Двойной удар по украинской журналистике

Вторник принес шок всем, кто знал телеоператора Тараса Процюка. А таких оказалось много. Его непоседливый и дружелюбный характер позволял ему легко приобретать новых друзей. В ночь со вторника на среду коллеги, друзья, просто знакомые обменивались письмами по электронной почте, жгли свечи и поминали. Никто не знал, сможет ли прийти к нему на прощание, поэтому прощались так — общаясь друг с другом. Далекий Багдад, расстрелянная «Палестина» стали близкими. Частицей памяти.

А вчера последовал еще один шок — в автокатастрофе погиб Александр Кривенко. И, как и накануне, ум отказывался принять новость, искал подтверждения обратному.

«В расцвете сил» — так принято писать в некрологах. Но именно в расцвете сил ушли от нас эти двое. И первая реакция — растерянность — понятна. Смерть никогда не приходит вовремя, но особенно она неожиданна, когда приходит к тем, кто молод и полон энергии.

Эти две личности — знаковые для отечественной журналистики. Тарас — телеоператор от Бога, профессионал высокого класса, чье хладнокровие в особых обстоятельствах давало возможность каждому из нас в уже ставшей привычной и довольно-таки циничной обстановке — например, за завтраком — узнавать реальный мир. Он был профессионалом невидимого фронта. И в то время, когда отечественные медиа захлестывала очередная волна шумихи вокруг фигур мелкого калибра, своей ежедневной, неброской, на первый взгляд, работой немного менял нас, добавляя точные и порой такие нелицеприятные детали в наше представление о нас же самих. Такие люди — активные и очень человечные — были необходимы обществу. И в начале нашей независимости. И, как показывает время, сейчас.

Александр Кривенко — автор феномена львовского «Пост-Поступа», его главный редактор — в последние годы был, в большей степени, общественным деятелем. Но «Пост-Поступ» с его ироничным, въедливым стилем в период зарождения в умах идеи украинской государственности дал каждому из нас необходимый ракурс национального мировосприятия. Лучшие времена этого издания совпали с активизацией политической жизни украинского общества. Он был транслятором новых идей и активным участником создания новой украинской действительности. Своим галицким подходом Александр создавал колорит и организовывал вокруг себя некий филиал редакции «Енциклопедії нашого українознавства», соавтором которой был. Рядом с ним даже те, кто не знал толком украинского языка, стремились говорить на нем. Но главным в этом человеке была его динамичность, готовность перестраиваться, искать новые пути. С ним можно было не соглашаться, спорить, но уже сам факт его присутствия порождал движение вперед, во время которого отбрасывалось наносное и оставалось истинное.

Эти до боли трагические события показали, что наша журналистика все-таки имеет свои знаковые фигуры. И Тарас, и Александр были теми, кто бы мог по собственной жизни писать историю нашей страны. И мы должны задуматься, а кто еще сегодня может сделать это. И определиться с нашим отношением друг к другу. И больше любить, и говорить слова поддержки живым. Может, не следует ждать следующей смерти?..

КРИТИК «МАРГИНАЛЬНЫХ КАНОНОВ»

Олег ШМИД, бывший редактор политического блока газеты «Пост-Поступ» (1991 — 1996):

— Александр Кривенко был моим учителем. Я пришел в «Пост-Поступ», и фактически он меня научил приемам новейшей украинской журналистики. Феномен «Пост-Поступа» — в хорошо подобранной команде единомышленников. Газета была создана на переломе истории, еще до украинской независимости. И собственно первый номер газеты «Пост-Поступ» вышел через несколько дней после путча в Москве. Общество тогда, особенно в Галичине, было довольно заполитизировано, и газета, которая писала незаангажированно и открыто, не могла не иметь популярности. Конкуренции «Пост-Поступу» в то время в Украине не было. Наш тираж превышал 80 тыс. экземпляров, что на то время было очень много. В 1993 году Александр Кривенко написал статью «Маргинальная моя Украина», которая стала манифестом журналистов того круга. В ней он критиковал посткоммунистическое мышление, построение украинского государства по старым, маргинальным канонам, а также националистические крайности (он их называл «нацдебилизмом»).

