Реформы и женственность украинской души
Сравнение Украины с женщиной не ново. Стоит вспомнить хотя бы знаменитую книгу Оксаны Забужко «Шевченков миф Украины». Она посвящена женским образам Т. Шевченко, которые в той или иной степени могут считаться символами Украины. Самым красноречивым, конечно, является образ Катерины. Хрестоматийный, известный нам с детства образ несчастной молодой девушки-крестьянки, обманутой москалем (солдатом российской армии), которая после рождения внебрачного ребенка заканчивает жизнь самоубийством. В отношениях между Катериной и москалем несложно увидеть символику отношений между Украиной и Российской империей. Много лет Катерина Шевченко не сходит со страниц наших учебников. Кажется, у нас все еще не появились другие литературные образы, которые бы так явственно олицетворяли какие-то глубинные черты украинской души.
Некоторые аспекты нашей коллективной «фемининности», о которых не говорят ни Шевченко, ни Забужко, становятся отчетливо видны во время нашего напряженного поиска выхода из нынешнего кризиса, который, очевидно, затянулся. Опираясь на собственные наблюдения, я позволю себе сравнение Украины с женщиной - не с той современной бизнес-леди, самостоятельной и решительной, а с молчаливой женщиной патриархального мира, воспитание и образ жизни которой являются специфически «женскими» в специфически гендерном смысле слова. Конечно, «женственность» Украины - это определенное культурологическое обобщение, не учитывающее многих деталей. Не все и не всегда ведут себя «по-женски», но существует определенная коллегиальность, сообщество, которое проявляет себя в тех или иных совместных решениях и результатах.
Надо понимать, что женственность, как и мужественность, начинаются с воспитания. Американская исследовательница Маргарет Мид описывала некоторые существенные различия воспитания мальчиков и девочек в патриархальных обществах. Поскольку мальчики считаются «сильным полом», то с раннего детства они много времени проводят вне дома, выполняя довольно сложную и тяжелую работу. Их выживание, а также авторитет в сообществе зависят от того, насколько они способны овладевать окружающим пространством и добывать ресурсы. С детства они могут оказаться в непредвиденной и опасной ситуации, когда им нужно будет рисковать, делать выбор, от которого зависит не только их собственная жизнь, но и жизнь других членов сообщества. Поэтому они растут ответственными и смелыми одновременно. Место мальчика в стихийной мужской иерархии не является чем-то постоянным. Он постепенно привыкает к борьбе за это место, верит, что оно во многом зависит от него самого. Таким образом конкуренция становится образом жизни человека. Одновременно мальчики предстают и перед необходимостью искать друзей, убеждать или побеждать врагов, договариваться и создавать союзы. В соревнованиях возникает характерная мужская солидарность, а также приходит понимание, что союз с другими людьми - это нечто желаемое и одновременно ненадежное. Тот, кто сегодня является твоим другом, завтра может стать врагом, и наоборот.
Воспитание девочки, как и ее дальнейший образ жизни, совершенно другое. С самого начала она в основном проводит свою жизнь дома или рядом с домом. Довольно замкнутое, изолированное домашнее пространство становится ее миром. О том, что происходит за пределами дома, она обычно узнает только от мужчин и поэтому не может иметь собственной, независимой мысли. Она почти не принимает ответственных решений, все ее решения должны согласовываться с другими людьми, в частности с отцом или мужем. Ее выживание, ее ценность в сообществе так или иначе определяется тем, насколько она нужна хозяину дома, способна помогать ему в его нелегкой борьбе за ресурсы и выживание. Так, женщину с самого начала приучают измерять собственный жизненный успех своей способностью удовлетворять требования других людей. Девушка не должна допускать мысли, что ее отношения с мужем могут быть ситуативными и временными (тогда как для мужчины это вполне приемлемо). Брак - это основной для нее союз. Все, что может разрушить его, является олицетворением зла и источником разнообразных страхов. Семья, дом должны быть чем-то вечным, стабильным, незыблемым. Между женщинами также есть конкуренция, но она не уравновешивается способностью создавать независимые союзы. Женская конкуренция - это борьба за человека, за то, чтобы быть нужной ему больше, чем другие женщины.
