Соглашение между лекарствами и ядом
20 августа - 82 года со дня рождения Тараса Мельничука
1993-й год. Ивано-Франковск. Старое помещение областной филармонии. Встреча с поэтом Тарасом Мельничуком, который получил Шевченковскую премию за свои стихи. Все-таки первая половина 90-х была удивительным взрывом сверхновой украинской литературы, открытием скрытого по углам, огромным интересом к так называемым «белым пятнам». Казалось, национальный организм, вылеченный чудодейственной датой - 24 августа, встает во весь рост, с легкостью девушки, пробудившейся от летаргики, сдирает с себя чесоточный налет...
Но возвращаюсь к встрече. Имя Тараса в глазах молодых поэтов, к которым тогда принадлежал и я, было окутано мистическим ореолом, замешанным на энергетике таланта, наказании за свой талант и рыцарстве.
Зал был набит людьми. Кажется, еще и стояли. (Что с нами произошло за все эти годы? Литература не виновата в наших разочарованиях...)
Тарас вышел. Был каким-то апатичным, словно равнодушным ко всему, что полностью не вязалось с его образом в воображении литературных неофитов. Назревала неловкая заминка. Затем на сцене остался, кажется, только Иван Малкович, который был модератором, а Тарас вышел куда-то за кулисы...
Вернулся через несколько минут другим человеком! Разговорчивый, даже остроумный, полный удивительного оптимизма. Я тогда еще не знал, что означает наркологическое выражение «синдром Есенина»... Наконец подавляющее большинство догадалось, что Тарасу надо выпить, чтобы он был готов к публичному выступлению.
- Вот она, плата и цена за верность Литературе в страшных условиях, - подумал я тогда - Литература забирает свою дань, как кровожадная Госпожа.
Потом познакомился с Тарасом Мельничуком лично. Принадлежа к литкружку «Нова дегенерація», я жил поэзией. Однажды, во время какого-то богемного застолья, аж в г. Коломые, где проживал Тарас Мельничук, я осмелился подойти к нему:
- Пан Тарас, моих стихов не понимают... говорят, что очень сложно...
Он поднял на меня глаза:
- Дай полистаю твои стихи...
Я застыл от страха. Он на несколько минут, может на десять, полностью углубился в мою поэзию в сборнике «Нової дегенерації», а потом сказал памятное:
- Это поэзия. Пиши. «Простота хуже воровства»
Для меня тогда эта фраза, произнесенная Поэтом, была настоящим бальзамом на душу! Тарас подтвердил, что могу писать дальше! Кажется, именно во время того богемного застолья в мастерской художника я подарил Тарасу Мельничук свой единственный черный берет, чтобы ему не было холодно в голову осенними вечерами...
А в то время соглашение между лекарствами и ядом в душе и теле Поэта крепло в пользу яда... Огненная стихия его души, которая не повиновалась казенным предписаниям и регламенту для посредственностей, еще в юности попала в царство полутрупов. Поэтому ушел из университета, снова восстановился, искал себя повсюду, по-настоящему находя лишь в поэзии. Нередко стихи Тараса полны сопротивления, где передано тонкое трагическое дрожание заплаченной цены за такие стихи:
«(Росія ― Кучино) ⁄ немає сховища ⁄⁄ туману повен ліс ⁄ липучого ⁄
Росія Кучино ⁄ не мучте нас ⁄ йде божевільний гін коліс ⁄ везуть на смерть заручених»
Его собственная жизнь была полна противоречивых впечатлений, стихийных порывов, встреч и прощаний, бесстрашия и полной непригодности для кабинетной жизни официального поэта. Писал стихи, не стесняясь слов, а стихийно, резко, безразлично к печати и почестям. Сама жизнь, свободная от любой конъюнктуры, водила его рукой, словно само существование Тараса Мельничука было противостоянием совковой застывшести с ее ползучим влечением к смерти.
В 1972 году сел в Пермские лагеря. Затем опять по инспирированным обвинениям. Советская власть трещала по швам, но в сердце поэта уже было много яда. Его он мог успокаивать только спиртным. Потому легкие, как чудодейственные и чудотворные бабочки, его стихи не имели мощи противостоять системе...
Тончайшие ощущения движения молекул и атомов полями собственной крови и полями мира, тонкие метаморфозы и катастрофы даже в идиллических ландшафтах, и одновременно прорастание из тех катастроф новых зерен, которые начинают новый круговорот большого цветения:
Лист зійшов над ⁄ головою ⁄ жовтий ⁄ ніч реготиться медом ⁄
крізь серце навиліт ⁄⁄ а вранці сад ⁄ підняв бджолу ⁄ на вила.
Последние годы жизни поэт был даже не уставшим, а опустошенным. Еще приходили стихи, во время писания которых и жил по-настоящему. У него был сожженный пищевод. Уже не мог есть. Умирал в Коломые в больнице, под опекой близких друзей, в том числе художника Василия Андрушко, у которого жил в мастерской некоторое время...
Союз между лекарствами и ядом подходил к концу, безнадежно перегнувшись в сторону яда. В конце марта Солнце украинской поэзии закатилось за горизонт...
Надеюсь, что мельничуковское солнце бесследно не сгорело - и когда-нибудь снова поселится в чьей-то юной душе.
