Чернобыль: жизнь «до» и «после»

КОМПЛЕКСНОЙ ПРОБЛЕМЕ — КОМПЛЕКСНОЕ РЕШЕНИЕ

— Кто, по вашему мнению, должен формировать государственную политику относительно Зоны ЧАЭС?

Сергей ПАРАШИН: — Профильное министерство, то есть МинЧАЕС.

Лина КОСТЕНКО: — Но нужно, чтобы разработали и реализовали четкую концепцию — как это было во времена министра Василия Дурдинца.

Сергей ПАРАШИН: — Такая концепция уже разрабатывается. Принципиально новым в ней будет, например, элемент хозяйственного использования. Когда появляется деятельность — появляются люди, начинается возрождение не только хозяйственной, но и культурной сферы жизни. Поэтому мы планируем проводить активную хозяйственную деятельность. Например, можно осуществлять переработку древесины, — не вырубку, связанную с противопожарной безопасностью, и не вырубку с целью вывоза, а именно переработку. Длительное время этим никто в Чернобыльской зоне не занимался. Эту древесину можно также сжигать, чтобы получать электрическую энергию. Так заведено во всем мире: поскольку процесс увеличения биомассы идет постоянно, ее можно, в случае потребности, сжигать. Сейчас мы находимся в поиске инвестиций под этот проект.

Следующая запланированная работа также очень важна — сбор и перезахоронение всех видов отходов. Всем известно, что такое чернобыльская свалка: покосившиеся сооружения и столбы, ржавая проволока. Нужно, чтобы эта территория выглядела, как сто лет назад: не только до мирного атома, но и вообще до активной, но беспорядочной советской хозяйственной деятельности. Ведь многие советские села и без Чернобыля представляли, а некоторые и до сих пор представляют очень грустную картину. Бедность, разруха, низкая культура сопровождали наше сельское хозяйство. Чернобыль лишь усилил эти явления... Поэтому культурный подъем и улучшение благосостояния населения — главные факторы преодоления Чернобыльского синдрома. К сожалению, пока что мы не стали богаче, чтобы преодолеть его.

— Существует ли комплексный подход к решению проблем Чернобыля?

Наталья БАРАНОВСКАЯ: — Нет, именно поэтому у нас до сих пор нет результатов работы, которая якобы и ведется. Решать любую проблему можно по двум принципам: от конкретного до общего или же наоборот — от общего к конкретному. В случае с Чернобылем государство должно разработать идеальную модель решения проблем — комплексную модель. Она должна рассматривать все стороны «чернобыльской» проблематики: и зону, и саму станцию, и здравоохранение, и жизнь переселенцев. Что мы видим сейчас? До сих пор не создан алгоритм, по которому общество и чиновники должны бы решать проблемы Чернобыля. В течение 20 лет происходит постоянный поиск структуры управления, которое бы занималось этими проблемами: создавались министерства, расформировывались министерства, создавались комитеты, расформировывались комитеты, менялись директора ЧАЭС, менялись системы взаимоотношений во всех задействованных в этом вопросе структурах... Однако существенных изменений не видим. У меня вообще есть большие сомнения, что эти структуры действительно были нацелены на решение неотложных проблем. Думаю, что отсутствие результатов 20-летней работы связано именно с отсутствием алгоритма действий и системы управления, которая действительно была бы направлена на решение существующих проблем. Каждый вроде бы делал все возможное. Во всяком случае, такое складывается впечатление, когда послушаешь выступающих на разнообразных конференциях, посвященных Чернобылю. Что они говорят? Проблемы есть, но все решается... Где же в таком случае результат?

Лина КОСТЕНКО: — Нужно, чтобы кто-то в высших эшелонах власти координировал эту работу. У нас эти люди постоянно меняются. За 15 лет — 15 правительств. Нет в нашей стране, к сожалению, такого высокопоставленного чиновника, которого бы можно было бы заставить отчитаться, спросить обо всем, что было, и обо всем, что будет.