Конечно, это описание довольно приблизительное и неполное. Но его достаточно, чтобы мы могли провести сравнение традиционного женского культурного опыта с коллективным общественно-историческим опытом нашего народа.
1. Она живет в изолированном мире
Наше колониально-советское прошлое предопределяет нашу привычку жить в замкнутом, изолированном мире. Как известно, больше 70% украинцев никогда не были за границей. Это имеет как минимум одно важное социальное следствие: мир кажется незыблемым, если не знаешь, что может быть по-другому. Изолированность создает иллюзию того, что стабильность, традиция - это нечто единственно правильное, законное, морально оправданное. От этого возникает страх перед радикальными изменениями. Он не в последнюю очередь является тормозом наших реформ. Изменения мерещатся нам не возможностями для развития, а угрозой, ведь мы никогда не чувствовали себя достаточно свободными менять свой собственный мир.
Изолированность и вера в традиции приводят к нашему специфическому отношению к внешнему миру. Как женщина верит, что ее брак с мужчиной является союзом на всю жизнь, наша политическая элита (независимо какое политическое «крыло» она представляет) подсознательно верит, что наши политические союзы и союзники должны любить нас всегда. Наши соглашения с ЕС (а для сепаратистских регионов - с Россией) выглядят не как договоренности ради взаимной выгоды, а как незыблемый брак, который защищает, дает гарантии выживания и одновременно дает право другим доминировать над нами. Все наши решения, реформистские и не очень, согласуются с теми, с кем мы вступили в политический брак. Любые самостоятельные шаги, скажем, в направлении либерализации налоговой системы, становятся невозможными, если наш брачный партнер их не одобряет. Страх нашей политической элиты перед МВФ очень напоминает страх женщины перед мужчиной, которому она пытается угодить и который на самом деле, возможно, совсем не такой строгий и неуступчивый, как она привыкла себе его представлять. Страх парализует и не дает принимать самостоятельные решения, в которых действительно нуждается общество.
2. Она оценивает себя глазами других
Нетрудно заметить, что доминирование мужчины над женщиной - это своеобразный культурный империализм. Мужчина как superego всегда выглядит компетентнее, умнее, авторитетнее. Женщина привыкает смотреть на мир и на саму себя его глазами. Она присоединяется к его суждениям, воплощает и развивает его идеи.
На уровне общества этот феномен существует как обычай смотреть на свою страну через призму «ценностей развитых цивилизаций». Как правило, в таких случаях себя оценивают как «отсталых» с точки зрения «западного мира». Вполне характерный обычай народов, переживших колониальную зависимость. Трагизм нашей ситуации заключается в том, что желание приблизиться к западному миру часто побуждает нас к нерациональным решениям. Стремление заимствовать то, что «есть на Западе», и аргументировать это тем, что «так в развитых странах», иногда приводят к созданию мертворожденных институтов, которые не вырастают из практики нашей жизни и не решают наши проблемы. Вводя эти институты с символически «европейскими» названиями, мы сами себе кажемся ближе к Европе. Но поверхностность таких реформ делает их тупиковыми и часто вызывает сопротивление в обществе.
