Сто чемоданов страданий

В чеховских пьесах каббалистические мотивы встречаются довольно часто. Прислушайтесь, как бывший доктор описывает игру в лото незадолго до самоубийства Треплева в пьесе «Чайка»... 26, 66, 1, 88.

Основатель Киевского академического театра драмы и комедии на левом берегу Днепра Эдуард Митницкий, похоже, тоже придает немалое значение цифровым формулам. Известные чеховские пьесы он озаглавливает по-своему: «5 пудов любви», «26 комнат»... Ну а о количестве спектаклей в действующем репертуаре «левобережцев» стоит говорить отдельно. Сейчас 38, а бывало и больше сорока! Это явление Театру драмы и комедии давно пора зарегистрировать в Книге рекордов Гиннесса. Уверен, ничего подобного больше в мире нет! Феномен этот очень дорогостоящий. И дело не только в хранении декораций, костюмов, реквизита. Представьте, каково артистам держать годами в своей памяти тексты и роли спектаклей, которые играются порой один раз в месяц или того реже. Слова вспомнить, может, и не так сложно, а вот хранить память чувств...

Иногда мне кажется, что среди различных мотиваций этого явления именно масштаб хранимой эмоциональной территории с разнообразием ее рельефа становится основным в раздумьях о целесообразности материальных и духовных трат.

Зритель, пришедший на нынешнее прочтение «Трех сестер», оказывается на малой сцене перед стеной из 94 чемоданов (сценограф Олег Лунев). Те, что уложены ручками к залу, кажутся ящичками большой картотеки, из которых будут выниматься перипетии жизни героев. Потом оказывается, что это «стена плача» славянской души. Когда через эту стену начинают перестукиваться, становится ясно: чемоданы пусты, но никому живущих за их стеной не поднять и одного. Ибо скарбом всей жизни всех и каждого оказываются сами страдания и горячая, томная, безумная или расчетливая любовь к ним.

Все начинается с дня рождения младшей сестры Ирины (Анастасия Киреева), который совпадает с годовщиной смерти отца, командовавшего расквартированным в маленьком городке полком. То, что об этом обстоятельстве все забыли, позволило режиссеру Юрию Погребничко в спектакле Московского «Театра на Таганке» офицеров представлять офицерьем, трех сестер — девицами, жадными до мужского общества и тупого веселья, а все возвышенные разговоры происходили на фоне, через или из полевого нужника, расположенного в центре глубины сцены.

Андрей Жолдак эту концепцию усугубил переносом действия в советские времена, когда повод начать пить с утра наполняет весь день хмельными слезами, дурным смехом и алкогольным всепрощением.

Режиссер Митницкий трактует эту сцену как игру в желание что-то изменить. Инфантильные военные в формах гимназистов (художник по костюмам Людмила Кисель) вместе с дамами и прислугой жонглируют чемоданами на марше. Часто не в ногу и с явными проблемами четкого понимания команд «налево — направо». Плаксивый Чебутыкин (Владимир Заднепровский) приносит к ногам именинницы свой бесценный дар — дешевенький самовар — словно аванс за приживальничество... В спектакле режиссера Ади Лупу Национального театра им. Эминеску г. Тимишоара (Румыния) очень дорогим самоваром Чебутыкин хочет купить место нового отца семейства, на что он претендует как оставшийся без семьи человек, из-за верной и безответной любви к матери Прозоровых.

Дуэт Тузенбаха (Владимир Цывинский) и Соленого (Андрей Мостренко) порой трактуют как соперничество застенчиво влюбляющегося с безнадежно влюбленным — и от того язвительным и дерзким; порой — как борьбу солдафонства в офицерском мундире с интелегентской мягкотью, несовместимой с мундиром. Или даже как взаимоисключаемость декадентства и романтизма. В этом спектакле о заинтересованности в Ирине, не говоря уже о любви обоих, догадываешься скорее по ее расфокусированному взгляду на обоих, и то к финалу спектакля. Соревнования этих кавалеров — что-то вроде домашних боевых учений с условными целями. А страдают они от отсутствия цели подлинной и достойной.

Самозацикленный, самодостаточный и самовлюбленный Кулыгин (Юрий Литвин) трактуется как мученик семейных уз во имя публичной благопристойности. Его жена Маша (Анастасия Тритенко) ими вовсе не смущается. Появление в доме нового мужчины, Вершинина — прекрасный повод проверить силу своих женских чар. А то, что старая дева — сестра Ольга (Татьяна Круликовская) в эмоциональном диалоге с ним же, без всяких надежд на большее, могла бы укрепиться в чувственной состоятельности, не останавливает ее в собственном желании пострадать свежо.

Очень ярко решен образ Наташи (Татьяна Комарова). В разных спектаклях я видел ее мстящей сестрам своего мужа за презрение, высокомерие; унижающей семью безвольных интеллигентов демонстративным флиртом с работником городской управы Протопоповым (Алексей Тритенко) наконец, жертвующей собой ради детей и мужа, заложившего дом и предавшего сестер. Режиссер представляет Наталию Ивановну обаятельной провинциалкой, заботливой матерью своих детей и добродушной мамкой всех Прозоровых. И ее флирт имеет очевидную цель — всех как-то пристроить в этой жизни. Ее навязчивость и прямолинейность можно бы простить и даже посочувствовать ей, мучающейся от бесконечных рефлексий родственников. Если бы не один маленький эпизод, единственная вспышка гнева, сжигающая всю симпатию к ней. Когда Наталья за шиворот выкидывает из семьи Анфису, которую Галина Корнеева играет как пушкинскую няню. Становится стыдно и больно за собственную слепоту и отсутствие прививки от хамства.

И, наконец, полковник Вершинин (Анатолий Ященко) оказывается ниже всех ожиданий подчиненных и детей бывшего командира полка, хотя полностью соответствует провозглашаемым ими человеческим идеалам. Первые и не помышляют о субординации, вторые — испытывают откровенную жалость к нему — размякшему, постаревшему, с тенью больной жены и неухоженных дочерей за плечами. Что-то похожее на любовь витает над всеми, но уж больно подрезаны крылья у нее всеобщим унынием и растерянностью. Трактовка образов режиссером Э.Митницким, их подробная проработка артистами порою заслоняют путеводный луч генерального волнения спектакля. Следование за каждой из предлагаемых линий вызывает ощущение собственной душевной расхристанности. И так хочется пойти в буфет после первого отделения — причем не за водой или чаем...

Во втором отделении клубок страданий не убывает, но ниточками чего-то личного, потаенного связывается с каждым зрителем, а к финалу — со всем залом. Приятная музыка, звучавшая во время спектакля, в финале сердечной дробью пронизывает всех, оказавшихся в этом маленьком и бесконечном, тяжелом и невесомом, убийственном и светлом пространстве чеховских и общечеловеческих страданий...