Панна великой Добродетели

ЕЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

Начнем — хотя речь идет об общеизвестном классике — все-таки с фактов биографии. Родилась Ольга-Мария Юлиановна Кобылянская 27 ноября 1863 года на Буковине в местечке Гура-Гумора (ныне территория Румынии), входившем в состав Австро- Венгерской империи. Так сложилось, что будущая писательница закончила только начальную школу, а дальнейшее образование получила самостоятельно. Самообразованию способствовала мать — ополяченная немка, которая с благоговением относилась к Ольге, особенно, когда та читала. Отец — чиновник мелкого пошиба — был убежден, что учить в первую очередь нужно сыновей, а женская доля в образовании не нуждается. Возможно, именно по этой причине в молодости Ольга Кобылянская негативно относилась к своему отцу. Однако он прилагал усилия, чтобы дочь изучала прапрадедовский украинский язык в уездном местечке Кимполунг, а затем и в Черновцах.

Как ни парадоксально, Ольга Кобылянская свободно владела только немецким. На этом же языке она написала свои первые произведения. Почти двадцатилетней молодой писательницей, прислушиваясь к наставлениям родственницы Софии Окуневской и писательницы Натальи Кобринской, поняла, что ей крайне необходимо писать на языке родного народа. Поскольку окружение было разноязычным, а менее всего среди прочих слышался именно украинский язык, изучать его было нелегко. Впоследствии большую помощь в овладении украинским оказал писатель Осип Маковей.

На Ольгу Кобылянскую, которую увлекла идея феминизма, в литературе наибольшее влияние имели немецкие писатели Генрих Гейне, Готфрид Келлер, Э. Марлит, датский писатель Энс-Петер Якобсен, а также русские Тургенев и Достоевский. Желание учиться у Ольги Кобылянской было настолько велико, что она в 19-летнем возрасте захотела выйти замуж за уже немолодого профессора университета Вробля и даже об этом намерении ему написала. Однако письмо не было передано профессору.

Душевное одиночество, чуждое писательнице окружение побуждали к тому, что она тайно писала новеллы, даже не думая об опубликовании. Толчком для этого служили не размышления, а чувствования. «Я плакала поэзиями в прозе», — впоследствии делает вывод писательница. Повести «Людина» и «Царівна» — те вершины, где необычное сердце писательницы билось именно от чувств и убеждения: женщина тоже человек, она наравне с мужчиной имеет право и может желать себе лучшей участи. «Вводя женщину в жизнь, природа не говорит: «Вот ты, и ты жена того или другого мужчины!» Нет, природа только говорит: «Вот ты, и живи!» Так говорит она и мужчине», — отмечала писательница на собрании «Общества русских женщин на Буковине» в своем отчете. Было это в 1894 году. Мужчина свободный и умный стал идеалом для молодой писательницы, которая так и осталась до конца своей жизни незамужней.

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

О необходимости и значении чувств для писательницы впервые серьезно заговорил ее старший брат Максимилиан. Именно он был первым ее учителем на литературной ниве. «Храни свою страсть, ибо именно она, по моему мнению, дает жизнь мертвым буквам», — молил он свою любимую сестру. И действительно, страсть была основной движущей силой в творчестве Ольги Кобылянской.

Малоизвестные широкому читателю дневники писательницы свидетельствуют, как болезненно она воспринимала холодность человеческих душ, мелочность, и — слишком серьезно — даже малейшую влюбленность. Когда Ольге было 20—25 лет, у нее каждый год, а то и чаще, была новая любовь, которая не была долгой, как это часто случается в таком возрасте. В дневниках, которые вела Панна Великой Добродетели, так и чувствуется дыхание эгоизма; Ольге почему-то казалось: каждый юноша, который стесняется ее, или просто покраснел, влюблен в нее, а потому должен очень высоко ценить чувства и даже больше — принадлежать только ей, Ольге. Хотя в то же время (было ей 20 лет) Ольга Кобылянская признавалась себе: «Я не хочу выходить замуж, чтобы иметь покой, а в то же время хотела бы выйти замуж, чтобы быть счастливой». Однако не семейное счастье перевесило в сердце Ольги Кобылянской, и она приходит к мысли, что ей как писательнице замужество вовсе не нужно.

После появления феминистических произведений у Ольги Кобылянской появляются серьезные оппоненты. Известный историк и политик, однако посредственный писатель народнического направления, Михаил Грушевский констатировал: то, о чем пишет писательница, не характерно для Украины. Влиятельный в то время критик Сергей Ефремов совершенствование и рост писательского уровня Ольги Кобылянской трактовал как угрожающее и болезненное явление для украинской литературы. Чутье, женское оценивание красоты превыше социальных проблем воспринималось как деградация художника, его малозначимость, народоотступничество.

Свежая струя в украинской литературе, которой дышало творчество Ольги Кобылянской, была приглушена и советским литературоведением. Только в конце 90-х годов прошлого века сложную ситуацию, в которой творила писательницы, поняла и исследовала Соломия Павлычко: «В риторике Ефремова встречаем типичное народническое желание говорить от имени «мы», о «нас», «нашей литературе». За этим стоит представление о литературе как об едином потоке, а о писателях как о своего рода армии. Так же, как всех объединяет один язык, так всех должно объединить одно направление, одна задача. Кроме того, литература — общая собственность всех ее реципиентов, то есть народа. Роль «я» у писателя должна быть очень малой. На «я» почти никто не опирается. Оно недоразвито и для народнического идеолога подозрительно» («Дискурс модернизма в украинской литературе»).