3. У нее есть выразительный комплекс неполноценности
Поскольку женщина в патриархальном обществе - это «товар» на брачном рынке, зачастую есть много желающих снизить ей цену. Общественное мнение очень внимательно и критично относится к женщине и, как правило, обнаруживает, что она «не такая красивая», «не такая умная», «недостаточно трудолюбивая» ...Таким образом, всю свою жизнь женщина вынуждена доказывать, что она лучше, умнее, мудрее, чем о ней хотят думать другие. И, наконец, всю жизнь сама в этом сомневается. Живет в состоянии постоянной тревоги и недоверия к самой себе. Она уже не принимает себя такой, какая она есть. Любые ее промахи или недостатки приносят ей невыразимые страдания, потому что напоминают, что она не так совершенна, как от нее ожидает общество. Но худшее, что можно сказать о женщине, что она «нечестна» или «неверна». Этот приговор со стороны общественного мнения может принести женщине не только страдания, но и смерть. Характерно, что такой нравственный контроль со стороны общества почти не имеет власти над человеком, который является автономным соискателем и распорядителем ресурсов. Однако для женщины он становится мощным регулятором поведения, внушает ей хронический комплекс вины и неполноценности.
«Не живемо, а вибачаємось», - писала Лина Костенко, словно подытоживая потуги нашего национального самоопределения. Комплекс неполноценности, эта типичная женская черта, стал неотъемлемой чертой нашей культуры. Особенно отчетливо это заметно в тех реформах, которые называют «декоммунизацией». Баталии относительно национальной памяти и того, кого нам следует или не следует считать своими героями, всегда несут на себе отпечаток нашего бессознательного желания оправдаться за свою историю. Во время одной встречи историков, где мне довелось побывать, обсуждался вопрос украинского фашизма. Авторитетным было признано мнение, что фашизм - это специфично имперский феномен, синдром «раненой» империи, стремящейся восстановить свои позиции. Так как Украина никогда не была империей, говорить об украинском фашизме вообще некорректно, несмотря на то, что некоторые украинские национально-патриотические организации начала ХХ века явно находились под влиянием фашистских идей.
Какой-то удивительный страх преследует наших интеллектуалов перед мнением, что украинский фашизм существовал. Тем не менее фашизм (в разных его проявлениях) - это общеевропейское явление своей эпохи. Не всегда он приобретал такие ужасные формы, как в нацистской Германии. Даже в российском его варианте фашизм является всего лишь одной из разновидностей правого радикализма. Вполне нормально для любого народа иметь своих правых радикалов. Так же, как и нормально иметь их в меньшинстве. Даже если фашизм считать синдромом «раненых» империи, нет ничего удивительного в том, что желание стать империей, эта нереализованная мечта присуща в той или иной степени и неимперским народам, в том числе украинцам.
Мы упорно пытаемся извиниться за нашу историю, оправдать какие-то ее факты, вычеркнуть какие страницы, отречься от того, что нам в ней не нравится. Нам хотелось бы, чтобы наша история, источник нашей идентичности, была чистой и прекрасной. Чтобы наши отцы и деды были идеальными людьми. А они, как правило, не являются таковыми. Все эти извинения - всего лишь результат длительного, навязчивого отношения российско-советской элиты к украинцам как к неполноценному народу. Любые наши попытки найти свой собственный путь встречали только обвинения в «неверности», «измене», титуловались штампами «мазепинцев» и «бандеровцев». За это время мы так привыкли оправдываться, что сегодня это выглядит почти неизлечимым.
4. Она не способна брать на себя риск
Максимальный риск, который способна взять на себя женщина, это уйти к другому мужчине. Такой поступок уже сам по себе может иметь для нее много плохих последствий. Например, общественное мнение будет осуждать ее, а сама она будет мучиться от сомнений и угрызений совести. Но главное, что ее бывший муж может препятствовать этому, нанося ей травмы или даже пытаясь убить. Не то же ли самое сделала Россия с нашей страной, чтобы помешать нашему соглашению с ЕС? Украина оказалась в роли женщины, которая убегает от жестокого и ревнивого мужа, некоего «мачо», к... вежливому бюрократу. Убежала, а дальше все: новый муж должен обеспечить лучшую жизнь.
