Место для живых

В этом фильме много страшного — но нет безысходности, и смотреть его не тяжело. «Живые», новая лента одного из лучших украинских документалистов Сергея Буковского, посвящена Голоду-33, но это тот чрезвычайно редкий случай, когда следует говорить, в первую очередь, не о публицистике, не о репортаже или историческом поиске (хотя все это здесь есть), а о кинематографе как таковом.

«Живые» — это, собственно, продолжение работы, начатой Сергеем Буковским в 2006 году фильмом «Назови свое имя», посвященным Холокосту в Украине во время Второй мировой войны. Обе картины построены на материале свидетельств людей, чудом выживших во время истребления. Фонд Стивена Спилберга «Шоа», в архиве которого есть сотни подобных интервью, предоставил два года назад эти материалы режиссеру, результатом чего стал фильм «Назови свое имя»; теперь таким же образом были собраны свидетельства 56 пожилых людей, тех несломленных дедушек и бабушек, которые видели катастрофу 75-летней давности собственными глазами. Общность есть даже в том, что сопродюсером «Живых» выступил Марк Эдвардс, — он также продюсировал «Назови свое имя» от Фонда «Шоа».

Одним из главных героев нового фильма является британский журналист Гарет Джонс — абсолютно несправедливо забытый и в своей, и в нашей стране. (Если конечно не принимать во внимание, что 16 июля 2003 года в «Дне» была напечатана «Повесть о двух журналистах. Волтер Дюрант, Гарет Джонс и Пулитцеровская премия» Джеймса Мейса.) Его мать работала когда-то гувернанткой у внуков легендарного Джона Юза, основателя Донецка, сам он хорошо знал русский. Гарету удалось попасть в советскую Украину зимой, в самом начале 1933 года и увидеть весь тот ад собственными глазами, пообщаться с теми, кто тогда был уже обречен. Однако выступления этого мужественного человека не были услышаны, а вскоре сам он убит в Маньчжурии — накануне своего тридцатилетия при загадочных обстоятельствах. Буковский пригласил одного из потомков Джонса прочитать дневниковые записи и письма журналиста, таким образом сделав последнего важным, пусть и закадровым свидетелем. Впрочем, этот фильм не о Гарете Джонсе.

Это фильм не об умерших, а о живых и о жизни.

Конечно, здесь цитируются необходимые документы, в частности, переписка польских и итальянских дипломатов, благодаря вставкам хроники тех лет из различных стран рассказывается об историческом фоне, на котором разворачивался Голодомор, есть фрагменты лживой, вопиюще циничной официальной кинопропаганды. Однако уникальность стиля Буковского — в умении создавать из, казалось бы, случайного, обычного материала визуально насыщенные, полнокровные образы и органично сочетать их с традиционными приемами неигрового кино. Два подобных фрагмента сразу запоминаются в начале и в конце фильма (оператор — Владимир Кукоренчук, постоянный участник проектов Буковского) — поле с тяжелой, спелой, почти медного цвета пшеницей, которая чуть ли не выпадает с экрана, и дородная, роскошная пятнистая корова на фоне выбеленной стены сельской хаты рядом с двумя бабками, сидящими на стульях. Пшеница — то, что отбирали у людей, обрекая их на смерть; коровы же тогда спасли не одну семью. Вот именно на таких выпуклых и очень часто контрастирующих образах-символах построен фильм. Фотография сельской хаты в негативе на освещенном планшете — словно привидение исчезнувшей жизни. Черно-белые зимние поля, окутанные снежной дымкой, прошитые железнодорожными путями, — по той железной дороге вывозили зерно. Долгим крупным планом, во всех деталях — весы, на которых взвешивали хлеб, — безнадежно пустые, ненужные. Красочная наивная живопись на стенах сельских хат. И главные, наиболее яркие образы — те самые бабушки и дедушки. Каждое из этих лиц — драгоценно. Каждая из судеб — трагедия. И все — без страха. Невероятно колоритные. Смешные. Сварливые. Заплаканные. Молчаливые. Веселые. Восьмидесятилетние. Живые.

Значит, живы и те, кто остался лежать в той промерзшей земле.

Этот фильм — о жизни, и потому очень точным является его завершение. Две старушки сидят какое-то время на стульях, а потом встают и потихоньку топают себе по делам («... нужно денег дать, чтобы молока купил... огурцов засолить...»), а стулья остаются стоять — пустые, еще теплые, на фоне белой мазанки, под чириканье птичек и шум ветерка в деревьях. Настолько светлая и трогательная деталь, от которой просто перехватывает дыхание.

И это не пустые места на земле, отнюдь, — на эти места обязательно кто-то придет и сядет. Потому что есть кому. Потому что живы.