Знаковая торговля

Продвигаясь сквозь торговые ряды символов, где проходит основная борьба между производителями знаков, мы не можем не заметить странное, казалось бы, явление: символы коммунизма, еще несколько десятилетий назад считавшиеся сакральными, а потом так вдохновенно уничтожавшиеся, неожиданно получают популярность на рынке. Что это — ностальгия, проявление подсознательных мечтаний или, быть может, еще одно свидетельство в пользу умения коммунистов организовать бесплатную раздачу и торговлю символами? А может, очередное свидетельство «бессмертия» идей?

Система символов, сквозь которую была воспринята революция 1917 года, сначала имела достаточно запутанный характер. Опираясь на существующую религиозную традицию, значительная часть населения восприняла революцию как «Красную Пасху» — люди целовались, поздравляя друг друга «Христос Воскресе!», а священники, поддержавшие переворот, выставляли перед иконами красные флажки, монахи устраивали революционные митинги, выставляя свои революционные требования. Несмотря на идеологическую путаницу, сомнений в отношении необходимости переименования улиц и военных кораблей не было, и наспех броненосец «Князь Потемкин- Таврический» превратили в «Пантелеймон», крейсер «Очаков» — в «Кагул», «Цесаревича» — в «Гражданина», «Императора Александра» — в «Свободу», «Императора Николая I» — в «Демократию», «Императрицу Екатерину II» — в «Свободную Россию». Так же происходило и разрушение старых памятников: почти по всем городам уничтожались памятники царям, а в Киеве уже в первые мартовские дни, во время очередного «праздника свободы», демонтировали памятник П. Столыпину, сначала набросив ему на шею петлю в виде галстука. Однако стихийный процесс разрушения и переименования продолжался недолго, поскольку вскоре коммунисты завладели символическим капиталом Февральской революции, что и стало залогом их победы.

Среди первых постановлений и решений новой власти и ее вождей — еще в 1918 году — были и ленинские призывы к «подготовке сотен надписей (революционных и социалистических) на всех общественных зданиях», к «установке бюстов (хотя бы временных) различным великим революционерам», к «организации наблюдения за всеми зрелищами», регистрации зрелищ и причастных к ним работников, а также к установлению памятников (по существу, идолов) великим людям, начиная с Маркса и Энгельса. Даже самое прагматичное действие коммунисты стремились превратить в сакральный жест. Взять хотя бы мистерийное действо с уборкой мусора и ношением перед кинокамерами дров, которое 12-13 апреля 1919 года в Москве провели во главе с вождем мирового пролетариата рабочие- коммунисты депо Москва-Сортировочная Московско-Рязанской железной дороги (эта мистерия получила название первого коммунистического субботника и в значительной степени определила образный язык зрелищ революции — мир в них представал метафорой огромной «свалки истории», на котором барахтались паразиты разного масштаба — от царей до интеллигентов, и задачей пролетариата было осуществление системы санитарно-эпидемических мероприятий). Так, во время празднования Первомая 1920 года в Ленинграде организаторы праздника умело сочетали утилитарное и символическое действа, направив десятитысячную толпу на разборку ограды Зимнего дворца.

За годы существования советская власть создала немалый красный календарь: к Первомаю в течение 1918-1919 гг. присоединились «Кровавое Воскресенье», «День Парижской Коммуны», День Красной Армии, Память Июльских дней, Октябрьская годовщина; в дальнейшем государством были установлены трудовые вахты, ленинские уроки и моральные поощрения; торжественные вручения — ордера на квартиру, первой зарплаты, паспорта; регистрации — брака, новорожденных и тому подобное; профессиональные праздники. Сначала обрядовая сторона этих праздников ограничивалась процессиями с оркестром, знаменами и пением, пока во время празднования Первомая 1919 года в Ленинграде на поле Жертв Революции не выставили наковальню, по которой били (символическая присяга) вожаки колонн. Наконец, в 1920 году появились первые заменители средневековых педжентов — «театры на трамваях», а вскоре — и сотни театрализованных автомобилей и повозок.