Надо понимать, что мачо, каким бы диким и своевольным он ни был, все-таки по-своему любит женщину. Она для него как завоеванный трофей. Он может ее бить, унижать, но он не покинет ее, будет кое-как заботиться о ней. По крайней мере пока сам не погибнет от своей агрессивной природы. Возможно, весь сепаратизм - это всего лишь та часть украинской женственности, которая хочет оставаться с мачо. Зато высокообразованный современный бюрократ имеет к женщине совсем другие чувства. Он не измеряет свой успех тем, сколько женщин он завоевал. Он может быть совсем не в восторге от того, что у него на кухне появилась еще одна закомплексованная красавица, которая хорошо поет и варит вкусный борщ. К нему невозможно предъявить претензии, ему нельзя закатать истерику, потому что в ответ он только предложит встречу с адвокатом. Современный человек смотрит на женщину как на партнера, который, возможно, в чем-то и уступает ему самому, но в целом тоже способен нести ответственность и заботиться о себе. Но способен ли в нашем случае?..
Если вернуться к метафорическому сравнению Украины с травмированной и подавленной Катериной (в определенной степени оно актуально до сих пор), то невольно возникает вопрос: не ждет ли нас то же самое, что произошло с ней? Екатерина выбрала смерть, самоубийство. Внешний, имперско-мужской мир навязал ей этот выбор. Но, кто знает, если бы она отвергла патриархальные предрассудки и приняла другое решение, все могло быть по-другому. Возможно, это было бы решение поехать в город, средоточие модернизации, и там начать новую жизнь. Возможно, нашлись бы другие варианты выбора. Но для этого ей было необходимо хоть немного перестать быть женщиной.
Нестандартные, смелые решения, которые бы вывели нас из состояния failedstate, - то, на что наша элита все еще не может решиться. Взять на себя риск, провести настоящие либеральные реформы, которые освободят нас от традиций колониального прошлого, - для этого нужна не женственность, а мужество.
5. Она не верит в свою способность создавать собственный мир
Не секрет, что миссия женщины в патриархальном обществе – блюсти дом. Но дом не является ее собственностью, он создан мужчиной и принадлежит мужчине. Если считать домашнее пространство отдельным миром, то даже этот мир, к которому она привязана, который оберегает и развивает, не создается женщиной. Обычно она даже не рассматривает свою жизнь как возможность творить что-то новое, ставить и реализовать свои собственные цели. Она всегда играет по чужим правилам.
Исторически так сложилось, что наша страна долгое время не принадлежала нашему народу. Нам не удавалось создать свой собственный мир на своей земле. Всегда были какие-то другие центры влияния, которые делали нас несостоятельными ставить для себя собственные цели. Даже те институты, которые остались сегодня, это во многом институты советских времен, созданные советской элитой для своих целей. Государство до сих пор сохраняет командно-административные функции, которые уже катастрофически устарели и не соответствуют экономическим условиям нашего времени. Граждане все еще остаются в роли подданных этого государства, просителей, вымаливают у чиновников какие-то уступки и действительно не имеют надежды, что к ним прислушиваются. При этом они стабильно сочетают патерналистские ожидания с тихим саботажем государственной политики на местах. Они все еще ждут, что кто-то создаст для них лучший мир. Даже многочисленную эмиграцию из Украины можно рассматривать как результат глубинной веры нашего народа в то, что легче жить в мире, организованном другими.
Чтобы изменить это, необходимо избавиться от страха перед созданием собственного мира - своих институтов, своего государства. Создать все новое, что действительно нам нужно, те элементы нашего дома, которые помогут сделать жизнь в нем комфортной. Принять риск создания, зная, что мы можем и ошибаться, но выиграем в конечном итоге.
В конце концов, все эти метафоры и аналогии - всего лишь мой собственный взгляд на вещи. Никто не обязан соглашаться со мной. Но я думаю, что Майдан был важной и успешной попыткой выйти за пределы нашей коллективной женственности. Активная часть общества взяла на себя риск с целью сделать наш мир менее изолированным. И все же этого недостаточно. Надо переписать символический нарратив: Катерина должна остаться в живых. Шевченковский миф Украины надо преодолеть.