Честно говоря, в то время о каком-то профессионализме журналиста очень сложно было говорить. Ведь это была совсем молодая украинская журналистика, а профессионализм требует определенного опыта. Профессионалами в то время в Украине были разве только те журналисты, которые работали на иностранные издания. Когда я сейчас пересматриваю тогдашние статьи «П-П», не могу сказать, что они написаны по всем правилам журналистской теории, но в них есть какой-то огонек, они несут в себе заряд, который получали журналисты от генератора — от Александра. Он сумел зарядить журналистов. Думаю, что и Александр Кривенко тогда не был профессионалом. Ему негде было получить журналистское образование, он был просто генератором идей, светлым человеком. А профессионализм пришел со временем.

«ВСЕ ВОКРУГ ПУСТЕЕТ»

Ольга ГЕРАСИМЬЮК, «1+1»:

— Честно говоря, после вчерашнего дня я просто онемела. Потому что бывают иногда такие минуты, когда понимаешь, что все, что ты будешь говорить об этом (а говорить уже привык за последние годы: я знал такого- то, а он был такой-то), просто становится какой-то ежегодной, ежемесячной твоей работой. Когда позавчера все агентства передавали, что в Багдаде был убит оператор, которого все называли Тарас, то никому не нужно было говорить, что это — Процюк, потому что во всем мире был единственный Тарас, который все время воевал. Что интересно, его знало великое множество людей, хотя он все время был «где-то». Было впечатление, что вот он здесь — со своей камерой прибежал к тебе, пронесся по телецентру, пролетел на своем джипе по всей округе, а потом снова где-то исчезает. Казалось, что он как будто все время был при своем «оружии». Так он жил. В 1997 году мы с режиссером нашего канала Ирой Ионовой задумали сделать кино о журналистах, которых убивают. Тогда в основном убивали на войне. Мы проехались по Москве, наговорились со всеми военными операторами. А это была особая журналистская каста немногословных людей, братство людей, посвященных в ту жизнь, которой мы не видим или видим только по телевизору, и она нас не касается. Это те люди, которые своими камерами по всем законам войны сообщают нам о том, где стреляют. Эта жизнь — совсем отдельная, она страшная, непостижимая... Мы восторженными глазами смотрели на них, как на воинов. Но все они говорили одинаковые вещи. Они говорили, что самая храбрая, самая смелая группа — это украинцы — это Тарас, и у него еще есть друг Сергей. И они говорили, что их знали все журналисты во всем мире. Мы тогда записали интервью с Тарасом, потому что хотели делать кино, но потом началась очередная война, он куда-то поехал. Ирина тоже рвалась на фронт снимать, но ее не пустили. Тот фильм так и лег где-то у Иры в архиве. Мы о нем периодически вспоминали. Конечно, не думаешь о том, что такие работы остаются незаконченными для того, чтобы просто дождаться финала. Страшно когда понимаешь (хотя точнее — не понимаешь), как жить дальше. Страшнее всего в последнее время то, что все вокруг пустеет. Тарас — это был действительно украинец, человек, который все время со своей камерой «воевал» по странам. Он был такой парень, при котором все друзья понимали, что они присутствуют при идее Украины, тот, которого даже, может, и государство не достойно. Потому что иногда именно такие люди представляют ту страну, какой она должна бы быть и до чего ей еще нужно тянуться. Это был такой брэнд. И — взять и погибнуть. Разве можно смерть объяснить или прокомментировать? Но когда они погибают, то понимаешь, что ты находишься в пространстве, которое все пустеет и пустеет. И если у тебя что- то такое есть, что можно в топку бросать, чтобы поддерживать огонь, то ты должен это сделать. Думаю, что мы сделаем передачу. Возможно, это будет в понедельник, потому что уже есть полмира, которые хотели бы говорить об этом.

А когда сегодня утром, пока мы говорили, пили вино, жгли свечи, вдруг меня спросили, что я думаю о смерти Кривенко, то я даже перекрестилась. Думала, наверное, перепутали, ну что за люди. А тут оказывается, что это правда. Сейчас я даже не осознаю, что можно сказать о том, что будет после того, как похоронят Тараса и Александра. Это был один мир, одна компания, хотя мы были очень разные и по натуре. Может, у кого-то из них могли быть и обиды друг на друга, ведь мы, журналисты, таковы, что друг друга не любим. Но это нужно уметь так жить, чтобы твое имя везде выплывало. Чтобы уметь так и жить, и наверное, уметь так врезаться в дерево.

