Простые люди в Голливуде
Простота у нас лучше воровства. Или равнозначна ему — по распространенности. С мыслями о простых людях просыпаются и ложатся спать сливки с осадками общества. В эфирах и кулуарах, в залах и на площадях сотни раз повторяется привычное, но непонятное, по существу, выражение. Кто эти обычные, бесхитростные, малопритязательные, неприхотливые и незатейливые люди, собирающие столько «лайков» от именитых, заслуженных, известных и сложных? Почему, путешествуя по стране, мы не встречаем одинаковых людей, а официальная риторика только им и посвящена? «Простые» люди хотят это, но не хотят того, «простым» людям нужен гастроном, а не центризбирком...
Пасторальные образы нижних сословий сложились благодаря эпохе сентиментализма, ярко проявившейся в философии Джеймса Томсона, Жан-Жака Руссо и Николая Карамзина. Они наделили бедных очарованием природности, полагая, что те неизмеримо нравственнее богатых. До этого времени рабы, плебеи, нищие, неимущие бродяги и малоимущие работяги не вызывали благородных чувств, кроме сострадания. С появлением социальной характеристики «простолюдин» все изменилось. Вот строчки из известного стихотворения Пьера-Жана Беранже:
И пусть останется навеки
властелин
В своем углу, и пусть
с участьем
Склоняет только
пред несчастьем
Свой сельский стяг
простолюдин!
По тональности похоже на гимн. Европейская общественная жизнь XVIII века была пронизана одухотворением низов. Писали о новых элуизах и марианнах, молодых вертерах, рисовали женщин на сенокосах и мужчин — углекопов. Положение бедных — модная тема светских салонов и сфера занятий «лучших умов». Но в XIX веке социальный облик Старого Света изменился. Краснодеревщики и часовщики, портные и сапожники обзавелись клиентурой из высшего света. Крестьяне стали фермерами и булочниками, а виноградари и сыровары — фабрикантами. Чего нельзя было сказать о России, где бедные лизы и маши с прекрасными татьянами продолжали сохранять статус-кво, а уничижительно-жалостливый кивок в сторону простолюдинов отвешивался в каждом романе русских классиков. По отношению к низам Европа и Россия с того времени существенно разошлись. На Западе маленькие бесправные люди, занимающиеся физическим трудом, поднялись по социальной лестнице, образовав средний класс. На Востоке они продолжали оставаться в полном распоряжении голубых кровей. Баре могли быть добрыми и злыми, а простолюдины оставались прекрасными в массе и незаметными в отдельности. Персон холопского происхождения страна рабов и господ не рассматривала. Ей важно, чтобы народ и простые люди были синонимами и одновременно опорой державы. Воспеваемой массе доверялось повиновение прихотям элит, защита родины и труд. Организация в общины, профсоюзы и обогащение до уровня личной независимости не поощрялись.
Октябрьская революция, отменившая сословное деление в Российской империи, сохранила простолюдинов как класс рабочих и крестьян, подтвердив их государственно образующий статус. С 1917 года по наше время в странах, не сошедших с орбиты российского влияния, все делается от имени и по поручению таких людей. Они осуждают собак-троцкистов и стиляг, гибнут в битвах за урожай и родину, не хотят интегрироваться с внешним миром и полностью доверяют управление государствами «хорошим руководителям» из народа. Добродушные простаки, дети природы без затей, типичные, как хрущевская пятиэтажка, простейшие социальные организмы удобны для деспотии. Они довольствуются малым, не суют свой нос, куда не надо, поддерживают и одобряют все спущенное сверху, не желая перемен. Такому электорату стоит польстить, обращаясь к ним, как к носителям народного знания и мудрости.
В мировом кинематографе есть две киноленты с одинаковым названием «Простые люди». Советский фильм — сага о мужестве и героизме обычных мужчин и женщин на войне. И англо-американо-итальянская лента Simple men — ирония по поводу стяжательства, авантюризма и жадности таких же неприметных типажей. Тут разночтение образов по Фрейду. Советский официоз приветствовал нетребовательность, однородность и простодушие масс. Западный — порицал.
Самоограниченный нижний общественный слой, в западном понимании — pleb — звучит одинаково на всех языках. Плебеи — формально свободное, но не пользующееся своими гражданскими правами сословие древнего Рима, те самые простые люди, которыми сегодня стыдно быть во многих странах. Трудно представить европейского парламентария, который бы в своих решениях апеллировал к мнению плебса, особенно в вопросах государственного строительства. Но в странах, пользующихся советским догматизмом, такое поведение в порядке вещей. Здесь не просто привычка произносить архаизмы о товарищах, трудовых коллективах и подвигах на рабочих местах. Дело не в словах. Те, что управляют страной, представляют ее социальное устройство, как современники Жан-Жака Руссо и Карла Маркса. Богатые — бедные, люди умственного труда и физического, селяне и горожане. Наш государственный менеджмент не обременен теориями социальной стратификации или постиндустриального общества. Мы пользуемся не только изношенной инфраструктурой, но и устаревшими идеями социальной политики позапрошлого века. Все хотят угодить умозрительным типажам, которым достаточно одного пальто на семь лет и прочих благ из списка среднестатистического довольствия, и никому не интересны насущные потребности разных слоев и групп населения. Возможно, потому, что нынешняя элита вышла из той же шинели безыскусности, в которую облачены низы. Вчерашние рубщики мяса, председатели колхозов, заводские партийные и комсомольские активисты прошли свой путь наверх, не меняя взглядов, образования и привычек. Они преодолели нищету и унижение, так почему другим нельзя преодолеть? Какие тут теории! У простых людей все просто.
Недавно премьер-министр Николай Азаров посетовал на кинобизнес, мол, мало, товарищи, снимаете фильмов о простых людях, все больше о насилии и преступности, будто вся страна состоит из преступников и милиционеров. Прав Николай Янович: у нас, как в Голливуде, не попадают в кадр простые люди.
