Кира ГАЕВСКАЯ: Мои встречи с Ахматовой

Моей собеседнице уже 93. Хотя она долгие годы живет в Днепропетровске, но по рождению — киевлянка. «Как вы меня нашли?» — удивилась она при встрече. А я сам поражаюсь тому, каким причудливым оказался этот поиск. Как ни странно, но разыскивать землячку пришлось через... польскую столицу. Мне стало известно, что в литературном музее Владислава Броневского в Варшаве хранятся довоенные письма днепропетровских авторов. Я попросил коллегу прислать копии. И вот получаю письмо и открытку Киры Гаевской, датированные 1934 годом. Мой знакомый Антон Середницкий из Варшавы написал, что сотрудники музея Броневского заинтересованы узнать более подробно об авторе писем. Я подумал: можно ли разыскать автора, если с той поры прошло больше 70 лет? Оказалось, можно. Автор, по-прежнему, живет в Днепропетровске. И готов много рассказать. На этот раз мы говорим не о Броневском, который весной 1934 года приезжал в Днепропетровск вместе с Борисом Пильняком, а об Анне Ахматовой, с которой судьба также свела Киру Георгиевну.

— Как же это произошло? — спрашиваю у своей собеседницы.

— Моя мама Елизавета Васильевна Гаевская училась на Высших женских курсах в Киеве вместе с Аней Горенко (будущей Ахматовой). То были частные курсы, где работали преподаватели Института благородных девиц.

Аня Горенко, как известно из ее биографии, в 1906—1907 годах училась в киевской Фундуклеевской гимназии, а в 1908—1909 годах — на юридическом отделении курсов. Курсы арендовали дом на Фундуклевской улице (теперь улица Богдана Хмельницкого) под номером 51. Там ныне находится главная редакция Украинской энциклопедии.

Кстати, как Ахматова попала в Фундуклеевскую гимназию? Родилась Аня в Одессе в семье инженера Андрея Горенко. Маленькой девочкой переехала в Царское село к своему отцу. Потом отец с матерью разошлись. Но до революции не было разводов. И родители Ани просто разъехались в разные города. Аня с матерью приехала в Киев к родственникам ее тети. Ахматова училась сперва в гимназии при Левашовском пансионе, потом они уехали к другим своим родственникам в Евпаторию, и спустя год опять вернулись в Киев.

В Киеве, уже повзрослев, Ахматова училась на Высших женских курсах, где училась и моя мама. Она, правда, была старше Ахматовой на пять лет. Познакомились и подружились они на почве любви к Петербургу. Там Ахматова выросла. А моя мама Лиза после окончания Киевского института благородных девиц (была из дворянского рода Дубравских, Гаевской стала по мужу) училась в Петербурге в Художественно-промышленном институте графа Демидова. После окончания института мама преподавала в гимназии ручной труд — шитье, вышивку, выжигание, а также французский язык. Она жила вместе со своей мамой и сестрой в Киеве на улице Тарасовской. И вместе с Ахматовой ходили на занятия. Эта улица упирается в красное здание Киевского университета. Кстати, и я родилась на Тарасовской и росла у бабушки Евгении Яковлевны — вдовы героя обороны Севастополя в Крымскую войну Василия Ивановича Дубравского.

— Когда же произошла ваша первая встреча с Анной Ахматовой?

— В 1928 году. Мне тогда было шестнадцать лет, и я в ту пору училась в школе в Ленинграде. Как-то я решила пойти в гости к ней как к маминой приятельнице. Анна Андреевна жила во флигеле дворца Шереметьева, одного из красивейших особняков восемнадцатого века, в квартире своего мужа — известного искусствоведа, теоретика авангарда Николая Пунина, с которым она прожила пятнадцать лет.

Интересно, что моя мама и Анна Андреевна Ахматова в один год родили детей.

— То есть Лев Гумилев — ваш ровесник?

— Да, но я с ним не была знакома. Ведь он все время находился в ссылках. Моя мама преимущественно жила в Киеве, и в Ленинград, ставший родным для Ахматовой, не ездила, так что они после того не общались. А мне такой случай предоставился. Я увлекалась стихами Ахматовой. У нас в Ленинграде была общая приятельница — Валерия Сергеевна Срезневская, самый близкий человек Ахматовой. Она-то и позвонила Анне Андреевне: «Анечка, у тебя будет приятная встреча с девочкой, с мамой которой ты училась в Киеве». Срезневская и рассказала мне, как попасть к Ахматовой. Дом был во дворе дворца, куда вход был по пропускам. Этот дворец графа Шереметьева поэтесса описывает в «Поэме без героя».