МОСТ МЕЖДУ ОПЫТОМ И МОЛОДОСТЬЮ

Игорь СОЛДАТЕНКО, сотрудник общественной организации «Хартия-4»:

— Я расстался с Кривенко менее чем два дня назад. Позавчера целый день мы провели вместе. После смерти Сергея Набоки Александр читал лекции на его курсе телеведущих в институте театрального искусства. Я иногда был его ассистентом. И позавчера мы вместе выступали перед студентами. Тема была — новости и верстка телевизионного выпуска новостей. Потом вечером у нас еще был рабочий ужин с несколькими людьми. Мне тяжело об этом говорить.

С Александром всегда было приятно общаться, он был, и это не преувеличение, человеком энциклопедических знаний. Он был настойчивым руководителем, с которым было легко работать. В последнее время его беспокоила судьба «Общественного радио». Уникальность Кривенко, наверное, заключалась в том, что он был мостиком между большим опытом и молодым поколением.

НЕЗАВИСИМОЕ МЫШЛЕНИЕ И ПРОФЕССИОНАЛИЗМ

Андрей ДЕРЕПА, независимый журналист:

— В конце 80-х — начале 90-х еще было очень мало украинских журналистов, которые в те времена, когда еще не было возможности, уже независимо думали. Одним из таких был и Саша Кривенко. Я помню тот момент, когда мы стояли рядом и смотрели на Кравчука (на фото слева. — Ред. ). И я тогда сказал, что этот коммунист, несмотря на то, что он едва ли не единственный решился на диалог с Народным Рухом, и впредь думать будет так, как и всю жизнь до того думал. Саша мне ответил: «Ты, по-видимому, преувеличиваешь». Я тогда работал в Гостелерадио, мне казалось, что я партийных функционеров знаю лучше, чем Саша, который тогда работал в «Пост-Поступе». Мне не хотелось в это верить.

Саша никогда не говорил, что ему не хватает свободы слова. Если ему не хватало свободы слова, искал выход. Когда «Пост-Поступу» начали перекрывать кислород, он открыл «ПиК». Когда начались игры вокруг журнала, его захотели прибрать к рукам, он пошел на «Общественное радио». Это солдат свободы слова. Это было блестящее перо, блестящий собеседник.

С Тарасом Процюком я был знаком — офисы «Рейтер» и «Радио Свобода», где я тогда работал, долгое время были напротив. Профессионал всегда хочет быть там, куда непрофессионалы не могут пробраться. Что касается Тараса Процюка, то он хотел, чтобы Украина увидела мир таким, каким он его видел через свой объектив. С точки зрения профессионализма, он был асом. И об этом свидетельствует то, что он работал на Рейтер, — а это агентство, которое берет на работу суперталантливых людей, где отбор идет, как в команду космонавтов. Тарас, можно сказать, один из наших «украинских космонавтов» в мировых СМИ.

ОН ВЕЛ СЕБЯ С ОПРЕДЕЛЕННОЙ ОБРЕЧЕННОСТЬЮ

Зиновий КУЛИК, шеф-редактор «ПиК»:

— Я не претендую на какие-то особые отношения с, к сожалению, уже покойным Александром Кривенко, поэтому воздержусь от банальных характеристик его личности (об этом, по-видимому, скажут другие). Я хотел бы выделить только одну сторону. Очевидно, нас объединяло глубокое понимание слов Сент- Экзюпери, что наибольшая роскошь — это общение. Так вот, могу сказать, что общение с Кривенко было чем-то необычайным. Объясню, почему. Мы делали немало проектов, среди которых — «ПиК». У нас происходил контакт на уровне ироничного осмысления даже очень серьезных событий. Собственно, именно эта черта как бы подчеркивала его высокий интеллект, потому что иронично говорить о серьезных вещах (и при этом без зубоскальства) может лишь человек, который философски относится к жизни. Собственно, заданный в этом общении тон и присутствовал во всех наших совместных работах. И среди коллег-журналистов, и среди политиков, и среди людей искусства, к сожалению, таких людей очень и очень мало. У него была светлая голова, светлая душа и ироничный ум (я подчеркиваю). Он всегда улыбался, у нас практически не было конфликтов — у нас были споры, в которых мы друг другу что-то доказывали. И, собственно, такого общения, когда к твоим аргументам не только прислушиваются, но и ищут контраргументы (а не просто отвергают то или иное мнение или суждение), мне будет очень и очень не хватать. Я думаю, что эту грань его личности замечали, возможно, не все, но отсутствие ощутят очень многие. Смерть — вещь неумолимая, с одной стороны. Но когда она приходит к человеку молодому и активному, возникает еще один вопрос (я бы хотел об этом тоже сказать). В последнее время — около года — у него появилось несвойственное ему ранее жизненное «бахвальство»: он вел себя с какой-то, как я это воспринимаю сейчас, определенной обреченностью. У него иногда проскакивала мысль, что осталось немного: такое впечатление, что он что-то чувствовал. Он сверх меры рисковал в каких-то бытовых вещах: речь идет, скажем, о быстрой езде, каких-то неосторожных шагах. Откровенно могу сказать, что какая-то настороженность по поводу ноток фатализма, появлявшихся в его разговорах, у меня была. К сожалению, это ощущение подтвердилось. И для меня это событие — и печаль, и горе, и многое другое. Не хочу дальше говорить...

