Привид прагматизму
Призрак прагматизма
Государство — все. Человек — пешка. С этатистским, абсолютизирующим роль государства мировоззрением мир прожил тысячи лет, а счастья с ним не нашел. И потому всякий нормальный человек интуитивно старается держаться подальше от жерновов власти, хотя та правдами и неправдами намеревается поставить граждан под свой неусыпный контроль. Такая парадигма истории не менялась веками, и только в современном мире интересы людей стали подниматься выше знамен царств, империй, республик и халифатов.
После Второй мировой войны, осознав опасность попадания грозных государственных машин в руки фанатиков и проходимцев, человечество создало надгосударственные структуры, полагая, что с помощью международных организаций — судов, комитетов, банков и войск — можно контролировать антигуманные действия стран и режимов. Кое-что удалось сделать в непростые времена холодной войны. Проведены десятки успешных гуманитарных миссий на разных континентах, санкции против людоедов, а главное — спасены тысячи жертв репрессий. Вспомним Нельсона Манделу, обменянного на Луиса Корвалана Владимира Буковского; выпущенного из «психушки» Петра Григоренко... Тогда стремление к демократии не представлялось абстрактной целью «прогрессивно мыслящих». Это была повседневная забота общества, проявление гуманизма и сострадания к людям, попавшим под брандспойты полиции, танки армии и колпаки спецслужб.
Шестидесятые и семидесятые годы прошлого века. Локально — оттепель после сталинских холодов, шире — рождение новой Европы. Возвращение в политику нравственных ориентиров — попытка интеллектуалов решить проблему взаимовыгодного сотрудничества человека с государством. Время, когда странами управляли составитель антологии французской поэзии Жорж Помпиду, блестящий ученый и экономист Людвиг Эрхард, оксфордский профессор Гарольд Уилсон... Оно промчалось слишком быстро, но, как все подлинно значимое, не бесследно. Именно тогда общественная нетерпимость к насилию стала моральной нормой. С той поры законы возвысились над капиталами, и скромное обаяние буржуазных нравов заменила философия экзистенциализма. Над миром гремел протестный рок, хипстеры превышали войска по численности, поэты и музыканты собирали стадионы, и даже по «нашу» сторону берлинской стены люди понимали неизбежность кардинальных перемен на планете. Но пришли восьмидесятые, и вместе с ними новая реальность. Ее не ощущали в СССР, глубоко погруженном в решение утилитарных проблем нищего и бесправного народа. Но наиболее дальновидные европейцы уже различали силуэты врага, восставшего, словно ожившая мумия, из погребенных древних саркофагов. Профессиональные политики постепенно сменяли во власти философов и ученых. Поствьетнамские антивоенные настроения в Америке уступили под натиском милитаризации. Лучше быть подлым, но богатым; лучше быть красным, чем мертвым, — типичные прибаутки восьмидесятых, означавшие смену ориентиров в духовной жизни. Все устали от борьбы за идеалы.
В 1984 году чешский писатель Вацлав Гавел, тогда еще не политик, а бесправный диссидент, не смог приехать в Тулузский университет на церемонию вручения присвоенному ему звания почетного доктора. Будущему президенту Чехии просто не выдали заграничного паспорта. Представлять его в старейшем научном центре Европы Гавел поручил своему другу британскому драматургу Тому Стоппарду, а сам написал несколько страниц речи. Через год она была напечатана в виде эссе некоторыми чешскими и британскими издателями. И лишь спустя десятилетие получила широкую известность. «Политика и совесть» Гавела оказалась пророчеством и предостережением. В статье он размышлял о процессах превращения власти в анонимную технологию правления и манипуляции, называя это явление определяющим для современной цивилизации. В нем он видел причину приближающегося глубокого кризиса государств и общественной морали. Приведу отрывок из этого текста, позволяющий понять искренность и дальновидность гавеловского анализа:
«Некогда правители и лидеры — независимо от того, приходили они к власти благодаря династической традиции, воле народа, выигранной битве или интригам — были личностями во всем своем своеобразии, со своими человеческими лицами, еще в какой-то степени персонально отвечавшими за свои поступки, как хорошие, так и дурные. Но в нынешние времена им на смену пришел управленец, бюрократ, аппаратчик — профессиональный правитель, манипулятор, мастер технологий управления, манипуляции и запутывания смысла, винтик государственного механизма со строго предопределенной ролью. Этот профессиональный правитель — «невинный» инструмент «невинной» анонимной власти, чья легитимность связана с наукой, кибернетикой, идеологией, законом, абстракцией и объективностью, то есть со всем, кроме личной ответственности перед конкретными людьми, перед ближними. Современный политик прозрачен: за маской благоразумности и аффектированной дикции не найдешь и следа человека, укорененного в системе естественного мира своими симпатиями, страстями, интересами, личными мнениями, ненавистью, храбростью или жестокостью. Все это он запирает в собственной ванной. Если мы и разглядим кого-то за маской, то это будет лишь более или менее компетентный технолог власти.
Система, идеология и аппарат лишили нас — как правителей, так и подданных — нашей совести, нашего здравого смысла и естественной речи, а значит, и самой человечности. Государства все больше напоминают машины, люди превращаются в статистические «хоры» избирателей, производителей, потребителей, больных, туристов или солдат. В политике добро и зло — категории естественного мира, а значит, устаревшие пережитки прошлого — полностью теряют абсолютное значение: единственная цель политической деятельности — успех, поддающийся количественному измерению. Власть априори невинна, поскольку не вырастает из мира, где слова вроде «вины» и «невиновности» сохраняют смысл».
Прагматизм и профессионализм. Не эти ли слова мы ежедневно слышим от своих и зарубежных политиков, убеждающих нас в отсутствии ангажированности и эмоциональных влияний на их работу. Но, присмотревшись, замечаем дефицит человечности у представителей власти. Нельзя формировать общество профессионально сочувствующих и заботящихся из лично черствых и равнодушных. Нельзя жить без принципов, руководствуясь лишь тем, где дешевле купить и больше получить.
Сегодня, когда страна занесла ногу над ковриком, постеленным Европой у входа, казалось, стоит радоваться грядущим переменам. Но и в этом первом шаге заметен изъян прагматического плоскостопия. Мы оказались в зоне европейских интересов вовсе не потому, что разделяем их идеалы. И Европа нас принимает, не питая любви к нашей действительности. Просто мы направились в сторону, где за наши полуфабрикаты и лояльность дадут больше, а европейцы решили пожертвовать принципами ради отдаления России от своих границ. Да и 45-миллионными рынками в кризисы не разбрасываются. Поэтому на коврике у входа, скорее всего, придется заночевать.
Философия прагматизма, появившаяся в XIX веке и умершая к середине XX, переживает второе рождение. Она практична и незаменима для быстро меняющих курсы и убеждения гибких политиков. «Во что нам лучше верить, то и есть истина», — одна их самых популярных фраз одного из отцов теории функционализма Уильяма Джеймса. У государств, вооруженных такими идеями, развязаны руки, и они могут выбирать любые пути. Людям, ради комфортного проживания в обществе тотальных компромиссов и выгод, остается только последовать примеру властей, становясь профессиональными гражданами страны. Что мы и делаем, выходя на демонстрации за деньги, голосуя за «того парня, что отремонтировал дорогу», скрываясь от призывов на неоплаченную службу и получая на государственных должностях прибыль маленьких заводов. Мы уже не винтики системы, а ее творцы.