Постепенно, начиная с 1918 года, когда распространилась «мода на революцию», стали появляться и первые изображения Ленина — сначала в виде значков-жетонов, а уже после бальзамирования вождя мирового пролетариата, превращенного, по словам А.Панченко, в «восьмое чудо света», по крохам стал собираться в целое образ коммунистического бога, которому в недалеком будущем предстояло выйти на мистерийный подиум. Хотя в более поздние времена стандарты коммунистической мифологии несколько разнообразились, однако это были только вариации давно знакомой темы. «Коммунистическая пропаганда, — писал Цветан Тодоров, — добилась высоких результатов через культ героя. Во-первых, сюда входят все, кто пал в борьбе за установление режима и чьими именами в знак посмертной компенсации названы города, улицы или школы. После них идут все те, кого режим желает отметить. В СССР их можно разделить на две группы: Герои Советского Союза за военные или политические подвиги и Герои Социалистического труда: те, кто хорошо выполняет норму. Есть еще также и руководитель государства — мертвый, мумифицированный, которого почитают в миллионах изображений, песен, поэм и романов [...] Такой культ героя практикуют в школе, на месте труда, во всех публичных местах».

К началу 20-х годов относится и начало процесса сакрализации образа Ленина. Однако сакрализовались не только вожди, но и их окружение — именно об этом писал Владимир Сосюра: «на чекистов, настоящих чекистов, я смотрел сквозь святой образ Дзержинского. Именно вера в наши органы безопасности и любовь к ним руководили мной в поэме «ГПУ».

Так, всего лишь за несколько десятилетий, засеяв устройства для думания своими зернышками, коммунисты вырастили в них — в этих мозгах — густой лес новых символов, который, и по сей день непрополотый, продолжает жить в непуганом национальном сознании. Десять лет назад казалось все просто — осуществить несколько символических актов наподобие разрушения нескольких памятников, изменения названия улиц, вывесок и пр., однако на самом деле оказалось все намного сложнее, ведь свято место пусто не бывает.

«То, что каждый город будет считать для себя священным или нет, — писал Платон, — и утвердит это как законное, то и будет для него таким». Для «нашего города» такими священными символами становились, как правило, вещи «бессмертные». Так, в Постановлении ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 года (в народе названная «законом о пяти колосках») говорилось: «ЦИК и СНК Союза ССР считают, что общественная собственность (государственная, колхозная, кооперативная) является основой советского строя, она священна». В сталинской Конституции СССР 1936 года, в разделе Х «Основы права и обязанности граждан», священными названы: «социалистическая собственность» (Ст. 131), «защита родины» (Ст. 133). Не менее фундаментальные символы пропагандировал и сталинский коллега Гитлер: «факт существования какого-то государства, — писал он, — достаточен для того, чтобы считать, что это государство священно и неприкосновенно»; «священное право разговаривать на родном языке»; «священное право народа»; «священные права человека»; «священный закон демократии»; «священная земля»; «священное знамя» и т.д. Наиболее же излюбленным лозунгом всех времен были «демократия, братство, равенство, свобода», выступавшие в роли псевдонимов реальной власти. Ведь, как писал Поль Рикер, «безопасность», «процветание», «свобода», «справедливость», «равенство» — это только слова, «питающие дискуссию вокруг того, что мы принимаем за намерения «доброго правительства». Эти эмблематические термины имеют одну эмоциональную концепцию, выходящую за пределы их строгого значения. Вот почему они так легко подвергаются манипуляции и становятся пропагандистским оружием в большей степени, чем аргументами в дискуссии».

Именно потому и не должна нас беспокоить дешевая оптовая или розничная распродажа или благотворительная раздача символов чего-либо, которые можно купить сегодня где угодно. Все это касается только производителей — это только внутренняя борьба между производителями знаков, в святость которых мы, приученные жить в наших климатических условиях, все равно не верили, не верим и, надеюсь, не поверим. Тем более — в символы залежалые.