Был один человек, протестовавший против закрытия ЧАЭС. Это был тогдашний генеральный директор станции Сергей Парашин. Я вообще атомщиков не люблю, и ЧАЭС не люблю, и Парашина тогда не любила. Но смотрела на него по телевизору (такого резкого, сердитого, даже злого), и думала: нашелся человек, который берет на себя ответственность, плывущий против течения! Его тогда сняли с должности.

Мы все могли видеть закрытие ЧАЭС в прямом эфире по телевидению: «реактор к остановке готов!», «ключ повернут!», и заиграли, и запели!... Один из известных деятелей даже предложил выдвинуть Леонида Кучму на получение Нобелевской премии за закрытие ЧАЭС. Мы присутствовали при большом фарсе! Потом оказалось, что реактор и до сих пор не выведен из эксплуатации. Сегодня украинцы уже даже не знают, кто директор ЧАЭС.

Но до сих пор заслуживают внимания и уважения люди, которые берут ответственность на себя. Поэтому не будем ждать кого-то, кто, возможно, придет и скоординирует. Каждый из нас просто будет делать то, что он может сделать.

Однако люди должны знать все, что происходит в сфере атомной энергетики. Во время закрытия ЧАЭС началось активное сопротивление: мол, не можем без энергии! Хмельницкую и Ровенскую АЭС называли «компенсирующими мощностями». В это же время Украина продавала энергию за границу... Хмельницкая и Ровенская станции достроены. Хотя никто не изучал, на каких грунтах построена Ровенская АЭС. Сообщалось, что кто-то привлечен за злоупотребления на Хмельницкой АЭС. Эту станцию иногда называют даже «печально известной». Почему? Никто не знает. Общество снова ничего не знает. Нам нужен четкий мониторинг всего происходящего вокруг этой темы. Удивительная сложилась ситуация : прошло двадцать лет, а мы вспоминаем о Чернобыльской трагедии не только не решив старых проблем, но еще и с букетом новых.

Юрий САЕНКО: — Действительно, должен быть общественный контроль. Недавно я написал очередное письмо в Президиум Академии наук. Я пишу ежегодно и ежегодно поднимаю в них одни и те же вопросы: нельзя решать проблему НЕКОМПЛЕКСНО, нельзя выполнять исследования, хотя бы в рамках НАН, НЕКОМПЛЕКСНО. Нужен определенный один орган, все бы контролировавший, а наше правительство распылило эту проблему по различным министерствам.

— Обращает ли власть внимание на наработки ученых, их выводы и советы относительно Чернобыля?

Юрий САЕНКО: — Конечно, результаты наших исследований влияют на действия власти. Во- первых, мы заставили правительство пересмотреть проблему переселения. Стояло на очереди почти 130 тысяч людей, которых нужно было переселить. Переселяли приблизительно по тысяче людей в год. Получалось, что вся процедура заняла бы 130 лет... Мы убедили правительство остановить переселение и начать возрождать жизнь на этих территориях. Правительство вместе с представительством ООН в Украине действительно начало реализовывать программу возрождения.

Наталья БАРАНОВСКАЯ: — Я очень рада за Юрия Ивановича, что их исследования учитываются властью. Потому что, я знаю, есть альтернативные видения у физиков, которые не учитываются, есть альтернативные видения у медиков, которые не учитываются. Отношение государственных учреждений к альтернативным точкам зрения, в общем, — игнорировать, делать вид, что ничего не происходит.

Лина КОСТЕНКО: — Скажу кое-что положительное о деятельности власти. Сейчас почти создан научный центр по сохранению культурного наследия от всяческих чрезвычайных ситуаций. То есть, чтобы превентивно защищать, а не ходить потом по пеплу. Еще один пример: когда Президент ездил в Зону, то в одном из сел встретился с дедом, жившим в доме без электричества. Президент приказал провести электричество — и действительно, через несколько дней прямо на деревьях мы увидели огромную проволоку. Но ведь Президент не может заниматься всеми неэлектрифицированными домами...