«Новые» люди — женщины — в повестях Ольги Кобылянской «Людина» и «Царівна» предстали как вызов обществу, как сопротивление мужскому полу. Иван Франко идеи произведений характеризовал как неясные, а, например, Михаил Коцюбинский воздерживался печатать произведения Ольги Кобылянской только из- за того, что они были модерными, и широкий читатель был готов воспринять их не иначе, как враждебно.

«ХТОСЬ» И «ХТОСІЧОК»

От придания феминизму главной роли в своих произведениях Ольга Кобылянская отказалась в 1895 году. Это, конечно, трактовалось и в том смысле, что женское равноправие уже не требовало, чтобы его подчеркивали так, как раньше, поскольку оно воспринималось как само собой разумеющееся. Однако непохожесть Ольги Кобылянской на других писателей Буковины и Галичины (в конечном счете, и на всех украиноязычных) все еще мозолила глаза литературным критикам, издателям и писателям. Продолжались упреки, что она не излечилась от «неметчины». Успокоительные слова Леси Украинки мало воздействовали на автора «Людини» и «Царівни». Однако Леся Украинка этим не ограничивалась. В 1899 году она заявила Михаилу Павлику, что творчество Ольги Кобылянской не дилетантство, а настоящая литература. Именно Леся Украинка открыто предложила не указывать на «экзотичность» Ольги Кобылянской, а признать в украинской литературе то место, которое она заслужила.

Однако феминистический радикализм не исчез из произведений обеих писательниц, он ими не воспринимался как тенденция, поскольку сам дух произведений не менялся. Неразлучными Ольга Кобылянская с Лесей Украинкой останутся навсегда. В апреле 1912 года, когда они обе были в весьма солидном возрасте, Ольга Кобылянская называет свою подругу и коллегу по перу «Хтосічком», точнее — «Хтосічком біленьким», сама именуется как «Хтось чорненький». Переделать в драму повесть «В неділю рано зілля копала...» Ольга Кобылянская доверила именно Лесе Украинке. И в замечаниях по поводу переписывания отметит: «Хтосічок нехай цілком після своєї душечки пише, бо се так воно ліпше вийде і нехай не напружується надміру з писанням...» Найдем ли столько доброты и кротости в переписке коллег по перу?

В 90-х годах Ольга Кобылянская очень часто в переписке со своими адресатами упоминает Лесю Украинку, которая остается единственным понимающим ее человеком. Остап Луцкий и Осип Маковей впоследствии уйдут, а Леся останется. И не так, как подруга, сестра, коллега, а значительно больше. Когда Ольге Кобылянской предложили дать фото для выпуска почтовой марки, а значит, представился случай получить неплохой гонорар, писательница отказалась, хотя и имела материальные затруднения. Согласилась бы только тогда, если бы этого захотела Леся. Ольга Кобылянская хотела, чтобы на почтовой марке появилась именно та фотография, где они вместе с Лесей.

Единственным мужчиной, с которым Ольга Кобылянская и Леся Украинка чувствовали душевное родство, остался Василь Стефаник. Накануне отъезда Леси Украинки от Ольги Кобылянской (июль 1901 года) последняя обращается к Василю Стефанику... за голосом его души. Только он мог утешить в тяжелую минуту.

«Вишліть білі меви Вашої доброї шовкової душі до мене — і успокойте мене. Так, щоб мені за моїм щастям не було жаль...» Именно в этот момент Ольге Кобылянской станет так тяжело, что она будет готова умереть. Просьба к Василю Стефанику окажется со странной припиской. Кроме того, что проясняется очевидная причина душевной сумятицы — отъезд Леси, — Василю Стефанику адресуется просьба, которой не получили другие: «Закопайте сей лист в землю або спаліть його». Было это время душевного надрыва, сложных отношений между ней, Осипом Маковеем, Лесей Украинкой. Именно тогда Ольга Кобылянская почувствовала, что судьба вынуждает повиноваться, повиноваться мужчине, но душа вносила протест, она была солидарна с душой Леси Украинки. Но отъезжала, назревал разрыв с Осипом Маковеем, эмоциональная поддержка могла быть только от Василя Стефаника, у которого оказалось «много сердца и богатства души». Впоследствии Осип Маковей, поняв ситуацию, будет иронизировать по поводу эмансипированности Ольги Кобылянской, напишет даже рассказ о мужчине-эмансипе. Но это сути не изменит. «Хтосічок біленький» и «Хтосічок чорненький» не могли жить без идеалов выше тех, к которым стремился народ и его лучшие представители. Леся Украинка и Ольга Кобылянская знали: на самом деле народу нужно больше, чем счастливые семьи в домах, где разговаривают на родном украинском языке. Писательницы имели в виду культурную народность. Это была именно та ситуация, когда изъятый Иваном Франко из рассказа Ольги Кобылянской «Ідеї» эпизод текста, где говорилось о культурной народности, оказался неподвластен ни редактированию, ни времени.