НЕ ПОГОВОРИЛИ...

В последний раз я слышал его голос за два дня до того, как Саша отправился в свою последнюю командировку. Речь шла об организации встреч руководства «Общественного радио» с руководителями СМИ моего родного города. Договорились встретиться в пятницу вечером в Ровно... Что интересно, я не смог ему отказать, хотя хлопот с этим всем предстояло достаточно. Точнее, не так: я не смог бы ему отказать, если бы даже захотел. Почему?

Кривенко был из первого поколения украинских независимых журналистов. Поколения, рожденного событиями конца восьмидесятых и начала девяностых. Он и его друзья по знаменитому львовскому «Пост Поступу» не были с самого начала обременены опытом старой советской журналистики, что делало их газету свежей и нестандартной. Довольно быстро смелые и незакомплексованные журналисты «команды Кривенко» столкнулись с реалиями новой жизни, и в итоге каждый пошел своим путем. Саша Кривенко, по-видимому, единственный из них, в ком до последнего дня оставалось желание делать что- то новое. Он никогда не останавливался, переходя от проекта к проекту, безжалостно оставляя то, что уже не могло привлекать свежестью и новизной.

С ним было легко работать. Он никогда не прятал глаз и не избегал откровенного разговора в случае, когда интересная, по моему мнению, статья, не попадала на страницы редактируемого им издания. Все это делалось с доброй, полуиронической, полупечальной улыбкой. Я не мог на него обидеться, потому что он всегда был самим собой, независимо от должности, которую занимал на момент нашего общения, от места, где мы с ним встречались. Его номер телефона можно было, не задумываясь, набрать в любое время дня и ночи без риска не получить нормального ответа.

Но все это детали, которые всплывают в первые часы после трагического известия. Что главное? Наверное то, что для меня Саша Кривенко был примером настоящей журналистской солидарности, если не сказать, журналистского братства. Мы могли оказаться рядом в колонне демонстрации непримиримой оппозиции и в то же время защищать в своих статьях противоположные политические взгляды. У нас не могло быть конфликта или недоразумений по причине того, что мы иногда работали в разных политических лагерях. И это было не потому, что мы были циниками или конформистами. Мы просто честно делали свое дело и никогда не говорили неправды в угоду кому-то. И это было для нас нормой.

В последнее время все чаще приходилось встречать Кривенко в окружении молодых и энергичных журналистов младшего поколения. Квалифицированные и эрудированные, воспитанные и корректные, они готовы были на лету уловить мысль старшего и развить его как угодно глубоко в заданном направлении. Среди их острых, нацеленных взглядов глаза молодого еще «шефа» Кривенко выделялись легкой грустью, которая его, кажется, никогда не оставляла. «Пошли выпьем по рюмке, поговорим, — говорил мне Саша. — Ой, забыл, что ты этого не употребляешь. Тогда как-нибудь в другой раз».

Так и не поговорили мы с ним как следует. Все было некогда. Я только успевал записывать его новые телефонные номера и новые проекты, которые он постоянно возглавлял, каждый раз искренне надеясь на успех. Никто не умел так, как Кривенко, зажечь новым замыслом коллег, нарисовать большие творческие, и не только, перспективы. И никто не мог со временем так же искренне, как Саша, сказать: «Прости, старый, не получилось на этот раз». На него нельзя было обидеться, ему нельзя было не поверить, ему нельзя было отказать. Его будет нам очень недоставать. И разговор наш, большой, настоящий мужской разговор, который так и не состоялся, еще долго не будет давать мне покоя. Он таки знал и умел что-то такое, чего не умели и не знали другие. И теперь уже никогда не узнают.