Задворки джинсового хиппи
В первую же минуту художник Анатоль Степаненко сам себя обозначил словами: я — старый хиппи. И в самом деле — джинсовая кепочка, джинсовое разнооттеночное одеяние, какой-то амулет на груди, естественно, в джинсовых тонах, волосы, убранные в хвостик, стремительная походка, не забывшая его молодые годы. Богемный ветерок. И при столь легкомысленном прикиде (сама не переношу официальную одежду), его пастельные задворки старого Киева, выставленные в удивительно творчески живущей галерее Pit-Art, настолько проработаны и досконально выстроены, так фотографически точны, что понимаешь — в творчестве он очень серьезен.
Не скрою: при слове «задворки» впадаю в состояние «замри» и всегда знаю — дальше самое главное, новый заколдованный маршрут в увлекательных странствиях по Киеву. Неизвестное местечко — беззащитное, робкое, вовсе не претендующее на особое внимание героев нашего времени, уверенных, что будут жить вечно, — но в тоже время как бы чутко осознающее — только ему под силу так сочно оживить ушедшее время. Кстати, вовсе не для чьих-то вздохов да причитаний, а чтобы украсить собой новую жизнь и ту, что впереди... Иногда в каком-нибудь милом уголке, не всегда особо исторически сверхценном, однако, к счастью, еще не тронутом жадным бизнесменом, в каком-нибудь тихом дворике так оцепенеешь, что захочется оглянуться — никто ли не заметил, как ознобная ломкая волна пробегает по спине, волосам, вискам... Правда, глаза могут выдать, да что собственно утаивать — в старые задворки влюблена крепко. Бывает, отменяю все срочные дела, если появляется сигнал — есть новый чудный адрес. На сборы хватает и минуты — удобная обувь и желание, нет, много желания — это всегда со мной.
Среди живописного старья все мы — юные-юные, любопытные-любопытные, какой-нибудь и поверхностный формат общения кажется отсюда еще более нулевым или даже минусовым. Преснятина. Интрига задворок дарит незапланированное счастье, только вот, там, в иллюзиях можно и застрять...
Собственные впечатления удивительно совпали с тем, что увидела в экспозиции из 32 листов, похоже, художник бродил там же, где и я.
Задворки пана Анатоля удивили особой скрупулезной документальностью, детали старых зданий выписаны подробно, если угодно, до кирпичика. Он и сам уточняет: я просто сижу, пишу, честно ничего не упуская. Иногда чувствую себя воришкой — подсмотрел, обомлел, и вот — все мое уже на бумаге. Дивный опоэтизированный Подол; старые заводы на улице Фрунзе со своим необыкновенным стилевым разнообразием; деревянные веранды без конкретного адреса, домики на Набережной, которых уже нет; замок на улице Гончара, пряничные печные трубы одного домика на Десятинном переулке, варварски, кстати, снесенного; какой-то тихий подольский дворик, названный «На Валах», — всего в архиве уже около ста листов. Конечно, при всей документальности, удивляет и техника, и оттенки, создающие настроение того момента, кого очередная кокетливая башенка, балкончик, кладка, окно, чувствуя, что они интересны, начинали художнику подсказывать: тут возьми изумрудный цвет, а тут — кирпичный, затем цвет земли да все оттенки неба, размытые чернила сумерек и фуксии, цвет ванили и ореховый, а в придачу — переливы заходящего солнца... Часто автор создает папье-маше (его своеобразный холст) из нескольких газет и поверх его пишет свои сюжеты. Если перевернуть лист, можно прочитать, чем жили и что волновало людей и в 1970-е годы, и в 1980-е, и в конце прошлого века...
Где-то лет пять назад художник целенаправленно ходил все лето с папкой, как студент, на зарисовки. Тогда многие задворки появились в его коллекции. Джинсовый Анатоль и сам владеет пером, снял в свое время два фильма — короткометражный и двухсерийный. «Я последний полковник советского кино», — уточнил он. — Вы, конечно, не знаете, что это значит. Объясню — мой фильм по пьесе Ивана Кочерги «Часовщик и курица» был запрещен и положен на полку как раз перед распадом Союза».
Мои собственные воспоминания постоянно настигали, когда рассматривала эти пастели. На одном листе увидела внутренний двор удивительного Сенного рынка, к сожалению, уже лет 20 там одни руины. В центре той незабываемый Сенки стоял комиссионный магазин, автор не забыл и надпись «Мебель!». Сразу вспомнила, как, наверное, где-то в году 1979-м купила там роскошное, более чем трехметровое зеркало с изысканной деревянной короной, с ажурными изгибами. Когда с грузчиком везли мы его на тележке по центру города и прохожие оглядывались (хорошо, что мой дом неподалеку), все время смеялась от радости, а может, чтобы скрыть свое смущение от внимания: что же это за странная парочка — грузчик с тележкой и огромным зеркалом и какая-то восторженная особа. Это зеркало и сейчас стоит в прихожей, и я знаю: оно не забыло ту молодую женщину, которая с беспечным смехом поселила его в своем доме. И преданно отвечает взаимностью — деликатно делая вид, что не замечает прошедших лет. Ценю его зазеркальную нежность.
Наше общение с автором работ было живым, волнообразным, темы перескакивали одна на другую: от когда-то богемной его молодой жизни во Львове, где он прожил десять лет и закончил там художественную академию, и до возвращения туда же через годы.
Одна история меня здорово насмешила. Анатоль (он уточнил — именно Анатоль, а не Анатолий) вспомнил, как в 1970-е мечтал о джинсах. Впрочем, как и все ровесники. Мечтал — это не то слово. Бредил, так остро желал иметь вожделенную одежду, что не было сил терпеть. И вот подвернулся случай — купил. Обновку сразу взял в оборот — появились свои фенечки, свои латочки, свои дырочки. Доносились они до того, что декоративно рвать уже ничего не надо было. Его мама несколько раз покушалась их выкинуть, но, нет, дожили до своего звездного часа.
В одной из киевских галерей задумали организовать выставку, что-то вроде джинс-story. Художник откликнулся на предложение и обрамил свои, знающие не понаслышке жизнь джинсы своеобразной баррикадой из свернутых джинсовых фрагментов, как бы окружившей стоящей в полный свой рост деним. В общем, удачная инсталляция получилась. Прозвучала.
Как-то ночью звонит мне хозяин галереи, рассказывает автор, и спрашивает — сколько хочешь за свой шедевр. Я даже не понял, у меня и мысли не было, что кто-то захочет это купить. Спросонья говорю — 800. Галерейщик уточняет: в гривне, долларах, евро. Инстинкт подсказал даже во сне — евро, конечно, ответил. И заснул снова. Недели через две, уже после окончания выставки, пришел за своим сокровищем, а мне протягивают деньги, минус проценты, естественно, и говорят: твою фантазию купил француз-коллекционер, фанат джинсовых подробностей. Как вы думаете, продешевил, совершенно серьезно спросил он вдруг у меня. Вроде выгодная сделка, ответила, но я бы не продала. Задворки, даже тряпочные, и к тому же такие знаковые — не продают.
И в самом деле, старье такое и гроша ломаного не стоит, но посмотрит на него влюбленными глазами какой-нибудь собиратель, и все. Под этим взглядом усталая, поношенная вещь становится драгоценностью. Просто всему нужен любящий взгляд, принадлежащий точно именно этой задворке, этому предмету, этой женщине...
Недописанный пейзаж на газетной фактурке. Как узнаваемо.