ЗОНА ВОЗРОЖДЕНИЯ

— Как именно вы представляете себе возрождение Зоны?

Юрий САЕНКО: — А о каком именно возрождении мы говорим? О возрождении Первой Зоны? Там проживало когда-то больше тысячи человек, сейчас осталось менее четырехсот, и скоро не будет никого. Поэтому как можно говорить о социальном возрождении Первой Зоны? Я думаю, что нужно решать вопрос о возрождении всех Зон!

Теперь о том, как именно мы себе его представляем. На самом деле, самое плохое в этой ситуации то, что возрождения не представляют себе сами чернобыльцы. В 2003 году я задал жителям Зоны вопрос: что им нужно для возрождения? Развитие промышленности, или создание условий для развития бизнеса, или вам нужен детский садик, или нужна школа, или газ? Представьте себе, 60% не могут ответить на этот вопрос. Спрашиваю: согласны ли вы оказывать друг другу помощь — отстраивать дома, воспитывать детей и тому подобное? Снова удивление — никто не хочет. Это социальная депрессия!

И нужно кому-то выводить Чернобыль из этой депрессии. Нужны волонтеры. Кстати, сейчас внедряется программа — после специальной подготовки волонтеры едут в Зону, чтобы «разбудить» у местных жителей энергию для восстановления своей жизни. Приблизительно 170 людей уже выехали с такой целью в сельскую местность Второй и Третьей Зоны.

Лина КОСТЕНКО: — На самом деле в Зоне есть очень разные села. И наряду с вымирающими, есть цветущие. Например, село Листвин — там и детский садик, и молодежный центр, и музей, и вообще прекрасные люди. Значит, можно жить так в Зоне! И тут же, совсем рядом, есть села, в которые пройти нельзя — такое болото, что хворост нужно стелить. И там, где умерла жизнь, уже ничего нельзя сделать... А есть села еще не мертвые, но уже и не живые. Еще несколько людей там осталось, которые хотят жить. Просят меня — сделайте, чтобы хоть дважды в неделю ходил автобус в райцентр...

УМАЛЧИВАЕМЫЙ ЭТНОЦИД

— Как вы думаете, готово ли общество принять правду о Чернобыле? Не будет ли оно шокировано? По каким этапам должно происходить обнародование этой правды?

Лина КОСТЕНКО: — Общество очень разное. Видела сегодня двух представителей общества, матерившихся так, что страшно было слушать, причем считавших, что просто «разговаривают», а не ругаются. Это также общество. Речь идет о деградации — значительная часть общества у нас деградировала. И, кстати, в тех же селах, которые мы жалеем, есть как святые люди — просто светятся и работают на этой загрязненной радиацией земле, а есть пьющие люди. Недавно в селе Лубянка муж убил свою жену сковородкой... И это также общество. Мы должны решить, на кого будем ориентироваться.

Есть люди, ничего не понимающие, к которым можно не обращаться. А есть люди, у которых есть понятие: совесть, честь Родины; которые готовы работать! Есть профессионалы, и к ним нужно обращаться. Нельзя сейчас говорить общие слова, нужно каждому заниматься конкретной работой. Не хватает ответственности за прошлое, современное и будущее человека. Я не верю, что можно навести порядок в Чернобыле из-за всего того, о чем мы говорили...

Сергей ПАРАШИН: — Возможно, но сложно.

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ: — Можно. У нас есть рупор — газета «День»...

Лина КОСТЕНКО: — Но на газету «День» нельзя, как на совочек, смести весь чернобыльский радиоактивный мусор, разбросанный по всей Зоне. Нельзя сгрести и закопать... Общество поднимает шум по какому-то конкретному вопросу, а потом шум стихает, все забывается. Так было с темой захоронения мировых ядерных отходов в Украине.

Нужно воспитывать общество, открывать людям глаза. Когда-то сказала такую фразу: стоило бы изучить чернобыльскую журналистику, все, что писалось с первых дней чернобыльской трагедии. Газета «День» это напечатала. Вдруг приходит мне письмо от студентов запорожского университета, решивших заниматься чернобыльской журналистикой! Вот и есть уже среди подрастающего поколения люди, знающие, о чем речь идет, когда слышат слово Чернобыль. Это очень важно!

