Зимний вечер с Гретой ГАРБО
Милое дело — не слыть и не быть профессиональным рецензентом, профи первого отжима, дотошно понимающим многообразие кинотечений, экспертом биографий звезд мирового уровня. Мой вариант удобен, уютен и безопасен, а потому имею право на беспечный вздох. Я — простой зритель. Все, что почувствую, уловлю, может не станцеваться с мнением знатоков экспрессионизма. Вдруг, глядя на экран, все же пропущу обязательную болезненную напряженность эмоций или не пойму, в чем иррациональность образов, или еще хуже — так и не узнаю, как все это сказалось на деформации мира. Мой гид — собственные эмоции и вечное любопытство.
В недавний зимний вечер, придя в один из самых старых киевских кинотеатров имени Чапаева (название не для слабонервных), предвкушая рафинированное удовольствие от встречи с ожившим на экране ушедшим временем, толком и не знала, что в старой ленте 1925 года режиссера Георга Вильгельма Пабста увижу 19-летнюю Грету Гарбо. Это был чуть ли не ее дебют, начало триумфальной карьеры легендарной актрисы ХХ века. Меня попросту заинтересовала очередная тема киноклуба «Ракурс» — «Экспрессионизм: между светом и тенью». Сладчайший привкус вечерней культурной программы все же слегка тормознул — выдержу ли 2,5 часа, кино-то немое. Время вечернее, на улице морозно, да и в зале, мягко скажем, не очень тепло. На передних рядах студенческого вида компания уже грелась, попивая кофе из термоса. Видимо, тут не впервые, знали, на что шли. Сам зал — чистенький той тщательно, особо продуманной аккуратностью, когда вроде штопка есть, но ее незаметно. Установка, предназначенная для музыкального сопровождения, еще до показа стала зачем-то рычать, дрожать и фыркать. Ответственные по залу засуетились — давай ее чинить, успокаивать, чуть ли не гладить, она на время затихла, а затем снова за свое — шипеть и буянить. В конце концов, пришлось попросту отключить, поэтому мы не услышали роскошную музыку, украшающую фильм под названием «Безрадостный переулок».
Показ все затягивался. Да сидения скрипели так, что поняла, — вот оно, сопровождение. Деревянные стулья, сцепленные, как пионеры в строю, одной общей, хотела сказать идеей, нет, простой планкой, видимо, давно заслужили покой. Их если двигать, то сразу по пять-десять одновременно. До чего же они впечатлительны — если кто-то шевельнется на одном стуле, вздохнут всеми старыми подробностями все остальные; если же кто неосторожно двинет ногой, то они застонут протяжно и жалобно. Правда, быстро возьмут себя, не знаю, наверное, в подлокотники, как бы успокаивая, — мы потерпим, но и вы поймите — мы очень старые, а город ведь не финансирует кинотеатр. Сзади меня какая-то женщина, постоянно шмыгая носом, очень громко разговаривала по мобилке. Невольно слыша ее реплики, размышляла — зачем ей чужой экспрессионизм, ей бы культуры добавить. Тем не менее, чужой этот разговор меня удивил, сначала даже подумала, что она просто прикалывается. И вдруг пришло в голову то, что еще полгода тому назад и не подумалось бы, — вдруг она разговаривает с контуженным на восточном фронте, который вновь учится жить. Женщина спрашивает кого-то: «Ты завязываешь шнурки? Учти, я приду, проверю. Ты что плачешь? Не теряй время — завязывай шнурки, буду через три часа».
Нет, до конца, скорее всего, не досижу, подумала, поплотнее затягивая курточку. И тут же отмахнулась — сколько выдержу. Артистического вида гид по экспрессионизму достаточно образно, умно, а потому не слащаво ввел зрителей в историю создания фильма. «Простите, что не получилось с музыкой», — извинился он, кутаясь в шарф. Тоже, видимо, замерз.
Сейчас мне кажется, что все эти предпоказные подробности не были случайными, они так обострили нервные рецепторы, что с первого же мгновения впилась в экран, боясь пропустить малейшую деталь событий в Вене 1921 года. На фоне голода, нищеты — да, у многих в Европе было не всегда сладко да гладко, перламутрово светились женские лица и тела, укутанные то в шелка, то в особо скроенные меховые пальто или манто, с запахом да интригующими воротниками, заманивали дивными шляпками, надвинутыми на лоб. Нет ничего прекрасней, уверена, эротичности и безупречности моды 1920—1930-х годов прошлого века. Между тем основная интрига, при всей социальной направленности ленты, — все же в игре света и тени, улавливаемой чуткой камерой, какой-то танцевальной графичностью прямых линий, как бы прикрытых дымкой сцен, снятых только в декорациях. Детективность камеры просто поражала. Чувствую — в этом кинематографическом доме можно и потеряться, но картина так и создана, чтобы на пересечении многих площадок-судеб сегодняшний зритель (хотя, естественно, никто тогда и не думал, что через 90 лет кого-то заинтересует творческое почтение тех событий) ощутил трепет узнаваемости вечных проблем: ужаса бедности, невозможности избежать обмана, невосприятие богатыми дяденьками разных сословий и времен, что далеко не все женщины продадутся за кусочек чего-нибудь вкусненького. Вечная прелесть настоящего кино в том, что поиск выразительных приемов усиливает, но не заменяет талантливую суть повествования. Грета Гарбо обошлась и без гротескной надломленности, ее игра и сейчас волнует, хотя актерская палитра всего ансамбля могла бы и устареть. Да вот, не захотела.
«У нас особая атмосфера, вы это почувствуете», — протягивая мне репертуар работы клуба на декабрь, сказала пани Надежда, видимо, ответственная за творческую жизнь кинотеатра. Конечно, в Интернете достаточно предложений, многие ленты тех лет оцифрованы, но разве сравнить маленький экран в домашнем тепле и вечер в старом кинотеатре? Заметила, что в интеллигентных кругах, из тех, что не отягощены жизнерадостными финансами, достаточно часто звучит ключевое определение — атмосферность. Пожалуй, только это и осталось у людей образованных, уточню, что намного важнее, — постоянно ищущих, осмысленно собирающих удивительное и еще ими непознанное. Кстати, в атмосферность входит и весьма лояльная цена за сеанс и комментарий — 15 гривен.
Беззвучный фильм так ярко показал, как непросто Европа шла к своему благополучию, что подумала — мы ежедневно, вольно или невольно, скорее от нынешней безысходности, как бы хватаем Европу за места индивидуального пользования. Пожалуй, она, если не встряхнем сами свою реальность, пока не поздно, возьмет и повернется к нам этим одним своим местом.
Надо же, далекий утренний туман старого фильма, отчаянье холодного непонимания и спасение, принесенное любовью, так поиграли в свет и тень, что финал вышел-то счастливым. Да и в старых стульях столько шарма! Ну разве этого мало?
Когда там следующий фильм?
