Ларс фон Триер, Лени Рифеншталь и все-все-все
История с высказываниями Триера на пресс-конференции в Каннах (о том, что он нацист, понимает Гитлера и т. п.) вышла за рамки рядового скандала почти сразу. Но еще раз коснуться этой темы меня заставила реакция некоторых интернет-пользователей на мой предыдущий текст на эту тему (см. «День» от 25 мая).
Больше всего бросаются в глаза две крайности: первая — нескрываемая радость сетевых доморощенных нацистов, мол, «нашего полку прибыло», «великие на нашей стороне» и тому подобное; вторая крайность — уподобление Триера немецкому режиссеру Лени Рифеншталь, служившей главным кинопропагандистом Третьего Рейха.
Некорректность второго взгляда заметна сразу. Рифеншталь была трудолюбивой ремесленницей от кинематографа (и, конечно, далеко не гением), которая совершенно искренне верила нацистам, получала от них щедрое финансирование и не просто высказывалась в профашистском духе, а еще и приложила довольно большие усилия к созданию и распространению нацистской пропаганды на экране; по сути, выступила сообщницей Гитлера.
С теми же, кто пытается превратить Триера в модный аргумент в пользу своих пещерных взглядов, любые дискуссии вообще тщетны: узколобость и неумение слышать ни одного мнения, кроме своего собственного, — идеально непробиваемая позиция, очень, кстати, распространенная в интернете. Что же касается моих мотивов, то снова пишу на эту тему, потому что мне (и многим другим) дорог кинорежиссер Триер, в отличие от кое-кого из тех, кто сейчас поднимает его на щит.
Нужно еще раз напомнить и уточнить. Триер не нацист. Клод Лелуш, сказав, что Триер совершил кинематографическое самоубийство, ошибся. Лелуш, между прочим, прибавил, что художники должны быть образцом для других. Осмелюсь возразить: художники никому ничего не должны. Там, где им навязывается определенная обязанность, под угрозу попадает искусство. Яркий пример — Берлинский кинофестиваль, на котором художественные критерии фильмов-конкурсантов давно уступили место социальной или политической актуальности при отборе картин для программы и при вынесении вердиктов жюри.
И все же есть такая вещь, как публичность. Как публичная, известная персона, к мнению которой прислушиваются, Триер должен был следить за своими словами — даже избавляясь от депрессии через свои нескладные черные шутки, даже ища вдохновения в энергии скандала. Не мог не понимать, на какой именно трибуне находится, какую огласку приобретает каждое слово, сказанное в Каннах. И каким бы сомнительным (в том числе мне) ни казалось решение руководящего совета кинофорума, все же оно на тот момент — именно на тот конкретный момент — было наиболее оптимальным.
Остается сказать о надеждах. Надеюсь, объявление Триера персоной нон грата распространялось только на этот фестиваль. Что с его стороны больше не будет таких выходок, которые плохо пахнут. Что он снимет еще не один великий фильм. И что талантливый режиссер победит в нем нервного, невежливого и несдержанного человека.