Анна Андреевна приняла меня очень хорошо в огромной комнате с музейными лепными потолками, с мебелью красного дерева павловской эпохи. Помню огромный письменный стол и маленький диванчик, на котором сидела Ахматова. Это был кабинет Пунина.

Обратила внимание на то, что у нее над дверью висели крохотные, размером со спичечный коробок, иконы. А меня никто не предупредил, что она религиозна. Тогда же такое время было, что нельзя было верить в Бога...

Я сидела напротив нее. Мы пили чай из маленьких чашечек. Она видела, что я стесняюсь, и поэтому сказала:

— Знаете, Кирочка, ваша мама была волшебницей!

— В каком смысле?

— У нее были золотые руки. Мы с вашей мамой Лизой как-то сговорились пойти в Киеве в ресторанчик на Михайловской улице — на встречу с какими-то русскими поэтами, приехавшими из Лондона. У меня, как на зло, сломалась шляпа. А я же не могу пойти купить себе шляпу, потому что у меня такая голова, что никакая шляпа не подходит... Вот Лиза и говорит мне: «Анечка, а у вас есть коробка от торта?» — «Да, конечно.» — «А какое-то кружево?» — «У меня даже веер из страусовых перьев есть!» И ваша мама на моих глазах создала какое-то художественное сооружение. Я надела эту шляпку, и все на меня смотрели!

Это Ахматова рассказала, конечно, чтобы меня подбодрить.

А потом, когда я с 1935 года стала работать в публичной библиотеке в Ленинграде, я вновь позвонила ей и напомнила о себе. Ахматова говорит: «Приходите, пожалуйста, я с удовольствием с вами встречусь. Для меня это возвращение в ту пору, когда мы были молоды, когда мы были счастливы».

Я вспомнила слова Срезневской, что Анна любит белые лилии. Поэтому пошла и купила ей двадцать белых лилий. Я несла их в охапке и так пришла к ней. Затем мы время от времени встречались.

Как-то у Анны Андреевны было очень плохое настроение и мне стало ее жалко. Потому что в моем присутствии ее муж Пунин позволил себе сказать: «Анна, уберите ваше барахло с кресла. Я хочу работать!» И она как-то сжалась вся, а я сразу поднялась уходить. А на следующий день я ей позвонила и просила разрешения прийти.

...Она сидела, поджав ноги, на диванчике, старая, несчастная. И я тогда решила подарить ей икону. Я была тогда замужем за членом партии и не могла хранить ее у себя. То была икона св. Георгия — покровителя моего отца.

Буквально на моих глазах Ахматова преобразилась. Сначала она расплакалась, потом обняла меня, расцеловала. Я была даже горда этим. Может, это неправильно. Анна Андреевна была для меня недостижимой вершиной, и я ее сумела поддержать.

А потом мы с ней общались в очереди в тюрьме, когда она писала «Реквием». Она тогда носила передачи своему сыну Льву Гумилеву. Он же трижды высылался. Но ей помогал... Ворошилов. Она имела право хоть что-то передать. И мне также приходилось стоять в тех же очередях. Я могла передать лишь деньги своему арестованному двоюродному брату Михаилу Бутовичу.

— То есть ахматовский «Реквием» созвучен и событиям вашей жизни?

— Да, у меня в 1937-м в Днепропетровске были расстреляны мать и тетка из-за своего дворянского происхождения. Так что ее поэма «Реквием» — обо всех интеллигентах той поры.

— Когда же у вас произошла последняя встреча с Анной Андреевной?

— В сентябре или начале октября 1941-го. Стояла хорошая погода. Ахматова уже развелась с Пуниным и жила не в кабинете, а в маленькой комнате. Она позвонила сама, чтобы я пришла, мол, у нее есть хорошие новости. Оказывается, она получила разрешение на посылку теплых вещей находившемуся в ссылке своему сыну Льву Николаевичу. Вторая новость была такой: «Я вышла замуж за Николая Николаевича Гарина. Это врач Военно-медицинской академии, который за мной ухаживал в 1912 году. И мы вместе уезжаем в эвакуацию».

Она была в хорошем расположении духа, была хорошо причесана. Такой она и осталась в моей памяти...