западную акулу пера, разоблачающую советских чиновников от науки. Господи, и это еще 1987-1988-е годы, которые на самом деле кажутся перестроечными только на очень большом расстоянии.
• Самые удивительные открытие в СССР той поры делали не физики или генетики. Это была золотая пора историков, когда их книги расхватывались, как горячие пирожки, а газеты и журналы стояли в очередях за их разоблачающими интервью. Сперва схема была незамысловатой, — на смену советскому монотеизму, эпохе непогрешимости коммунистических вождей, пришла манихейская бинарная система, в которой светлому богу Ленина, противостояло злое божество Сталина. Перестройка рисовалась ее идеологами возвращением к чистому коммунизму Ленина, но, однажды выпущенная из бутылки правда оказалась плохо управляемой. Очень скоро с публикацией работ «невинных жертв» Сталина, вроде Бухарина, они явили свое истинное лицо неудавшихся фюреров, а публикация дополнительных томов полного собрания сочинений самого Ленина сорвало маску гуманизма и с главного идола коммунистической идеологии.
• К 1989 году, когда я оканчивал школу, наступила пора политического атеизма, — полного разочарования в советской системе. Для меня ее символом стала выставка Ильи Глазунова в тогдашнем Музее украинского искусства (теперь Национальном музее). Проигнорировав уроки, в слякотный мартовский день 1989 года я отстоял огромную очередь от теперешней Европейской площади (тогда еще Ленинского комсомола) до Музейного переулка, и попал в залы, где были выставлены огромные панно «Мистерии ХХ века», «Вечной России». Но для меня та выставка запомнилась, и, собственно, закончилась совсем другим полотном. Не помню его названия, но та картина навсегда впечаталась в мою память. — Церковь со следами росписи, в которой рядами на крюках развешены освежеванные мясные туши. Вот по этим тушам для меня тогда и прошла линия моего персонального размежевания с современным официальным российским искусством, со всеми его напускным монархизмом и национализмом. Прямо от той картины я, десятиклассник, развернулся, и ушел домой. А чувство тошноты при одном упоминании Глазунова преследует меня до сих пор.
• Многим, в первую очередь людям старших поколений, переживших разочарование похолодания в конце хрущевской оттепели, все, что происходило тогда в стране, казалось чем-то временным. Пока мои одноклассники ходили с комсомольскими значками, я щеголял с желто-голубым, носил в портмоне удостоверение гражданина УНР, которые выдавали в офисе Народного руха в Музейном переулке, а моя учительница украинского языка, которая в глубине души сопереживала и разделяла мой бунт, обеспокоенно пересказывала мне анекдот о том, что вслед за Перестройкой наверняка будет пересадка и перестрелка. Нам молодым ее опасения казались смешными, дороги назад, нам казалось, уже не будет никогда, и это был тот самый редкий случай, когда юношеский оптимизм не только посмеялся, но и одержал верх над опытом.
• Классный руководитель — тот самый парторг школы, в отместку, по окончании школы выдал мне волчий билет, характеристику, с которой хоть сразу в лагеря, но эти характеристики не интересовали уже никого. Уже пылал Кавказ, уже бурлила Прибалтика, и какую-то там характеристику у киевского школьника так ни разу и не спросили. А потом и вовсе настал 1990-й — первый киевский Майдан, первые 50 тысяч на Крещатике, и громогласное «Масол, ми вже йдем» над городом. Мы, подобно нынешним жителям Донбасса, все до одного свято верили, что Украина кормит СССР, и стоит только сбросить нахлебников, чтобы в короткий срок добиться невиданного процветания. Я помню обиду от визитов в Киев Маргарет Тетчер и Джорджа Буша-старшего, из страха перед неопределенностью уговаривавших политические элиты Украины оставаться в Союзе. Кто уже сейчас помнит ту речь Буша-отца 1августа 1991 года в Раде, написанную Кондолиззой Райс (да-да, той самой), в которой он грозил, что США никогда не признают независимость Украины. Спустя всего две с половиной недели кучка московских заговорщиков поставила крест и на нерешительности США, и на сказках тех кремлевских идеологов, которые и сегодня утверждают, что СССР пал исключительно в результате заговора коварного Запада.
• И, наконец, 24 августа 1991 в Киеве. — Сотни тысяч у Рады и на Банковой. Помню как мы обыскивали выходящих из нынешней Администрации Президента сотрудников, считая, что они выносят секретные документы... А уже с 1 сентября 1991 года я стал студентом исторического факультета тогда еще Киевского государственного университета имени Т.Г. Шевченко. — Вот так и закончилось мое отрочество, начавшееся ровно 30 лет назад, день в день совпавшее с последней эпохой в истории СССР, и начались мои университеты, которые, вот уж не знаю, закончились ли год назад с расстрелом на киевском Майдане... Да, Ленина и Сталина я не видел, но тоже угораздило пожить в интересное время...
