Праздник строгого режима
Переживаю за Михаил Михайловича после его концерта в логове деятелей российского ТВ. Это ж уже не фабрика грез, и не верящая слезам Москва. Теперь поверила. Нет России, есть сплошное телевидение, как правильно заметил в разгар застоя большевик товарищ Меньшов. Знал, рано или поздно излучение голубых экранов будет посильнее, чем альфа с бетой и гаммой. Оружие! А в хранилище, где оно спрятано, какие могут быть шутки! Тем более раскрывающие государственную тайну! Да еще в присутствии начальников и ответственных за производство изделий, серий и сериалов. Нет тут места для юмора и сатиры без грифа секретности. Хочешь повеселить народ – получай предписание и утвержденный сюжет. Тогда шути и лицедействуй, хохочи и святотатствуй, сыпь задоринками, если хочешь получать радости скупые телеграммы с гонорарами. Словом, на режимном предприятии, ком алягер, а не на сцене.
Вот до этого концерта с прерванным выступлением живой легенды Михаила Жванецкого, я тоже думал, что в публичном искусстве есть закрома, куда политики носы не суют и где не правят казарменные правила единоначалия и безоговорочного послушания. Черта с два! Суют и правят. Если зал состоит полностью из подписантов челобитных тирану и приветствий аннексии, то все возможно. Доносы, подставы, хмурые лица, высшие соображения, «в трудное время живем», «таким не место среди нас». Эх, культурная Россия! Снаряжать белые пароходы с цветом нации на борту – вечный твой удел. Всегда весела, когда маленькие да плюгавенькие статью и мыслью, суют тебе за щеку обсосанный леденец, а как только над этим парадоксом усмехнется гений, ты наливаешься злобой так, что бабочки и фраки топорщатся на манекенах, ставших твоими кумирами.
Кто то странно назвал российскую премию, по случаю вручения которой собрался бомонд работников идеологического фронта, - «Тефи». Лишь одна буква отличает неказистую статуэтку от псевдонима волынянки Надежды Алексанровны Лохвицкой. Той Теффи, что написала дневники, сбежав от сошедшей с ума России, и выпившей шампанского с украинским пограничником, замирая от счастья свободы. « Я боялась разъярённых харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого…», - позже написала она о том выборе бегства прочь из России , когда ее статьи, наполненные тонкой иронией, уже никто не читал. Как далеко от того времени до нынешнего, но как близко от настороженных до разъяренных харь.