Лина КОСТЕНКО: — Диагностировать и прогнозировать нужно предварительно. Пока можно еще помочь беде. Голодомор 1933-го только через 60 лет признали геноцидом. Неужели об этноциде, относительно полещуков, заговорят лишь через 50—60 лет? Ведь это действительно этноцид. Приведу пример. В селе Латишичи за Припятью догоняет меня совсем еще не старый мужчина и обращается с такими словами: «Я слышал, что вы писательница. Помогите! Сделайте что-то! Чтобы не пропал наш народ. Поймите, мы украинцы. Но мы полещуки!». Я считаю, что это мне сделали социальный заказ. Этноцид — это же не только, когда голодом морят или продырявят пулей череп. Это, в первую очередь, забвение, стирание сознания у определенного этноса. Понятно, людей нужно было спасти, отселить, но если объективно, нужно признать: такое отселение — этноцид. И давайте не будем ждать 50 лет, а определим, решим, диагностируем просто здесь и сейчас — это этноцид. Страшное слово, но это так. Потому что наше Полесье — Киевщина, Волынь, Черниговщина — запятнаны...

«ЗАКАЧИВАНИЕ» ОПТИМИЗМА

— Как, на ваш взгляд, обществу нужно жить с Чернобылем далее? Как бороться с социальным пессимизмом в вопросах Чернобыля?

Наталья БАРАНОВСКАЯ: — Хочу поднять тему, до сих пор не обсуждавшуюся за этим столом. Если говорить о социогуманитарных последствиях, начать нужно с того, почему в аварии обвиняется персонал. Сам термин — персонал — он корректный? Ведь за 11 лет до аварии физики предупреждали о несовершенстве реактора. Ведь ребята, дежурившие в ночь аварии, получив огромные дозы радиации, погибли, будучи уверенными, что они не сделали никакого вреда. Ведь анализ их действий показывал, что они делали все по регламенту. Кто- то вносил корректуры в регламент, а виновны они? Поэтому, говоря о гуманизме, нужно говорить не только о переселенцах, самоселах и других пострадавших. Начинать с такой «безделицы», как судьбы тех четырех умерших ребят, и на которых повесили всю вину в том, что произошло. Вообще нужно изъять из обращения сам термин о вине персонала. Потому что сотрудники, ликвидировавшие последствия аварии, многие из них пожертвовали своей жизнью и многие из них получили правительственные награды, — они также персонал! И когда говорится о вине персонала, словно перечеркиваются их заслуги.

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ: — В этой теме очень существенен международный аспект. И действительно, все неотложные проблемы, стоящие сегодня перед нами, нуждаются в активном обсуждении. В частности — полное закрытие станции, не перекрытие рубильников, как это было в 2001 году.

Валерий СМОЛИЙ : — Чернобыль с нами навсегда, и нам с ним жить. Хотим мы этого или не хотим, он — элемент массового сознания. Который уже передался следующему поколению... Задача в том, чтобы это настроение смягчить, минимизировать влияние Чернобыля на сознание. Политика государства должна быть честной, моральной, прозрачной. И, что очень важно, экономически обеспеченной. Я убежден в одном — сколько бы мы ни говорили о Зоне, но судьба Зоны зависит, в первую очередь, от судьбы всей Украины, от ее благополучия — экономического, политического, всякого. Только при таком условии Зона будет поднята, реанимирована. Кроме того, в этом вопросе должен присутствовать общественный компонент. А общество, которое сегодня разорвано на куски, не может обеспечить свой компонент в решении этой проблемы. Скажу больше — если не было бы Чернобыльской зоны, была бы какая-то другая!

