Старое кресло
Вопрос «зачем?», возможно, возникал, но долго не заморачиваясь, ответ приходил в голову только один — «затем». Мысль освободить его из многолетней дачной ссылки, куда было вывезено когда-то как уже отслужившее старье (мнение — не мое) снова в городскую квартиру, зрела и зрела, отклонялась и приближалась, стиралась, тускнела под ворохом своей упрямой настойчивостью и стало понятно — не удастся упрятать, затушевать эту ностальгическую обоюдную преданность — хочу, мечтаю, желаю, чтобы старое кресло снова обняло меня так, как умеет только оно и, чтобы забравшись с ногами, угнездиться в нем, притереться и забыть всякую бытовуху с ее проблемами. В старом кресле так хорошо думается, а на даче оно работало вполсилы, да нет, оно там прозябало, ведь бываю в основном там весной да летом, а в это богатое время и без кресла, как говорит внук, с ударением на последний слог — весело. Зимой, если бы умело жаловаться, призналось — одиноко и холодно, а ведь знавало оно время дивное, озорное как-то приехав со своими гарнитурными собратьями в нашу новую квартиру, по сути, став первой настоящей моей мебелью. В квартире долго длился ремонт, и обнова стояла в прихожей запакованной и мы с сыном даже не знали ни цвета, ни очертаний приобретения. Муж всегда любил делать сюрпризы — и мебель выбрал сам, четко помня мой любимый цвет. И вот однажды мы не выдержали и проделали маленькую дырочку в упаковке и поразились — цвет пенки от вишневого варенья, а вельвет такой тоненький, мелкий, как шелк. Запакованные объемы скрывали, это уже потом ахнули, не только вельветовое великолепие, но изысканные формы, дарящие необыкновенно гостеприимные объятия. Сейчас могу признаться — лучшего кресла у меня не было, а тогда, когда, наконец закончился ремонт и убрался камуфляж, радость, реакция были наградой мужу, ради этого он и старался. Вот откуда такой ореол у этого неувядающего для меня желанного кресла, которое, уверена, обладает неким чувством счастья, и умеет его дать и получить. О таком, и в голову не придет сказать, мол, как оно некрасиво повзрослело, хоть и, понятно, вельвет устал и еще то да се, но если любишь — это ведь уже не имеет значения.
На днях, когда ехало оно в прицепе целых 150 километров с дачи, и мы застряли в районе Почтовой площади в пробке, многие, окидывая равнодушным взглядом старичка, может, и думали лениво — такое барахло тащить в дом, тут зависимость на лицо от всякого старья, к тому же, внутри, скорей всего, и пружины давно вырвались на свободу сквозь обшивку, но цвет, цвет...
«Что-то в нем есть, — вдруг услышала от пары, что в соседнем ряду также мучилась в машине на жаре уже минут 25 и, вдруг улыбнувшись, обрадовали меня неожиданным в такой ситуации дружелюбием, и признались,— мы тоже такие, и для нас это верный способ вдохновиться. Вот только недавно вернулись из Лондона, гостили у друзей, и заметили, что обычный англичанин абсолютно не способен избавиться от старой вещи, если она любима и в рабочем состоянии, допуская возможные плюсы и минусы. Поэтому ожесточенная перелицовка старой мебели, работа с изнанкой, а о том, чтобы выбросить диван пятидесятилетней давности, и речи быть не может, еще и подкупят где-нибудь на нераскрученном аукционе старые полы, отдав немалые деньги, да еще добавят больше за циклевку, лакировку полировку и вовсе не для блеска — это исключено, а для атмосферы». Честно скажу — всегда и сама это понимала, но встречала сопротивление, в доме не любили старья, считая что его накопление и унижает, и старит, и формирует невысокий уровень потребности. Эх, не понимал, самый близкий человек, хоть и был человеком тонким, а я все доказывала — не старые же это сапоги все мои столики, приобретенные в антикварных, и мое изысканное зеркало... Как только человек начинает копить старье, слышала — он начинает стареть сам.
Обо всем этом вспомнила в пробке, но уверенность, что все делаю правильно, сплетая и красоту и запустение, причем, из вещей породистых и радующих тебя полжизни — только укрепилась. Да и какое же это барахло — счастливые яркие годы помнят это кресло и хоть Фрейд говорил «Иногда шляпа — это просто шляпа», это не о нем, моем любимом нежном и верном. Знаю, еще не забыла, как оно скоро пригласит меня к уютному ничегонеделанью в нем, или как раз, к началу свежего творчества во всем. Простая роскошь старой обновки, попав, наконец, в интерьер большой комнаты, тихо и мягко освещенной ретро абажуром, придала всему новый смысл.
Абажур, похоже, сообразил, что сильное освещение пикантному пришельцу третьего возраста вовсе ни к чему, и вижу, заметила мгновенно — все сыгралось, станцевалось, сложилось. Будто исчезла невидимая линия разлома, и то, что в свое время кресло пустило корни у нас на годы, вдали от всякой опасности, было не пустяшным приобретением. Сейчас, когда многое самое острое отболело, отшумело, отлегло, оно смотрится в старом для него, и все же новом доме, так же уместно.
Думаю, что двери в никуда открываются для каждого из нас намного чаще, чем мы осознаем, и именно уныние, увядшая энергетика владеют ключом от таких дверей. В моем кресле, не знающим предательства, привыкшему к любви — все взаимно. Знаю по себе — спринтер на рутине выцветает, но кресло — дружок рядом, всегда будет ждать меня. В любви важен, конечно, ореол, но весомее, все же, поступки.
И мой старичок, который вовсе не коллекционная редкость, не умопомрачительный антиквариат — оно мое сокровище, а это самая твердая валюта.
Людмила ЗАСЕДА, специально для «Дня»
