Круговерть карнавала
Эрнст Теодор Амадей Гофман и Юлия Марк![](/sites/default/files/main/openpublish_article/20020518/487-5-3_0.jpg)
Чудаки оживляют мир. В пустыне серых будней, где путеводитель в будущее и единственное спасение — только в терпении, они во все века украшали жизнь «среднего» человека, дополняя невыразительную серость всеми цветами радуги. Правда, в «благодарность» они получали раздражение окружающих, издевки и презрение — и, более того, злобу и ненависть, вообще не имеющие границ в том случае, если чудак был явно талантлив либо, что страшнее всего, даже гениален. Справедливости ради надо отметить, что затем, по прошествии нескольких десятилетий (а то и веков!) великий чудак, зачастую умерший в нищете и безвестности, объявляется славой и гордостью своей эпохи; на фоне его памятников нередко любят фотографироваться короли, президенты и премьеры...
Один такой чудак, «господин без определенного общественного положения», 32-х лет от роду, безумно влюбленный в музыку и вообще в искусство (и сам небезуспешно пробовавший свои силы как композитор), прибыл в сентябре 1808 года в провинциальный немецкий городок Бамберг, чтобы занять должность капельмейстера местного театра. Его звали Эрнст Теодор Вильгельм Гофман (третью составляющую своего длиннейшего имени он недавно поменял на «Амадей» в знак восхищения Моцартом; ну что возьмешь с чудака!). Как и все люди такого рода, деньги Гофман зарабатывать не умел, да и не очень- то хотел. Как вспоминают друзья, на его лице почти всегда играла «странно любезная то ли улыбка, то ли ухмылка», в свой блокнот он постоянно записывал какие-то рассказы о колдунах, чародеях, карликах, магнетизерах, маньяках...
Впрочем, по образованию наш господин принадлежал к почтеннейшему сословию юристов (на этом настояла мать). Но карьера его никак не складывалась: за едкие, желчные карикатуры на начальство он был уволен со службы и отправлен в провинцию. И хотя после этого Гофману удалось получить место в прусском провинциальном суде Варшавы (1805 г.), приход наполеоновских войск, разогнавших всю прежнюю судебную администрацию, снова вверг его в нищету. «Работаю до изнеможения, — писал будущий знаменитый классик немецкой литературы другу, Теодору Гиппелю, 7 мая 1808 года, — о здоровье уже и не думаю, а не зарабатываю ничего. Не стану описывать тебе свою нужду; она достигла крайней степени. Вот уже пять дней я ничего не ел, кроме хлеба, — такого еще никогда не было». А ведь на попечении «странного гения» (его так назовут, но потом, после смерти!) была дочка 2-х лет, жена и 13-летняя племянница... Вот почему работа в Бамберге стала для него спасением.
Вскоре неустроенный быт стал налаживаться, Гофману стали предлагать дополнительно зарабатывать на жизнь уроками музыки и пения. Находилось даже свободное время для литературного творчества: в 1809 году был опубликован самый первый рассказ писателя «Кавалер Глюк» (конечно же, о музыке!). Жена «господина капельмейстера», Михалина Тщециньска, полька по происхождению, тщательно контролировала не только его кошелек и расходы, но и его дневник, его личную жизнь. Но, видимо, не уследила...
В апреле 1812 года в дневнике Гофмана появляется такая запись: «Ученица, Юлия Марк, 16 лет, удивительный голос, чудные глаза. Сказала мне: «Вы меня не знаете — моя мать тоже — никто — я должна многое глубоко прятать в себе — никогда не буду счастлива». И вот зародилось это «странное», «грустное» и «почти безнадежное чувство», какое только и мог испытывать такой человек, как наш герой. В самом деле, ну что мог предложить ей, девушке довольно обеспеченной, дочери уважаемого в городе купца, он, обремененный семьей, полунищий чудак, о котором одна его знакомая писала так: «Маленький человечек, вечно ходивший в одном и том же поношенном, хотя и хорошего покроя, фраке коричнево-каштанового цвета, редко расстававшийся даже на улице с короткой трубкой, из которой он выпускал густые облака дыма, живший в крошечной комнатенке, но обладавший при этом саркастическим юмором... Кому из местной знати могло прийти в голову, что следует опасаться его языка и кто бы додумался пригласить к себе подобный человеческий экземпляр?»
Видимо, неисправимый романтик (и сатирик!) Гофман сам понимал, что та возвышенная страсть, что вспыхнула в его душе к этому юному созданию, почти девочке, неизбежно «провалится» в убогое царство быта и тут же погибнет, если последует «благополучное соединение». Нет, он конечно, страдал, когда произошло неизбежное, по сути, событие: осенью 1812 г. было объявлено об обручении Юлии с молодым коммерсантом и банкиром Герхардом Грепелем. Более того, в дневниках Гофмана мы находим в те дни и месяцы постоянные мысли о самоубийстве. И все же — он выстоял.
В 1813 году начинается (после отъезда из Бамберга и окончательного расставания с Юлией) наиболее плодотворный в творческом отношении период в жизни писателя. Перед нами «круговерть карнавала жизни», все эти ученые, сытые, самодовольные коты, ведущие «записки», в которых надменно излагают «уроки мудрости» («Житейские воззрения кота Мурра»), уродливые карлики, таинственным образом захватывающие власть над свободой и красотой («Крошка Цахес»), и, наконец, сквозная тема его произведений — одиночество человека перед лицом жизни и смерти... Вот откуда мы различаем в творчестве Гофмана мотивы и будущих пророков: Булгакова и Гоголя, Эдгара По и Кафки... Он умер всего в 46 лет от омертвления суставов.
Юлия Марк пережила своего великого друга на четыре десятилетия. С возрастом она поняла вполне, с кем ее свела судьба. Уже зрелой женщиной Юлия Грепель так подытожила прошлое: «Много месяцев я видела его ежедневно. Я никогда, конечно, не мнила себя прообразом его идеальных героинь, но все же отдельные моменты нашей жизни он передал в своих творениях удивительно точно... Воздействие, которое он оказывал на меня, удерживало меня от всех банальностей обычной девичьей любви, и счастье моей юности было прекраснее, чем все, что я могла бы для себя вообразить...»
Выпуск газеты №:
№87, (2002)Section
История и Я