Юрий САЕНКО: — Мы только начинаем ликвидировать последствия именно социальной катастрофы. Лина Костенко говорит об этноциде. Я думаю, что это, возможно, даже социоцид относительно чернобыльского сообщества. И мы только начинаем эти последствия ликвидировать. Какая у нас цель? Нам нужен человек — активный человек. А как его получить — никто не говорит. Институт социологии призывает: не нужно уже пугаться и пугать друг друга! Нужно искать шансы, нужно «закачивать» оптимизм друг в друга и в пострадавших людей. «Закачивать» радость жизни! Нужно, чтобы пострадавшие от чернобыльской катастрофы начали видеть свое будущее, будущее своей семьи, своих детей, своего населенного пункта.

Сергей ПАРАШИН: — Само слово Чернобыль уже ассоциируется с чем-то черным и страшным, оно постепенно создало определенное депрессивное состояние в обществе. Да, чернобыльская катастрофа имеет страшные медицинские последствия. Но постоянное вколачивание этого утверждения в головы наших граждан делает эти последствия еще в несколько раз ужаснее. Медики — это медики, а политики — это политики. И когда политики начинают оперировать медицинскими терминами, и делают заявления, что все у нас умирают от рака, это вызывает у людей значительно больший ужас, чем реальные смерти, которые далеко не всегда есть. Чернобыль — и смерть, Чернобыль — и рак, самое тесное сплетение этих понятий приводит к депрессии в обществе. А запас оптимизма, сначала присутствовавший в обществе, постоянно уменьшается. Он не может быть неисчерпаемым. Сегодня нужно поставить задачу подъема духа. Но политикам выгоднее эксплуатировать образ смерти — тогда за них голосует большее количество людей. Получается замкнутый круг, из которого нас могут вывести только социологи — они должны публиковать свои исследования в прессе, пока те не выйдут на уровень парламента и не станут вводными в парламенте. Тогда социальный оптимизм начнет поощряться, и люди будут выбирать оптимистичных лидеров.

Лина КОСТЕНКО: — Простите, но я не могу оптимистично смотреть на проблему Чернобыльской зоны, потому что я реально видела, что это. Но я понимаю, что нельзя просто лечь и умереть, тем более, что рождаются дети, и им еще жить, а нам нужны красивые люди и красивая нация... Поэтому я решила поставить эксперимент на себе: пью воду из колодцев Зоны и ем продукты с Зоны. Пока еще в Лубянке были люди, одна женщина меня спрашивает: а вы из моего колодца выпьете? А как же, говорю, такая вода хорошая... Потом украинская диаспора из Англии передала гуманитарную помощь во все села. Привозим, английский шофер уверен, что тут без их гуманитарки никто не выживет... И вдруг в одном из сел видит накрытый для нас шикарный стол. Все есть! Но пирожки с ягодами из тех лесов, грибы из тех лесов, рыба из тех вод... Что делать, кушать или не кушать? Не доставать же свой бутерброд! Так вот, перед вами человек, который с 1991 года ест чернобыльские грибы и ягоды. Если угощают, конечно.

Шутки шутками, но со словами нельзя шутить. Нельзя называть вещи так, как мы их называем! Назвали Зона отчуждения... и отчуждали. И пропадай. А это — больная мать! Можно бросить ее, а можно сделать все, чтобы она еще жила. Может, она почувствует, что нужна нам, и выздоровеет! Я сейчас не только о том, что в так называемой Зоне отчуждения живут чьи-то больные матери. Я о том, что вся Зона — это больная мать.

И, кстати, о Чернобыле, самом Чернобыле. Бедный город — исторический, старинный, красивый город. Его очертания даже напоминают Киев в миниатюре.... Вся эта катастрофа называется Чернобыль, хотя от него до станции 18 километров. В Чернобыле не самая страшная радиация, просто его беда, что он так расположен... Чернобыль пропал. Но я глубоко убеждена — Чернобыль можно было спасти. Встретила я там одну женщину. Она, когда все убегали из Чернобыля, умудрилась остаться и еще какое-то время там жила, сейчас уже умерла. Так вот, она мне сказала: «Мой муж на фронте погиб, Родину защищал! А я тут жила, и жить буду. Я тут Родину защищаю!»...